Марина очень любила сирень и всегда хотела посадить ее на своем участке за городом. Наверно, это шло из детства: май, последние дни учебы, когда уже никто не учится, а все мечтают и говорят о будущей взрослой чудесной жизни, сидя на скамейках в школьном дворе, где благоухает сиреневый аромат, от которого кружится голова, и вместе с ней кружится весь маленький городок. Господи, как давно это было!
Почти ничего в жизни Марины не сбылось из тех детских фантазий и надежд. Она не стала океанологом, чего так страстно хотела, насмотревшись фильма «Человек-амфибия», и ради чего проехала на поезде чуть ли не всю страну, чтобы оказаться в Дальневосточном университете, где тогда обучали этой романтичной профессии и где Марина провалилась на первом же экзамене; и опять проползла в плацкартном вагоне полстраны, чтобы вернуться в городок, рядом с которым никогда не было ни океана, ни моря.
С тех пор стал преследовать Марину один и тот же сон: высокие городские дома загораживают горизонт, мешают разглядеть, что там, вдали, но Марина по каким-то понятным ей признакам знает, что за домами море. И стоит пройти несколько улиц, как откроется бирюзовая безбрежная даль! Марина лихорадочно собирает необходимые для морского купания вещи, предвкушая, как она сейчас с головой окунется в эту терпкую, соленую веселую влагу и поплывет… Марина очень спешит, потому что в этом городе она проездом и время подпирает. Но каждый раз что-то досадное задерживает ее, и улицы, по которым она торопится пройти, оказываются бесконечными.
В старом соннике Марина прочла: «Сны о море свидетельствуют о тщете ваших ожиданий, так как, предаваясь плотским утехам, вы будете томиться об усладе духа, которую плоть не может заменить.»
Да, похоже, встреча с синеглазым Ихтиандром откладывалась на неопределенный срок. Сухопутные же парни, которые стояли по вечерам в парке, распивая разливное пиво из пузатых полиэтиленовых пакетов, пока их сверстницы, зазывно поглядывая по сторонам, толклись на танцплощадке, были Марине неинтересны.
По вышеуказанной причине она так и не вышла замуж. Как-то так получилось, что не встретила она своего человека ни в машиностроительном техникуме, ни в заводском конструкторском бюро, где тянула лямку технолога последние десять лет. Сердобольные подруги и родственники таскали Марину по компаниям, подсаживая рядом с очередным разведенным или вдовцом, но те оказывались как на подбор такими тусклыми, занудными, плешивыми типами, что сразу становилось понятно, почему их прежние жены сбегали или мерли, как мухи.
Правда, попался один раз интересный мужик. Праздновали чей-то день рождения в КБ, и рядом с Мариной очутился инженер Артемьев из соседнего отдела. До этого Марина видела его только мельком в коридоре да на планерках. Он ходил вечно в одном и том же неопрятном костюме, лоснящемся на локтях и пузырящемся на коленях. Для его одеяния, пропахшего табаком, даже не совсем подходило само слово «костюм», предполагавшее что-то приличное, для выхода «на люди», а Артемьев, скорее, выглядел как подзаборный бомж; от осуждения окружающих его спасало только то, что все знали, что когда-то он был подающим большие надежды талантливым инженером. Но больших надежд Артемьев не оправдал, зато навсегда о нем закрепилось среди сослуживцев мнение как об очень способном человеке, которому водка и злая жена не дали развернуться в полную силу. Так вот, когда в изрядно уже подвыпившей компании подняли тост за любовь, Артемьев, до этого хмуро молчавший, вдруг добавил своим прокуренным голосом: «За любовь с первого взгляда!» И, повернувшись к Марине, тихо добавил: «Любовь бывает только с первого взгляда!» Марина впервые посмотрела в его ироничные и спокойные светло-коричневые, почти рыжие глаза – и влюбилась! С первого взгляда!
От их свидания той же ночью в парке рядом со старой школой, под кустами густой сирени, Марина запомнила только неприятный сырой холод, который пронизывал ее спину, неудобно лежавшую на земле на артемьевском пиджаке, да навязчивый горьковатый запах табака на губах; наутро ей казалось, что этот запах ощущают все, кто приближается к Марине, и эти все обо всем догадываются, и этот запах отныне ничем не вытравить и не заглушить. Роман с Артемьевым, тянувшийся потом несколько мучительных лет, так ничем путным для Марины и не закончился, помешали их счастью, как обычно, водка да жена Артемьева. А может, они были и ни при чем…
Сирень… Именно Марина настояла, чтобы хорошая земля, которую отец с таким трудом завозил на огород и насыпал поверх мертвой, каменистой почвы, была отведена не под картошку или морковь, а под ее любимые кустики. И вот теперь каждый раз, когда она смотрела на молодую сирень под окнами своего дачного домика, она вспоминала одно и то же страшное событие.
Случилось это два года назад.
Как-то Марина приехала вечером на дачу, где любила бывать одна, чтобы наконец отдохнуть от сослуживцев, подруг, начальников, родителей, в общем, ото всех и всего. Дача – это громко сказано, скорее, маленький летний домик без печки, куда постепенно свозилась одряхлевшая городская мебель и утварь, которую не жалко здесь оставить на зиму, даже если ограбят лихие люди, никто не будет плакать по скрипучему креслу, стареньким половикам, покосившемуся буфету, сковородке без ручки, потускневшим ложкам и полинявшему ковру. Но необыкновенно уютно бывало Марине в этом домике, из окон которого просматривалась вся улица их садового кооператива «Подлипки», ведущая прямиком к речке, мелкой, быстрой и прозрачной.
Марина спустилась к реке смыть с себя городскую пыль и усталость. Ей казалось, что от речной воды она сразу же делается не только чище, но и моложе, руки и ноги становятся легче, невесомее, совсем как в детстве. Окинешь взглядом речку, лесистую гору на другом берегу да небо, которому здесь нет конца, – и петь хочется или молиться!
Вдруг Марина почувствовала легкий удар в спину прямо под лопаткой. Маленький камешек плюхнулся в воду, затем еще один. Обернувшись, Марина увидела худого чернявого парня, который сидел на ступеньках, спускавшихся от сада Ларцевых к воде. Он мыл посуду, рядом с ним на мостках громоздились тарелки и кружки (должно быть, у Ларцевых опять кто-то гостит и опять всю ночь будет пьянка). Парень улыбнулся и помахал ей рукой. Марина решила не отвечать ему на приветствие, парень показался ей совершенно непривлекательным: почерневшее от загара лицо и шея и совсем не загорелое, белое худосочное тело, обычно так выглядят на пляже строители или дорожные рабочие, вкалывающие в своих робах от зари до зари без отпусков и выходных.
-Не холодно? – ехидно, как показалось Марине, поинтересовался парень.
-Сам залезь в воду – узнаешь, - ответила Марина, выбираясь на берег по скользким камням.
-Не-е-е, я боюсь, - все с той же улыбкой он покачал головой и проводил Марину долгим, настойчивым взглядом, который ее разозлил, потому что заставил засмущаться, непроизвольно выпрямить спину и подтянуть живот, попутно вспомнить, что на ней старый купальник с оборванной и подвязанной бретелькой, который Марина носила только в саду, где не перед кем было выпендриваться. А этот хилый дурачок почему-то решил, что может смотреть на нее, на Марину, наглым, оценивающим взглядом: «Тоже мне, Бандерас выискался», - хмыкнула она про себя и в этот момент поскользнулась на камне и, дернув в стороны руками, безобразно плюхнулась на мелководье, подняв столб брызг! С берега раздался хохот. Марина и сама бы посмеялась над собой, если бы не резкая боль в ноге, на которую она попыталась наступить, но не смогла, и поэтому продолжала сидеть в воде, закусив от боли губу и боясь расплакаться прямо сейчас перед этим безмозглым дураком, что смеясь глазел на нее. Марина сделала еще одну попытку привстать, опираясь на здоровую ногу, но тут же, громко охнув, опять села в воду. Парень, видимо, понял, что произошло что-то неладное, он, спустившись с мостков, добрался до Марины и, невзирая на ее возгласы: «Не трогай меня! Отстань, я сама встану и дойду, черт, кажется, ногу подвернула, ой-ой-ой!» - крепко обхватив, он вытащил девушку на берег и потихоньку донес до дома. Марина даже сквозь боль оценила его жилистые руки с красивой татуировкой, мускулистое плечо и крепкую шею: «А издали казался слабаком!»
Сидя на диване, Марина осмотрела ногу: ступня распухла и с одного боку налилась синяком, к которому невозможно было прикоснуться. Господи, только бы не перелом! Всю жизнь Марина боялась сломать ногу и потом ходить на костылях, ни туфель тебе не надеть, ни платья, придется натягивать на гипс старую садовую калошу…
-У вас лед есть? – спросил парень.
-Посмотрите, пожалуйста, в морозилке, что-то должно быть.
Он вернулся из кухни, держа полотенце с завернутым в него льдом, и осторожно приложил компресс к опухоли. Марине стало легче, боль как будто застыла и перестала расти.
-Вы случайно не медбрат?
Он улыбнулся, отрицательно покачав головой. «А улыбка-то у него хорошая, - отметила Марина, разглядывая его голову с короткой стрижкой ежиком, его смуглое, чернобровое лицо. – Вот только низкий, несколько нависающий над глазами лоб делает выражение лица мрачноватым и замкнутым». Но зато его глубоко посаженные темные глаза были обрамлены такими густыми ресницами, что невозможно было определить цвет глаз. «Прямо какие-то цыганские глаза!»
–Я ведь даже не знаю, как вас зовут, - проговорила Марина.
-Рид.
-Как? – переспросила она.
-Рид.
-Это полное имя?
Он утвердительно кивнул.
-Никогда не слышала. Откуда такое имя? Иностранное что ли?
-Да уж, вот так повезло, - опять улыбнулся он, отчего лицо его посветлело и на нем появилось почти детское выражение смущения, - мать назвала меня в честь Дина Рида. Не знаете? Правда, мать перепутала его имя с фамилией. Был такой знаменитый американский певец и актер, утонул. Может, поэтому я панически воды боюсь, вообще не умею плавать. Серьезно. Вам смешно, конечно.
-Неужели можно воды бояться, а я море обожаю, боготворю, брежу им! Меня ведь Мариной зовут, что означает «морская».
-Ух ты! Слушай, Марина, - совершенно незаметно и естественно он перешел на «ты», - я тебя сейчас чаем напою.
Рид выбежал на кухню, Марина слышала через стенку, как он шурудил чайником, и крикнула:
-Возьми еще печенье, в холодильнике. Это мы от мышей прячем.
-А вы не пробовали завести кота?
-Да есть он у нас, только шляется где-то целыми неделями. А мыши совсем обнаглели.
Через некоторое время новый знакомый вошел с кружкой горячего чая и с печеньем.
-Рид, а почему ты себе не налил?
-Не хочу. Как нога, полегче стало? Может, в скорую позвонить?
-Нет, сюда на ночь глядя никто не поедет. Да и вдруг ничего серьезного, а просто ушиб. Отлежусь до завтра, а днем в сад мои пенсионеры приедут, у отца «Жигуль», если что – подбросит до больницы.
-Кстати, у меня тут машина, я бы мог сам тебя отвезти?
-Нет, нет, спасибо, ты и так столько времени со мной возишься. Свалилась на твою шею.
-А я ничем и не занят, в отпуске, можно сказать.
-Ты у Татьяны Ларцевой гостишь?
-Так я ведь сын Татьяны Федоровны.
-Надо же! Не знала, что у нее есть сын.
-Марина, можно, я загляну к вам завтра?
-Конечно, конечно. До свидания.
-Точно не нужна больше моя помощь? – недоверчиво посмотрел он на Марину своими цыганскими глазами, укрывая ее напоследок одеялом. Марина отрицательно помотала головой и подумала: «Экий заботливый парнишка! С чего бы это?»
«Ему лет тридцать, - прикинула она, когда Рид проходил мимо окна и еще раз на прощанье с улыбкой помахал ей рукой. Марина, стараясь не шевелить больной ногой, дотянулась до маленького зеркала на столике и внимательно рассмотрела себя. Конечно, не накрашена и растрепана от купания, но вид в общем-то свеженький, глазки живые, озорные. Марина сморщилась, как от страдания, чтобы представить, какой ее увидел после падения в воду Рид, но лицо, даже искаженное гримасой боли, не было безобразным. – Интересно, он женат? Кольца на руке нет. Да и кто сейчас носит кольцо, особенно в отпуске. Странно, Рид совсем не похож на Таню Ларцеву, а уж тем более на ее мужа, тощего алкоголика Николая…»
Таня Ларцева, в общем-то, давно уже и не Таня, а Татьяна Федоровна, стареющая, но не сдающаяся возрасту полная крашеная блондинка, была директором небольшого магазинчика в городе, а в садоводческом кооперативе «Подлипки» была больше известна как любительница шумных компаний, которые регулярно собирались на ее богатой и просторной даче, откуда каждую субботу слышались сначала громкие тосты, потом песни Пугачевой, исполняемые с жаром и слезой самой Таней и ее гостями, а уж после - крики, мат-перемат и даже выстрелы из ружья, от которых в ужасе содрогались в своих постелях мирные соседи. Но садоводческая общественность Тане многое прощала, потому что Ларцева была веселой и щедрой, раздавала бесплатно направо и налево плоды своего огорода: кабачки, помидоры и огурцы, которые с огромным трудом и лишениями выращивал на плантации ее высохший на солнце муж Николай; за этот рабский труд ему позволялось нигде официально не работать и выпивать каждый день столько, сколько влезет.
«Неужели Рид - сын Тани Ларцевой? – подумала, засыпая, Марина. – Смешно. Совсем не похож…»
На следующий день на отцовских «Жигулях» Марина была доставлена в больницу, где, слава богу, перелома ступни у нее не нашли, а только сильный ушиб, и дали больничный. Так что Марина могла теперь в самую жару не париться в своем опостылевшем КБ, а кайфовать целую неделю в саду.
-Нет худа без добра, - сказала ее мама, заботливо разливая всем ароматный борщ, когда, наконец, семья после всех больничных волнений уселась обедать.
В это время по улице мимо их окон прошел Рид и, встретившись взглядом с Мариной, кивнул ей и приветливо помахал рукой.
-Ишь ты, у Ларцевых сын вернулся! – сказал отец, внимательно проводив Рида глазами.
-Откуда вернулся? – спросила Марина.
-Откуда, откуда, из тюрьмы.
-А, так он сидел!?
-Семь лет отсидел за грабеж, - строго подтвердил отец, подняв ложку, как восклицательный знак.
-Да-а, вся семья у них какая-то гнилая, - поддержала отца мама, - и деньги им не приносят счастья, вроде все есть, а все профукивают на водку да на компании.
-А деньги, мать, никому еще не принесли счастья, - подхватил отец, и покатился разговор по привычному и излюбленному пенсионерами руслу: вот мы-де всю жизнь и здоровье родине отдали, пусть ничего не заработали, зато дочь честным человеком воспитали, не воровали, не грабили и в старости спим спокойно и т. д. и т. п.
Марина знала все эти разговоры как дважды два и сидела, не вслушиваясь в них. «Так вот почему она раньше не встречала Рида у Ларцевых! Теперь понятно, откуда у него наколки на руках, все эти женщины, кресты и змеи! – разочарованно думала Марина. – Только встретишь более-менее интересного человека, и тот из тюрьмы!»
-Он женат? – спросила Марина как можно безразличнее, но все равно покраснела и сделала вид, что дует на горячий борщ.
-Ушла от него жена, когда в тюрьму загремел, да и правильно, кому бандюган-то нужен, - с осуждением строго сказала мать. – Тебе еще подлить супу, доча?
-Нет, я лучше под яблоней посижу и почитаю, что-то нога опять ноет, - ответила Марина.
-Посиди, отдохни, доченька. Тебе пока поменьше двигаться-то надо.. Ничего, до свадьбы заживет.
-Эге-ге, доживем ли мы когда-нибудь до ее свадьбы… - со вздохом протянул отец, глядя на хромающую по тропинке дочь. Вопрос этот давно уже стал в их семье почти риторическим, хоть и не перестал быть больным.
Рид за те пять дней, что Марина провела на даче под присмотром родителей, к их домику ни разу не подходил, хотя девушка и видела мелькавшую за кустами у Ларцевых его черную макушку, он, судя по всему, работал на участке не покладая рук: разбрасывал щебенку, выравнивал дорожки, ремонтировал теплицу и крышу на бане. Трудолюбивый парень, жалко, что вор!
Перед тем как уехать в город, Марина в новом голубом платье, которое очень ей шло, прогулялась к речке с тайным намерением повстречать Рида. Повисла все-таки какая-то недосказанность в их отношениях, хотя вроде и не было между ними никаких особых отношений (подумаешь, довел сосед травмированную девушку до дому да и перемолвился с ней парой слов). Рид сам ее окликнул:
-Здравствуйте, Марина! Я смотрю, нога-то у вас совсем зажила и стала лучше прежней, - сказал он с улыбкой, исподлобья ласково разглядывая девушку своими цыганскими глазами. Он стоял, опираясь на лопату, так как выкапывал у забора слишком разросшиеся кусты сирени, потому что они мешали проходить через калитку.
-Что же вы, Рид, - тоже переходя на «вы», спросила Марина, - так ни разу и не заглянули к нам, а ведь обещали?
-Да я посчитал, что буду только мешать, путаться у вас под ногами. Под больной ногой, - опять с улыбкой добавил он, от чего его прищуренные глаза вообще превратились в пушистые от густых ресниц горящие щелочки.
-А я уезжаю сегодня вечером, мне ведь завтра уже на работу, - притворно безразлично сообщила Марина.
-Жаль, только наступило настоящее лето. И вы так потрясающе выглядите! – сказал он, будто за что-то извиняясь.
-Я же не навсегда, буду приезжать на выходные, - опять ровным и как бы безразличным голосом проговорила Марина.
-Я через час мать повезу в город, мог бы и вас подбросить, - сказал Рид и с ожиданием впился глазами в Марину. – А? Зачем вам на автобусе трястись?
-Нет, за мной специально подруга зайдет, у них тут сад недалеко, мы договорились. Нехорошо получится. В другой раз когда-нибудь…
-Марина, - неожиданно попросил Рид, - дайте ваш номер телефона. – Рид покраснел и запнулся. И чтобы скрыть смущение, отшутился: «На улицах столько опасностей подстерегает красивую девушку, вдруг вы опять упадете, а меня не окажется рядом. Да и вообще, если честно, боюсь на этих огородах без вас одичать».
-Да ладно уж, записывайте, - рассмеявшись, сказала Марина и продиктовала номер своего мобильного. Рид начертил эти цифры прутиком на песке и тут же стер их.
-Я запомнил, не сомневайтесь, - и он безошибочно повторил номер на память.
-А куда вы денете вот эту выкопанную сирень? – вдруг спросила Марина, указывая на выкорчеванные кустики.
-Выброшу.
-Можно, я ее заберу? Я всегда хотела посадить сирень под окнами.
-Да не вопрос, - ответил Рид, с радостной готовностью беря в охапку отростки, - я сам вам сейчас все посажу, только покажите, куда.
Так четыре кустика сирени поселились под окнами у Марины.
А через некоторое время мимо этих окон проехала «девятка», за рулем которой виднелся черноволосый профиль Рида, а рядом пышные формы Тани Ларцевой. Рид посигналил Марине на прощание. Она улыбнулась ему, но не решилась помахать рукой, так как рядом копался на грядке отец, проводивший машину неодобрительным взглядом: «Опять Ларцевы поехали водкой затариваться для очередной пьянки!»
Прошло около часа, и на садовую улицу, сотрясая воздух пронзительной сиреной, свернула «Скорая помощь» и затормозила напротив дачи Ларцевых. Двое в белых халатах вывели из машины шатающуюся Таню, у которой безвольно моталась рука и из рваной раны на ноге, просачиваясь сквозь наспех намотанный полиэтиленовый пакет, хлестала кровь. Но Таня не обращала на это внимания и, отбиваясь от врачей, звала мужа, хрипло выкрикивая: «Николай! Николай!», и шла к дому, двери которого оказались запертыми изнутри. Николай не отзывался, так как, по обыкновению, будучи уже с утра пьян, теперь спал. Таня высадила стекло в двери и проникла в комнату, бросилась к мужу, лежавшему на кушетке, со словами:
-Мы попали в аварию! Перевернулись! Рид погиб!!! Рид погиб!!!
Таня пыталась, рыдая, обнять мужа, но тот, с трудом приходя в себя, ошалело глядя на жену пьяными глазами, вдруг резко оттолкнул ее, метнулся к лестнице, упал и заплакал:
-Это ты виновата, гадина! Так я и знал, что не надо брать эту чертову машину! Нет, ты поехала! Гадина! Зачем? Рид! Рид, сынок!! – он плакал и пытался одновременно броситься на жену с кулаками. Она же металась от мужа к врачам и обратно.
Марина вместе с другими соседями подбежала к дому Ларцевых, и так получилось, что именно ее из всей толпы женщина-врач попросила войти в дом и помочь, сухо объяснив, что «девятка» Ларцевых перевернулась, обгоняя кого-то при спуске с горы, что сын погиб, а у матери множество гематом (действительно, лицо ее превратилось в сплошной синяк), и что если сейчас же не уговорить Таню проследовать в больницу, то врачи уедут, потому что у них еще несколько срочных вызовов, и им просто некогда ждать, и тогда для Тани придется вызывать новую «Скорую помощь», но вряд ли сюда, в сады, кто-то в ближайшее время доберется. Марина согласно кивала, глядя на двигающийся строгий рот врачихи, она все прекрасно поняла, только ни во что из рассказанного не поверила, и как будто все происходило не с ней, а в кино, начала, в свою очередь, уговаривать Таню. Но та заявила, что никуда не поедет без сына, оставленного на дороге, и без мужа, который так обессилел от потрясения, что повалился на постель и выпил какую-то таблетку. Таня в конце концов сквозь весь происходящий кошмар, казалось, расслышала настойчивые объяснения Марины и даже вроде согласилась с ее словами, начала вдруг суматошно искать в своей сумочке ключи, чтобы оставить их Николаю. Потом опять заявила, что никуда не поедет и чтобы от нее все отвязались. Затем все же решилась ехать, но захотела поменять свою кофточку, которая была вся в крови. Таня одновременно и плакала, и рассказывала о гибели сына, и переодевалась, не обращая никакого внимания на толпившихся в комнате и под окнами посторонних людей.
Несчастье оголяет все и в доме, и в человеке, он становится незащищен и опустошен, как проходной двор. Горе не умеет прикрываться!
Наконец, выходя из дома, поддерживаемая под руки Мариной и врачом, Таня заметила разбитое ею же самой стекло в двери и попыталась вставить осколок в раму. Ничего не получалось. Врач теряла терпение, зло поглядывая на часы, она попробовала вести Таню силой, но та завизжала и зарыдала с новой силой, уцепившись за косяк. И когда врач, плюнув, отошла, Ларцева опять подняла злополучный осколок, упрямо пытаясь прикрыть брешь в двери. Марина осторожно вынула стекло из рук Ларцевой и, глядя ей в глаза, тихо и твердо сказала: «Татьяна Федоровна, я все поправлю. Клянусь! – и зачем-то добавила: Я любила вашего Рида и буду любить его всегда! – конечно, это была неправда, но Марина чувствовала, что надо, надо сказать что-то такое, что заставит обезумевшую женщину хоть на секунду очнуться. - Вы меня слышите? А теперь вам надо в больницу, иначе у вас будет заражение крови, и вам отрежут ногу. Вы меня слышите?» Таня согласно кивнула, как маленький ребенок, подчиняясь взрослым и разумным, и медленно пошла к машине.
Но самое жуткое для Марины оказывается было еще впереди. Когда чуть позже она ехала домой в город, их автобус надолго притормозили милицейские машины: создалась пробка, так как большой поток скопившихся автомобилей вынужден был медленно огибать место дорожного происшествия. И Марина в последний раз увидела Рида:
он лежал на обочине уже побелевший, раздетый до пояса, прикрытый в ногах какой-то цветастой тряпкой, и казался красивее и моложе, чем при жизни. Не было видно ни ран, ни крови. Только смятый кузов «девятки» темнел в кювете.
Никогда при жизни Рид, наверно, не удостаивался такого внимания и интереса окружающих! И почему-то до сих пор, а ведь прошло много времени с момента аварии, не увезли его тело, и оно лежало, беззащитное, для всеобщего обозрения. Смерть ужаснула Марину своей оголенностью.
В смерти нет тайны! Тайна есть только в жизни.
Через несколько месяцев Марина по приглашению своей давней школьной подруги съездила в отпуск в Питер. Окружающие и так твердили, что Марина в последнее время плохо выглядит и ей надо развеяться. Она и сама чувствовала, что надо. А тут как раз, к счастью, подвернулся такой случай - поездка в Петербург. Подруга, торопясь на курорт, наскоро показала Марине достопримечательности великого города, а потом оставила на десять дней Марине в полное ее распоряжение ключи и свою однокомнатную квартирку на Васильевском острове.
Это были десять дней блаженной свободы! От всего!
Марина вставала каждое утро с радостным чувством сильной птицы, у которой вдруг распахнули клетку, и можно лететь на все четыре стороны.
И она летала, вернее, ходила и ходила без устали и без цели по улицам и набережным, по скверам и паркам. И казалось, невозможно насытить этот голод, эту жажду свободного, долгожданного, никем и ничем не контролируемого парения в пространстве. Марина сознательно отказалась от карты и от городского транспорта, ее увлекала именно непредсказуемость ее путешествий и возможность все увидеть не только глазами, но и ощутить собственными подошвами.
Однажды Марина, бродя по Васильевскому острову, вышла на длинный бульвар, который, плавно извиваясь меж домов, неожиданно вывел ее к Морскому вокзалу. Марина как-то совершенно забыла, что у города есть выход к морю. И вдруг оно, море, ударило ей в глаза, распахнувшись прямо за домами во всю ширь горизонта, всей своей серебристо-розовой гладью залива на фоне заката! Вот и сбылся ее навязчивый сон! Она все-таки дошла до моря, прорвавшись сквозь все эти улицы, заботы и преграды.
И казалось, что отныне в ее жизни все будет по-другому.