Она опять хохотала на всю улицу, а он конфузился, отводя глаза от вопросительных и лукавых взглядов встречных прохожих, и молча злился на нее за это. Ему нравился ее голос, бархатный, нежный, но такой сильный, будто протянувшийся издалека, что даже в тихом шепоте глубина его и сила никуда не пропадала, а только становилась прозрачной, как эхо. «Фиолетовый голос», - подумалось ему, когда их представили друг другу впервые. Фиолетовый был его любимый цвет, с детства, но даже мама не знала об этом. Он почему-то стеснялся признаться: ни в его гардеробе, ни в шикарной обстановке дома, ни в рабочем кабинете не было ничего, что хотя бы отдаленно выдавало это его пристрастие. Он тихо и незаметно для других переживал восторги внутри себя, когда судьба дарила ему возможность насладиться фиолетом. Он любил его, да. Но боялся быть уличенным в любви. И вот теперь, когда он слышал ее, у него начинала кружиться голова, мурашки проносились от затылка до копчика, и от удовольствия захватывало дух точно так, когда он в далеком детстве с мамой впервые поднялся на колесе обозрения и посмотрел вниз. «Люди такие маленькие на самом деле!» - крикнул он то ли от страха, то ли от восторга. А сам себе сразу показался большим и значительным...
Ему понравилось смотреть сверху вниз на происходящее. Со временем он и вправду «поднялся» и, отлично устроившись в верхах, ощущал себя таким могучим и недосягаемым, что громкий хохот обыкновенной девчонки, который он сегодня слушал явственно уже на протяжении целого часа, как-то обидно принижал его заслуженное великими трудами превосходство, что, в конце концов, не могло не раздражить даже самого щедрого небожителя. Но он все терпел и терпел, придумывая предлоги один благороднее другого, чтобы терпеть. И злился на себя еще больше.
- Эй! Приве-ет! – крикнула она вдруг в небо и замахала руками.
Он скользнул взглядом поверх небоскреба, но ничего там такого особенного не увидел. Ее неординарность начинала его потихонечку доставать и он саркастически пробубнил:
- Что еще не весь город с тобой поздоровался сегодня?
- Да я так. На всякий случай. Вдруг смотрят…
Он снисходительно хмыкнул, но она проигнорировала его откровенный сарказм и внимательнее стала вглядываться в вечернее небо.
- Представляешь, а вдруг у них там сейчас рабочий день – и они смотрят на нас...
Он еще раз скептически оглядел стеклянный небоскреб с единственно светящимся неоновым столбом лестничных пролетов.
- Если бы они работали, то тем более им незачем было бы на нас смотреть, - менторским тоном заключил он.
- Ты не понял! Глупый! – она снова расхохоталась и долго не могла успокоиться.
- Ну хватит! – он почти обиделся и, наконец, решившись немного спустить пар, понизил голос до назидательного шепота: – Это неприлично – так громко смеяться…
- Ты же не понял! Я не про людей! – она еще раз раскатисто хохотнула и ткнула пальцем в небо, - я про них!
- Про кого? – искренне изумился он. – Про инопланетян что ли?!
- Ага! – она широко улыбалась.
Он ошарашено промолчал, еще не догоняя смысла ее слов: шутит или нет?
- У них ведь и время по-другому идет, наверное?
- Наверное…
- Ну вот! Значит, они очень даже могут сейчас работать. И смотреть… - она снова стала вглядываться в нарождающуюся ультрамариновую ночь.
- Ты хочешь их там рассмотреть? – ехидно поддел он ее неожиданный серьез.
- Нет. Глупый! Разве у меня получится! – в голосе ее послышалась досада.
«Нет! Второй раз подряд за последние пять минут меня назвать глупым – это слишком! – возмутился его внутренний небожитель, но снова промолчал, правда, несколько надменнее, чем раньше, возвращая своему обладателю пафосный директорский облик.
- Помаши им, – она схватила его за одеревеневшую руку и потянула, но, встретив неожиданное сопротивление, тут же отступила. Похоже, она не шутила. Он даже нахохлился от напряжения. – Они же сейчас трудятся. Изучают… – в ее голосе появилась такая милая его сердцу фиолетовая прозрачность, что в животе у него приятным холодком отдалось предчувствие счастливого взлета. – Они смотрят в свои телескопы, на нас… Давай и мы им поможем. Пусть они знают, что на земле живут добрые люди. Такие, как я. Такие серьезные и сильные, как ты… Такие добрые… как мы… Им надо увидеть. Тогда они обязательно захотят с нами дружить...
- Да разве можно в телескоп разглядеть человека, глупышонок! Тем более душу увидеть!
- Не знаю. Оттуда, наверное, можно. У них же телескопы другие, не земные.
- Сумасшедшая.
- Ага, - она улыбнулась и прильнула к нему неспокойной грудью. Лицо ее было странным – или это тени наступающей ночи скользили, все время меняя выражение и изгиб ее бровей, то ли мерцание Венеры поблескивало в глазах, то ли слезы. Губы ее приоткрылись. А он вдруг испугался, что если она произнесет хотя бы еще одно слово, то ее фиолетовый голос сольется с этим рассинивевшимся вечером и она исчезнет, растает, пропадет навсегда! И он не дал ей больше ничего сказать, сорвавшимся жарким выдохом упав с высоты своего небожительства в глубину ее горячего рта…
Волосы ее пахли травой. Еще почему-то немного луком. И хлебом. Хотелось дышать и дышать этим духом. И в голове его тот час прояснилось. Зачем он живет? «А чтобы жить. Чтобы чувствовать этот дух… Что придумывать? Зачем оттягивать и отодвигать естественные, истинные источники желаний и вдохновения. Зачем разбирать на винтики тайное? Восторг бушует за пределами умозаключений и систем, как жизнь за пределами кладбища. А разве я - не живой человек?! Разве мне, живому человеку, важно, насколько там прыгнули акции, если в небе такие облака сегодня! И завтра таких уже не будет. Если ветер пахнет травой, хлебом... и ею…» И такой простой и приятной нарисовалась жизнь. Просто человека. «Счастье? Его не существует на самом деле, - провожал он свои мысли, которые неслись в голове потоком. – Оно все время уходит, уходит куда-то… Я не могу знать, когда оно придет, только вижу, как оно уходит, чувствую, как больно оно покидает меня. Счастье мое…» Рука ее выскользнула из его ладони. Она прошла пару шагов вперед, а он остался. Она подняла камень и бросила в пруд. Острый узкий бульк утонул, но камень еще не успел коснуться дна. А вода в панике уже разбегалась кругами по глади. А над паникой пар поднимался в небо, обгоняя круги. И были они все едины в своем движении – потревоженные ее рукой. Она уходила, а он не решался двинуться с места, наслаждаясь своим счастьем. Запахи, звуки и краски звали его, трогали замершее от восторга тело, которое подрагивало в ответ, удивляясь, пугаясь, будто он рос и рос внутри себя самого, больше, гораздо больше, чем тело его могло уместить. Но он только сильнее продолжал желать этого роста, этого растворения за пределами себя в красках, звуках, запахах... Лук, хлеб, трава... Плечи его развернулись. Он вдохнул. Распрямился. И, толкнув грудью ветер, расхохотался безудержно, взахлеб, пробуя точно впервые, как младенец, свой настоящий голос.