Love is on-line

Отпусти меня, слышишь?
я ведь тоже живая!
Невозможно всегда
помнить, верить и ждать.
Слишком много ненужных,
и так мало тебя вечерами.
Но знаешь…
лучше не отпускай.
 
Глава 1.
 
На этом вокзале прощались и встречались ежедневно тысячи людей. Сотни тысяч гордились им, считая его главной достопримечательностью города. Так писали во всех газетах. Так вещал громким голосом мэр с трибуны, простирая руки к народу. Мраморные полы, начищенные до блеска, просторные залы ожидания с огромными плазменными экранами, на которых ежеминутно проходила реклама новых возможностей вокзала. Сверкающие в желтоватом освещении фонтаны, высокие резные колонны. Все это было слишком замечательно. Слишком для такого небольшого города.
 
Мэр был прав, сделав ставку на вокзал: сотни и тысячи людей ждали здесь своих поездов, надеясь где-то там найти что-то лучшее, чем мог предложить им родной город. Что-то лучшее, чем только вокзал и потрясающие панорамы – вот откуда на столько отшлифованные сиденья и неуклонное процветание.
 
С четвертой платформы второго пути был виден вокзал во всей его красе. На четвертую платформу второго пути можно было пройти через виадук или подземный туннель. Туннель пустовал почти всегда. На четвертую платформу второго пути шли по сотням ступенек, чтобы в последний раз окинуть взором город и продлить тем самым время прощания. Когда объявляли посадку на этой платформе, зал ожидания пустел. На этой платформе всегда кто-то плакал, на этой платформе всегда кто-то мечтал. С четвертой платформы второго пути уходил поезд Красноярск – Москва.
 
На деревянной скамейке ближе к выходу из туннеля сидел мужчина лет двадцати семи - тридцати. Загорелый, пахнущий дорогим одеколоном, в черных брюках из хорошей шерсти, в расстегнутой на несколько сантиметров темно-коричневой замшевой куртке, из-под которой было видно шелковую черную рубашку. Рядом с собой на скамейку он поставил металлический чемоданчик. Мужчина поднял руку и немного отодвинул рукав куртки. На запястье блеснули дорогие часы. До прибытия поезда оставалось три с половиной часа. Чуть больше трех с половиной часов до 7 июня. Мужчина спрятал лицо в ладони. Закрыл глаза. Он плакал.
 
Уже давно он не чувствовал себя таким одиноким. Уже давно у него не было на это времени. Каждая его минута была просчитана заранее. На дни, недели, месяцы вперед. А эти три с половиной часа – неуместная, глупая ошибка. Эти три с половиной часа не должны были принадлежать только ему одному. Эти три с половиной часа до 7 июня. Одиночество захватило его, как приступ удушья, перекрыв кислород, лишив возможности двигаться. Он тонул в прошлом, тонул задыхаясь, тонул с каким-то извращенным и отчаянным наслаждением. Жизнь давала возможность почувствовать себя мазохистом. Он сидел, вдыхая запах намокших ладоней. Когда в последний раз он плакал? Он не мог этого вспомнить.
 
- Пирожки! Горячие пирожки! – прокуренный женский голос подействовал на него отрезвляюще. Он поднял голову.
 
Немолодая женщина смотрела на него и улыбалась. Потертый, но на удивление чистый пуховик. Обветренные губы, неровно накрашенные ярко-розовой помадой, скатавшейся в уголках. Опущенные усталостью и возрастом уголки глаз, старательно выведенные черным карандашом вверх. Потемневшие руки, такие худые, что казалось они состояли только из суставов, обтянутых жатой кожей не лучшей выделки. Пальцы крепко сжимали накрытую белоснежной отглаженной тканью корзину – такие, наверное, вышли из продажи еще в прошлом десятилетии. Такие женщины не продают пирожки.
 
Мужчина внимательно посмотрел ей в глаза, почти потерявшие цвет. Он был благодарен за то отрезвление, которое она принесла с собой. Он улыбнулся ей в ответ. Залез рукой в карман, нашарил там какие-то деньги.
 
- Вот, - протянул он ей смятые купюры. – А пирожков не надо.
 
Ее рука непроизвольно смяла белую бумажную салфетку, которой она уже собиралась залезть в корзинку. Улыбка стала шире.
 
- Спасибо, - сказала она, осторожно взяв деньги.
 
Объявили прибытие какого-то поезда на другую платформу, и женщина торопливо развернулась, чтобы уйти. Прошла несколько шагов. Остановилась и еще раз посмотрела на него.
 
- И не надо плакать, - тихо сказала она. – Все будет хорошо. Я узнавала.
 
Она быстро накинула на голову капюшон пуховика с потрепавшимся мехом по краям и засеменила в сторону подземного перехода.
 
Мужчина перестал улыбаться. Он опустил голову и посмотрел на асфальт, потом снова поднял взгляд к удаляющейся худощавой фигуре. Он уже и забыл, что минуту назад плакал. Тыльной стороной ладони он потер глаза. Нельзя было просто так сидеть. Еще три часа. Он поднялся и пошел в здание вокзала.
 
Он вошел в ресторан. Почти все столики были заняты. Он не остановился и прошел дальше, открыл двери в полутемное помещение бара. В нос ударил застоявшийся запах сигарет и алкоголя. Мужчина подошел к стойке и сел на стул рядом с женщиной лет двадцати-пяти, которая оживленно болтала с барменом. Он точно знал, что хочет сейчас. Он пил это всегда с того момента, как встретил ее.
 
Виски. "Glen Grant" 35 летней выдержки. Чистый, single molt. Этот виски - "с дымком", как она говорила - всегда был у нее дома. Он полюбил этот вкус. Он полюбил его из-за нее, из-за того, как она пила его. Совершенно необыкновенно. Ее осуждали все, говоря, что так виски не пьют. Знатоки, наверное, скончались бы на месте от сердечных приступов, увидь они это. Но ей было все равно – она любила его только так и никак иначе. Она наливала две третьи бокала, медленно, словно кошка, опускалась в кресло, подогревая бокал ладонями, затем делала один глоток. Всегда только один сначала. И доставала сигарету. Да, именно сигарету, а не сигару. Свои неизменные Marlboro Lights. Подкуривала, с наслаждением вдыхала и выпускала дым тонкой струйкой. И закрывала глаза. Томно. Красиво. Свои зеленые глаза. Через минуту ее руки больше не выпускали бокала и сигареты. Но эта минута… сейчас он отдал бы многое за то, чтобы увидеть все это снова.
 
Мужчина посмотрел на бармена. Сейчас ему хотелось чего-то большего, сейчас ему хотелось ее присутствия. Пусть мнимого.
 
- Бутылку "Glen Grant" 35, - эти виски не всегда были в наличии, но здесь они были. Он уже пил их здесь. Еще в старом здании вокзала. Лет шесть назад. Вместе с ней.
 
Он помнил, как позвонил ей, как она настаивала по телефону, что будет пить только кофе. Кофе с лимоном. Как обычно. А у него было гадкое настроение. Ему хотелось поговорить. Она была лучшим собеседником, потому что умела слушать. Они встретились. Никак не могли выбрать куда пойти, и она предложила вокзал. Рассмеялась. И они оказались здесь. За прожженной сигаретами барной стойкой светлого дерева. На жестких потрепанных стульях. Она не устояла - они пили виски. Слушали, как объявляют поезда и видели, как быстро здесь меняются люди. Одни приходили, другие уезжали. Быть может навсегда. Она курила свои неизменные Marlboro Lights, улыбалась ему. Он смотрел на нее и вдыхал ее аромат. Аромат лимонного сока, перца и прохладного ночного воздуха. Он сходил с ума, когда прислонялся к ней и вдыхал полной грудью. Это были не духи, это была не косметика. Это был ее запах, запах ее кожи, запах ее волос, запах ее характера. Она была самой цельной личностью, которую он когда-либо встречал. Даже этот виски. Это был ее виски. Даже по одному этому напитку внимательный человек мог угадать ее характер, мог прикоснуться к ее сущности.
 
Бармен налил ему виски и поставил рядом бутылку. Мужчина долго и пристально смотрел на бокал, в котором бликами играл насыщенный темно-зеленый отсвет.
 
- Мне еще лимон и веточку перечной мяты, - сказал он бармену. Тот с удивлением взглянул на него, но все подал на блюдце.
 
Мужчина взял несколько кусочков лимона и выдавил их прямо в бокал с виски, потом с силой сжал в руке мяту. Теперь здесь была она. Он чувствовал это и поражался своей неоткрытой до этого момента способности причинять самому себе на столько изощренную боль. Он усмехнулся. Прислонил к лицу руку. Пальцы пахли пьяняще-острой свежестью. Звучит абсурдно? Он считал так же, но, закрыв глаза, продолжал вдыхать аромат. Сидящая рядом женщина смотрела на него, он это ощущал, но не мог остановиться. Ему все казалось, что сейчас хлопнет дверь дамской уборной, послышится размеренный стук каблуков, и белые ручки с тонкими изящными пальчиками обнимут его со спины. И только какая-то слишком далекая и раздавленная сейчас мечтами часть разума твердила об обратном.
 
Они не возвращаются.
 
За все эти годы он в первый раз приехал в Красноярск. Раньше ему было незачем. Он бы и сейчас не был здесь, если бы не крайняя нужда. Умер отчим. Они практически не общались. И родственными их отношения можно было назвать только формально. Но приезда требовал даже не моральный долг перед матерью, а что-то непонятное и постоянно тревожащее в душе.
 
Когда ему было шестнадцать, мать ушла от отца к другому мужчине. Отец слишком любил ее и не смог этого пережить. Он начал спиваться, забросил бизнес. Он высыхал на глазах, даже не пытаясь прийти в себя. Каждый день он выходил из дома, чтобы дойти до банкомата, снять наличные с карточки и на обратном пути купить пару бутылок водки. Он не снимал все деньги сразу. Было не совсем понятно, что его еще удерживало, но это давало надежду. Прошло полгода его одиночества. А потом была авария. Отец оказался в реанимации, врачи сделали три операции, всеми силами пытаясь сохранить его жизнь, благо денег, для того чтобы они так старались, на счету было предостаточно. А отец ждал. Ждал, что она придет. Но ее все не было.
 
Они не возвращаются.
 
Врачи так и не сумели его спасти. Как можно заставить жить человека, который жить совершенно не хочет? Никак. Отец умер в больнице.
 
Никому не сообщались ни дата, ни время. Поэтому на похоронах присутствовало только четверо: он, бабушка с дедушкой и еще один человек - друг отца по работе. Слез не было. Казалось в гробу лежит не его отец, а его жалкое подобие. Гримеры этой дешевой драмы тогда очень плохо поработали. Отец всю жизнь был для него эталоном элегантности и утонченного вкуса. Всегда безупречно одет и причесан, всегда серьезен и горд. Его боялись, уважали и ненавидели мужчины. Восхищались, превозносили и любили женщины. Безумно любили. Другие. Не жена.
 
Сейчас же он видел перед собой сморщенного тридцати-восьми летнего старика, умиротворенно лежащего на белом шелке. С проседью в черных волосах, с глубокими морщинами, исполосовавшими лоб. Правда костюм был как всегда безупречно отглажен. Только вот казался размера на три-четыре больше, чем надо. Отец так похудел за эти месяцы…. Да, шрамов от аварии видно не было, но вот обвисшую кожу не скроешь гримом. Ему внезапно стало стыдно за свои мысли, и он сказал сам себе: "Сейчас отец выглядит гораздо лучше, чем все то время после ухода матери". И ему стало стыдно еще сильнее. Он старался подумать о чем-нибудь другом, но это плохо выходило. Взгляд будто приклеился к лицу отца, к неестественному румянцу на фоне бумажного цвета кожи. Будто сквозь туман боковым зрением было видно, как "мужик в рясе" – так он его тогда обозвал – читал свою книжицу и махал рукой с цепочкой в воздухе. Монотонный голос лишал всякого желания вернуться в реальность. Он смотрел на отца. И никак не мог избавиться от глупых мыслей. Потом крышку гроба закрыли.
 
Он почувствовал, что совсем близко кто-то есть, и повернулся. Рядом стоял тот самый друг отца и улыбался.
 
- Привет, как ты? – он молчал. – Нехорошо это все, - совершенно не смущаясь продолжал тот, - да еще и посреди учебного года. Теперь ты отстанешь в школе...
 
Невозможно было понять, что произошло у него в голове, но все декорации будто вытащили из-под воды на поверхность, все стало таким четким и понятным. До ужаса и дрожи в коленях понятным. Возникла острая необходимость убежать. Потом он помнил только, что очутился где-то между деревьев и старых могил и внезапно остановился. Свежий, уже почти вечерний, воздух волной накрыл его. Он вдохнул полной грудью, будто это был последний в его жизни вдох. Резкая боль в легких вернула на место память и сознание. И там, скрытый густыми кронами, раскидистыми кустами и могильными плитами от посторонних глаз, он дал волю слезам, упав коленями на рыхлую и прохладную землю.
 
- Ненавижу! Ненавижу вас!
 
Казалось, если он не выкрикнет эти слова, они задушат, сожрут его изнутри, измельчат на части, выжгут мозг. Осознание потери, жалость к самому себе, беспомощность, обиды последних месяцев на мать, подавляемые верой и незрелостью ребенка, возомнившего себя взрослым – все это вырвалось наружу и пролилось слезами. Это были последние его слезы. Он плакал навзрыд. Так, как, наверное, плачут женщины: с наслаждением, нетерпением и страстью. Он выплакал в этот час неистовство гнева и доверчивость, и любовь, и простодушное уважение, и веру – всё своё детство.
 
Он пошел в город пешком. Остановившись у первого магазинчика, купил себе пачку сигарет. И выкурил три штуки подряд. Кашляя. Подавляя рвоту и удушье. Плюясь от горечи, он курил. После этого он никогда даже не пытался бросить.
 
Сейчас, сидя за барной стойкой на вокзале родного города, его рука невольно потянулась к открытой пачке, лежащей перед ним. Видимо воспоминания оказались надежно спрятанными, но от этого не менее живыми. По его щеке медленно катилась одинокая слеза. Сегодня был совсем неправильный день. Совсем неправильный вечер и совсем неправильные мысли в голове. Этого не должно было случиться. Он стер слезу снова уловив смешанный им аромат лимона и перечной мяты. Глотнул виски. Ее образ, связанный со всеми важными событиями его жизни, все еще крайне настойчиво держался перед глазами. Она спасла его. Именно она всегда не давала ему возможности уйти в себя окончательно.
 
Воспоминания об отце не давали ему вернуться к полноценному существованию еще четыре года после похорон. Он ушел из дома матери и отчима. То был день его рождения, ему исполнялось двадцать. Седьмое июня. И он отмечал этот день, сидя у барной стойки клуба. Один. Он теперь курил, частенько выпивал, неисправно посещал институт (хотя успеваемость его от этого не снижалась), и в его постели перебывало столько девушек, сколько у большинства мужчин не набралось бы и за всю жизнь.
 
Он казался взрослым не по годам. И стал безбожно красивым. Светлые, почти белые волосы, которыми наградили его материнские гены, темные ресницы и брови. Жестко очерченные скулы на узком лице. Худощавое телосложение позволяло выделяться каждой его мышце. Его любили девушки, женщины, парни. Его же сердце закрылось. Любовь свернулась и оставила его в покое, уйдя туда, откуда редко возвращаются – в забытье.
 
Этот клуб ему нравился. Ничего вычурного. Ничего навязчивого. И что самое главное – никаких знакомых. Он напивался. Напивался водкой. И ему было хорошо одному.
 
- Ангельский мальчик с больными глазами, - он вздрогнул от звука женского голоса, прошептавшего это ему на ухо. Повернул голову. Его глаза оказались всего в нескольких сантиметрах от её. И он задохнулся. Зеленые глаза, темные пушистые ресницы. Он не мог оторваться. Может, это было от выпитого алкоголя, он не знал и не хотел узнавать. Он тонул. И желал только, чтобы мгновение не заканчивалось.
 
Но оно прошло. Девушка отстранилась от него и села на стул рядом.
 
- Могу я с вами выпить? – совершенно серьезно спросила она без тени улыбки на лице. Он молча подвинул бутылку и знаком показал бармену подать еще одну рюмку.
 
Она выпила полную. Не закусила и даже не поморщилась.
 
- Вообще я предпочитаю чистый виски, - пожала плечами она, - но ради вашего дня рождения стоит пойти на уступки.
 
- Кто? Кто вам сказал? – он жаждал еще раз заглянуть в ее глаза.
 
- Вы, - спокойно произнесла она. – Точнее выражение вашего лица и ваше одиночество…
 
Утром она поехала к нему. Это был лучший его день рождения. С того самого дня они больше не расставались в течение двух лет. Они не расставались, но и не принадлежали друг другу. Они занимались сексом. Они разговаривали. Часами. Они ходили по барам, клубам, ресторанам, кинотеатрам. Но не были вместе. Она никогда не говорила ему о любви. Да и он не любил ее. Он ей восхищался. Восхищался как женщиной. Как человеком. Она была наиболее самодостаточной личностью из всех, кого он знал тогда или узнал позже. Нет, она не была идеальна. Он знал все ее недостатки. Только вот недостатки ли?
 
Бутылка виски была практически пуста. Он посмотрел на часы. Оставалось полчаса до прибытия поезда. Значит, посадку уже объявили. Он думал вернуться самолетом. Еще выезжая из Москвы, купил себе обратный билет, зная, что потом их не будет. Но мать попросила задержаться и решить некоторые вопросы с квартирой. Когда все закончилось, билетов не было. Ближайший рейс, которым можно было улететь, был через два дня. Это были бы слишком мучительные два дня. Он бы не выдержал. Город не принимал его обратно, давя на воспоминания и запрятанные чувства. И он купил билет на поезд. Не лучшее место. Не нужные двое с половиной суток свободного времени. Но, по крайней мере, ему не пришлось оставаться в городе.
 
Он шел по платформе. Зеленый фирменный поезд Красноярск-Москва приветствовал пассажиров рядами полных света окон и радостными улыбками проводниц. Тот самый поезд, на котором он уезжал в первый раз. Внутри. Белоснежные шторки, на каждой из которых было написано название поезда: "Енисей". Его место было в дальнем купе возле туалета. Повезло хотя бы с нижней полкой. Он присел. Рядом положил свой чемоданчик.
 
23:45. Поезд плавно тронулся. Мужчина проводил взглядом остающихся на перроне людей. Они весело махали высунувшимся из окон пассажирам. Некоторые, сразу развернувшись, направились к вокзалу. Некоторые плакали. Оставалось 15 минут до его дня рождения. Оставалось 45 минут до того, как должна была бы прийти она. Но она уже шесть лет не приходила.
 
Он открыл чемоданчик и достал ноутбук и мобильный. Открыл компьютер и подсоединил к телефону. Подключение к Интернету пока можно было установить. Поезд еще не выехал за пределы города. Он знал все ее виртуальные контакты: номер ICQ , электронную почту, личную страничку. Он даже написал ей однажды, когда только уехал, но она не ответила.
 
- Есть люди, которые будут сражаться за тебя, пока есть надежда. А есть и такие, которые сражаются и после того, как надежда умирает… - однажды сказала она. Он забыл эту фразу, но почему-то именно сейчас эти слова всплыли у него в голове.
 
Дверь в купе открылась, в проеме стояла улыбающаяся проводница. Рядом с ней мужчина с большой спортивной сумкой в руках. Так вот с кем он будет ехать эти двое с половиной суток. Не важно. Он снова уставился в светящийся экран ноутбука. Загрузилась программа ICQ . Он пробежался глазами по зеленому списку контактов. Сердце его подпрыгнуло, на секунду перекрыв кислород, и упало куда-то вниз живота. Среди них была она. Она была on - line .
 
Возникло почти физически причиняющее боль желание написать ей. Да. Если он сейчас напишет письмо, она сразу сможет его прочитать. И может быть ответит. Он открыл браузер и зашел на свою почту. Нажал ссылку "написать письмо". А что, если она не хочет, чтобы он писал ей? Может, она с огромным трудом забыла его, и не стоит заново резать зажившую рану. Самообман. Не стоит выдавать желаемое за действительное. Он либо нужен ей сейчас, либо никогда и не был.
 
Привет.
Не знаю, с чего вдруг решил опять тебе написать. Наверное, мне до сих пор не дает покоя то, как мы расстались…
 
Секс с ней всегда был диким и необузданным. Они редко занимались им дома в постели. Зато опробовали все места, где бывали вдвоем. В лифтах, подъездах, барах, ресторанах. На крышах, в лесу, парках, переулках, озерах, бассейнах. На капоте, перилах, балконах, снегу. Можно было перечислять до бесконечности.
 
Но тогда была другая ночь. Только их. И он знал, что эта ночь будет последней. Они были у него дома. Они лежали лицом друг к другу, и он наслаждался. Пальцами обводил все очертания ее сейчас влажного и горячего тела, лица, разглаживал волосы. В ту ночь ему хотелось чего-то иного. Он позвал ее к себе. В ту ночь они не пили виски, неоткрытая бутылка так и осталась стоять на столе. В ту ночь все было медленно, как обычно бывает в фильмах. Он словно плыл. В ту ночь он был необыкновенно нежен. И она отвечала тем же. В ту ночь они занимались не сексом. Любовью.
 
- Малыш, я уезжаю в Москву, - тихо сказал он, откинувшись на подушки, и прикурил сигарету.
 
- Когда? – она улыбнулась, пододвинулась ближе и дотронулась пальчиками до его плеча.
 
- Завтра, - ее улыбка пропала.
 
- А когда вернешься? – она медленно села.
 
- Никогда, - в ее глазах вспыхнуло какое-то чувство — то ли ярость, то ли боль… она отвернулась и посмотрела на окно, медленно встала с кровати, обернулась простыней и подошла к столику, на котором стояла бутылка виски. Молча открыла ее. Той минуты не было. Она сразу прикурила сигарету и залпом выпила полбокала.
 
- Почему ты не сказал мне раньше? Или ты это только что решил? – голос ее был ровным.
 
- Нет, я решил еще месяц назад. Просто я не мог… я не хотел… тебя расстраивать, - он не знал, как объяснить. Он не знал, как сделать так, чтобы она поняла ответ на это "почему?".
 
Она села в кресло, долив себе виски. Она даже на него не смотрела.
 
- Если ты ждешь по этому поводу выражений моей признательности, то ждать придется долго, - возразила она, опустошила бокал и, подняв голову, все же взглянула на него. В каждой черточке ее тела сквозило напряжение и едва сдерживаемый гнев, однако губы улыбались. Это была холодная, напряженная улыбка.
 
Он встал и подошел к окну. Постоял несколько минут. Тишина. Он повернулся.
 
Она сидела в кресле, закинув голову назад, сложив на коленях руки и уставившись в потолок невидящим взглядом. Ресницы отбрасывали на щёки длинные тени, делая её совсем юной. Она была не красива, но прекрасна. Тем особенным видом красоты, который, словно доспехи, защищает от внешнего мира. Ничто и никто не может постичь её или затмить, и она же удерживает её обладателя на расстоянии ото всех. Он мог увидеть тени, рисующие в полутьме её ключицы, плавные линии её рук, плеч.
 
- Поехали со мной, - сказал он и тут же осознал всю свою глупость.
 
Она подняла голову и посмотрела на него своими зелеными глазами. Внезапно неестественно громко расхохоталась. Резко оборвала смех.
 
- Знаешь, милый, желание могло бы быть и посильнее. День-два, и я буду совершенно уверена, - в голосе ее не было ничего — ни боли, ни гнева, ни любви, ни ненависти. Только ужасающая пустота.
 
Так что, если будет желание, напиши мне. Если нет, я все пойму. Но все равно буду ждать.
Я.
 
Откуда столько сентиментальности? Он инстинктивно нажал "отправить" и только потом вернулся в реальность из воспоминаний. Она все еще была в сети. Его сосед по купе мирно спал. Почему-то это раздражало. Он поставил ноутбук на стол, раскрыл пакет с бельем и стал заправлять постель.
 
А за окном танцевала теплая июньская ночь. Играя сочными листьями молодых берез, расчесывая неугомонную гриву бесконечных российских полей и заливая мир серебром. Во все этом было что-то поистине величественное и, в то же время, родное, близкое и до боли простое.
 
Сон не приходил еще очень долго. Он все лежал и смотрел на горящий голубоватым отсветом экран компьютера. Ждал? Да. Не желая признаваться в том, что это так даже себе. On - line . Мыслей никаких не было. Во всяком случае, их нельзя было расплести на отдельные связные нити сознания. Когда за окном на горизонте показалась узкая розовая полоска, он, наконец, заснул.
 
 
Глава 2.
 
Пробуждение началось с головной боли. От выпитого или от мыслей – осталось неизвестным. Он открыл глаза. Осознание того, что он находится в поезде, было каким-то слабым. Если бы не покачивание и стук колес, он бы совершенно об этом не вспомнил. Его мутило. Он медленно повернулся. В окно сквозь белые шторки пробивались яркие солнечные лучи. Он закрыл глаза и тихо застонал, приложив руку к голове. Спать больше не хотелось. Встать он тоже не мог. Он приоткрыл один глаз и искоса посмотрел на стол. Ноутбук по-прежнему был включен. Почти два часа дня. Соединение с Интернетом отсутствовало. Он оперся локтями на кровать и попробовал приподняться. Смог. С трудом. Такого похмелья у него не было уже давно.
 
Его день рождения. Он вспомнил об этом, и ему захотелось снова заснуть. Чтобы проснуться завтра, а лучше – послезавтра. И не помнить ни о чем, особенно о том, что он не сдержался и написал ей. В этом послании не было никаких признаний, никаких волнений и монологов о чувствах. Все было до неприличия сухо. Они никогда так не общались. Их разговоры всегда были крайне эмоциональными, трепетными, нежными, жестокими, уничтожающими. Но такими сухими – никогда. Если бы она только ответила…
 
Шаркая по полу вьетнамками, потому что сил поднимать ноги совершенно не было, он дошел до купе проводницы и купил у нее кофе. Чтобы кофе был с коньяком, надо было идти до вагона ресторана. Он даже представлять не хотел, сколько мучений ему это принесет. Потому не пошел.
 
Минут через пять в купе вошел его сосед. Выбритый. На плече соседа висело казенное полотенце, на ногах – старые потрепанные тапочки, по-видимому, доставшиеся ему в наследство от бабушки. Простая белая майка, спортивные штаны.
 
- Добрый день, - как-то слишком бодро сказал сосед. – Меня зовут Олег. А Вас? – спросил он, протягивая руку для знакомства.
 
- Андрей, - он поморщился. Все происходило слишком громко. Разговаривать не хотелось, но руку в ответ он подал. Рукопожатие – только формальность.
 
Сосед покосился на его кружку.
 
- Коньячку в кофе не желаете? – спросил Олег, вешая полотенце на крючок.
 
Сразу показалось, что сосед не такой уж и плохой человек, несмотря на все недостатки внешнего вида. Хороший парень этот Олег.
 
Кивать особого желания не было, поэтому он просто сказал "да, благодарю". Коньяк в горячем кофе действовал отменно. И быстро. Он почувствовал себя гораздо лучше. Видимо причина все же была во вчерашнем виски. Сосед и правда оказался золотым человеком – молча читал газету.
 
Она тоже часто молчала. Просто сидела и молчала, думая о чем-то своем. И ему так нравился этот ее мечтательный вид. Ему хотелось улыбаться и целовать ее, когда он видел, как она касается губ кончиком пера или накручивает рыжий локон на пальчик. Он вообще был в восторге от ее волос. Длинные, ярко рыжие, чуть завивающиеся. Люди не должны быть такими красивыми. Она не оставляла шансов воображению.
 
Он помнил свой первый день рождения после знакомства с ней. Не тот, в который они познакомились. Следующее седьмое июня. Она позвонила в его дверь в половине первого ночи. Он открыл. На мгновение застыл и не мог ничего произнести. Ее тело облегало алое шелковое платье. Длинное. В пол. С открытыми плечами. Такое простое, но такое восхитительное. Во впадинке между ключиц поблескивал камешек. Один, небольшой, на тоненькой и почти незаметной цепочке. Казалось, она случайно оказалась здесь, сбежав из прошлого века. Ее рыжие волосы были забраны наверх и чуть больше подвиты, чем обычно. Наверное, она все же воспользовалась щипцами.
 
Он почувствовал себя бродягой из подворотни. Она улыбнулась и перешагнула порог, не дожидаясь его приглашения. С усмешкой посмотрела ему в глаза, приподняв одну бровь. Он не смог удержаться. И, как бы пошло это не звучало, "залез ей под юбку" прямо там, в прихожей. У него в руках была богиня. Он кричал от наслаждения. Не стесняя себя. Он горел, но не чувствовал боли. Он путал ее кожу с шелком.
 
А потом была крыша. Пледы. Бокалы с виски. Теплая летняя ночь. Луна. И они вдвоем. Казалось, что мир существует только в эти мгновения. Что завтра не будет, а вчера и не было.
 
- Всех, кого ты встречаешь на своем пути, ты заставляешь или влюбиться, или возненавидеть тебя, - негромко сказал он, обнимая ее со спины. - И я подчас даже не знаю, что из этого хуже. Ведь передо мной рано или поздно тоже встанет этот выбор, не так ли?
 
- На самом деле все удивительно просто, - она развернулась в его объятьях, подняла руку и согнутыми пальцами тихонько прикоснулась его лица, пробежала костяшками по щеке, губам, опустилась к шее, - даже для тебя… - его руки скользнули ей на талию и притянули ее поближе, ее губы коснулись его уха легким шепотом. - Или нет?…
 
Он промолчал. Он не понял. Или не захотел понять. Он просто вдохнул ее аромат.
 
А город спал, утопая в свете тысяч фонарей. На черном небе сияли звезды, но не было видно луны. Великое множество разъезжающих машин "такси". Зачем? Улицы ведь совсем пусты. Абсурдность – великий и неоспоримый источник всего. Был четверг. Седьмое июня две тысячи первого года.
 
Была суббота. Седьмое июня две тысячи восьмого года. За окном поезда мелькали однотипные и унылые пейзажи. Она так и не ответила. Он проверил почту во время остановки в каком-то городе. Головная боль прошла. Пришел голод, а для его утоления нужно было идти в вагон-ресторан. Одному не хотелось. Одному.
 
А может одному быть не так уж и плохо? Она всегда была одна. Даже в толпе. Даже с близкими и родными. Даже когда была с ним. Он не знал почему, но ставил себя на первое место для нее. Он сам решил, что должен быть ближе ей, чем все остальные. Почему? Никогда не задумывался. Считал, что лучше всех ее понимает. Что лучше всех ее знает. Очередной самообман. Очередной побег в "лучший"/"другой" мир. Сладость. "Иллюзорность самонезаменимости" – этот термин он вывел сам. Только что. Смотря в окно.
 
А делать здесь было абсолютно нечего. Только смотреть в окно. И ходить курить. Самое бестолковое и бесполезное времяпрепровождение. Поэтому приходилось вспоминать. В купе зашел его сосед.
 
- Эй, мученик, давай вставай, - Олег искал что-то в своей сумке. – Я там с девчонками в соседнем вагоне познакомился. К себе на чай зовут, - и достал ту самую бутылку коньяка.
 
Он уже было собрался отказаться. Мозг, быстро придумав оправдание желанию истерзать окончательно самого себя, выдал гениальную мысль: он не хотел похмелья. Не хотел головной боли. Снова абсурд. Переча сам себе, он кивнул соседу.
 
Девушки оказались симпатичными. Еще перед входом в их купе, сосед сообщил, что там блондинка и рыженькая. И спросил, какие ему больше нравятся. Он пожал плечами. Хотя знал. Рыжие. Он не мог устоять перед этим цветом волос. Не перед всеми его оттенками. Но все же.
 
Ярко рыжие. Цвета огня, когда смотришь на него сквозь бокал с красным вином. Столько бликов, столько цвета. И все в одном. Это согревает. Возбуждает. Успокаивает. И хочется рыдать от собственной беспомощности. Беспомощности перед силой пятой стихии. Он еще не дал ей названия. Но знал о ее существовании.
 
Он прекрасно помнил, какое наслаждение доставил ему тот вечер. За городом. В маленьком деревянном домике, к которому они пробирались по глубоким сугробам. Ему то и дело приходилось брать ее на руки. А иногда и ронять. Может даже специально. Ему просто безумно нравилось, как вспыхивал снег, когда выбившиеся из-под шапочки пряди волос касались его, и тишину леса нарушал ее голос. Тяжелая сумка через плечо доставляла бесконечно много неудобств. Он промок. Но знал, что согреется. Не один. С ней.
 
Как же весело она смеялась, очерченная игрой огня. Они привезли вино. Но не взяли штопор. И ей, несомненно, было весело, когда он пытался открыть бутылку найденным где-то гвоздем. Она хохотала. Потом они пили вино с крошками от пробки. А как светилось ее тело! Это невозможно передать словами. Ее вообще сложно описывать. В ней слишком много всего. Слишком много цвета.
 
В ту ночь она была ребенком: веселым, шаловливым, ярким, ранимым.
 
Девушки из соседнего вагона оказались действительно милыми. Коньяк разошелся быстро. Думать уже совсем не хотелось. Рыженькая все время ему улыбалась. Приглушенный свет ламп успокаивал и расслаблял. Воспоминания грели. А за окном ночь наградила черными тенями никогда не заканчивающийся лес.
 
Он понял это совсем внезапно. Четко осознал и сформулировал в голове свое желание. Оно не могло ждать. Она не могла ждать. Он должен был, он хотел пойти и проверить электронную почту. Взгляд упал на часы. Через двадцать минут остановка в каком-то городе. Это значило, что соединение с Интернетом наверняка уже можно установить.
 
Ее не было в сети. И новых писем тоже не было.
 
А сегодня, мне кажется, я изменю тебе. Я слишком измотан. Измотан воспоминаниями о тебе. Мне нужно отдохнуть. Хоть несколько минут.
 
Он откинулся на спинку. Дверь в купе открылась. На пороге стояла "рыженькая". Он даже не помнил, как ее зовут. Это было не важно. Ни ей, ни ему. Рыженькая – таким "именем" он ее наградил для удобства осмысления - села рядом. Да, он написал правду.
 
- Что-то случилось? – спросила она, переводя взгляд на монитор ноутбука. Он нажал "отправить".
 
Молча поднял руку и кончиками пальцев коснулся ее подбородка, поворачивая лицо к себе. Заглянул ей в глаза. Они были голубыми. Не тот цвет. Он придвинулся ближе, чуть наклонился и коснулся ее губ своими. Безвкусно. Рука скользнула под волосы к ее затылку. Слишком много лака. Он удивился про себя, как они не захрустели под его пальцами. Не та белизна кожи. Не тот размер груди, не тот аромат.
 
И так было всегда, он всегда искал во всех девушках минусы. Всегда сравнивал их с ней. И они всегда уступали. Во многом. Если не сказать больше – во всем.
 
Сейчас же это все было не важно. Все, кроме одного: из динамиков раздался звук, свойственный только программе ICQ . Он покосился на монитор. Она вошла в сеть. Она теперь on - line . И сейчас прочитает письмо. Он еще грубее впился в губы рыженькой. Девушка покорно отдавалась ему. Как же все предсказуемы.
 
Она же часто вводила его в ступор, как будто случайно роняя фразы, или задавая вопросы, ответов на которые никогда не дожидалась.
 
Это было обычное воскресное утро, и они могли позволить себе не торопиться никуда. Он проснулся раньше, сварил кофе. С лимоном. Поставил поднос на прикроватный столик. Она всегда просыпалась, почувствовав аромат. Лег рядом. Она улыбнулась во сне. Потом открыла глаза. Медленно. Села на кровати и протянула руку за чашкой. Явно находясь еще в мире грез, сделала пару глотков и поставила ее обратно. Он знал, что в такие моменты ее лучше не трогать, что она за пределами данной реальности.
 
Он посмотрел за окно. Было темно. Шел дождь, сбегая по стеклам широкими полосками. Он любил дождь. Сначала потому что его любила она, потом сам осознал его притягательность и необходимость. Для себя лично. Острую необходимость. Он чуть повернулся, чтобы взглянуть на нее: она лежала на спине, скрестив на груди руки и уставившись в потолок невидящим взглядом. Ресницы отбрасывали на щёки длинные тени, делая ее совсем юной. Ему всегда казалось, что ресницы были единственной мягкой вещью на ее лице — больше не были. Что-то внутри нее смягчило ее красоту, сгладило острые углы, тронуло изгибом губы, опустило уголки глаз. Лишь руки на ее груди были стиснуты в странном жесте — отчаянного, яростного покаяния. Она посмотрела на него.
- Как ты думаешь, все люди знают, что они живые?
Можно сказать, что именно тогда, после этого вопроса, он решился уехать в Москву.
Звука о новом текстовом сообщении он так и не услышал. Было мало места и много шума от стука колес. Ему очень хотелось прогнать ту, которая сейчас мирно спала слева от него. Глупая привычка во всем винить кого-то другого, ссылаться на обстоятельства, на нетрезвое состояние. Обман - это ведь грех. Самообман – худший из грехов.
 
А если быть немного честнее, то он мог признаться самому себе, что далеко не один раз до этого писал ей. Ее электронная почта стала для него своеобразным дневником. Просто до этой ночи он не задумывался над этим и не отдавал себе отчета в том, что поступает как-то неправильно. С ней вообще невозможно было поступать неправильно. Она пресекала это сразу. Одним своим существованием.
 
А ведь она тоже сейчас с кем-то. Она просто не может быть одна. Может быть одинока, но не одна. Даже тогда, когда они были вместе, у нее было еще несколько любовников. Он знал об этом. Еще с первого их знакомства, но не мог перебороть себя и отказаться от нее. Ни в первый раз, ни в какой из последующих. И сейчас бы не смог. Он даже простил ей то, что она встречалась с его хорошим знакомым, с которым ему приходилось работать. Ей не требовалось его прощение. Но он все же простил. Потому что ревновал. Дико ревновал.
 
Он тоже встречался с другими, когда был с ней. И он не хотел ревновать, это претило его натуре. Но это смутное ощущение вдруг выросло и заморозило его — не потому, что она спала с кем-то еще, нет…. Потому, что она могла вдруг полюбить кого-нибудь. Говоря о себе, он был совершенно уверен, что не смог бы — для него не существовало и не могло существовать больше никого.
 
Он не мог сказать себе, что любит, как и не мог сказать, что не любит. Тогда, на время этой вспышки ревности, он забыл, что попрощался с любовью. Потом вспомнил. И ревность ушла.
 
До сегодняшнего момента она покоилась еще глубже, чем воспоминания. Теперь же снова вылезала на поверхность. Вместе с невозможностью сказать, что не любит. Он поднялся. Сел и прислонился лбом к стеклу, смотря в небо, по краю которого нежной чуть розовой пеленой уже расстилалось начало восхода.
 
Он вспомнил, как играл ей на рояле. В пустой учебной комнате института. Она умела необыкновенно слушать. Тогда он играл ей в первый раз. Вивальди. Долго. А потом он так и не понял, что случилось с руками, но они зажили своей жизнью. В первый и последний раз. Пальцы отчаянно желали клавиш. Была музыка, и он не верил, что ее творят его руки.
 
Что он играл? Неизвестно, но определенно это нельзя было назвать "что". Ведь он играл для нее. Точнее он играл ее. Он играл свою любовь. Все то ее несовершенство, всю ту неуместность и обреченность, всю ту ее забытую новизну и древность. Всю ее сущность в цвете нот. Именно цвете. Не черно-белом. Рыжем и зеленом.
 
Последняя нота серебристо-бархатным звуком расплылась по комнате. Он поднял глаза. Она все это время стояла, привалившись плечом к стене, очерченная жестким светом, заведя руки за спину и внимательно изучая свои туфли, будто могла найти там что-то интересное.
 
Она оторвалась от своего занятия и прикрыла глаза. Повисла пугающая тишина. Теперь казалось, что в комнате никого нет, а эти два человека – лишь искаженное отражение интерьера: мраморные статуи, созданные до бесконечности меланхоличным скульптором. На них лился холодный рассвет, просачиваясь сквозь узкие окна. В этом ледяном и пугающем эхе нового утра, зависшем где-то между прошлым и будущим, билась в стекло ветка, создавая мнимую видимость движения и жизни.
 
А в голове все еще звучала та мелодия.
 
Сейчас, измеряя лбом температуру оконного стекла, он вспомнил ее. Наконец-то вспомнил! Сколько же композиций он написал, стараясь в них передать ту самую. Все они были не теми. Другие люди слушали, находили в них что-то стоящее и даже восхищались. Для него же все они были не такими. Они были бездушными. Как же ему сейчас не хватало его клавиш.
 
Ведь все эти шесть лет сложились именно так только из-за того, что в его жизни была она. Пусть не долго. Но без нее он бы не уехал в Москву – никогда бы не решился. Без нее он бы не стал писать музыку – ему бы хватало Вивальди. Он бы не любил дождь и виски, цвет огня и вина, ночь и шуршащую тишину, грусть и неопределенность. Он бы не любил жизнь. Он бы просто не любил.
 
Все эти мысли - это все стук колес, который медленно, но верно сводит его с ума. Еще целые сутки. Но скоро. Скоро он выйдет на перрон московского вокзала и все это снова вернется в забытье. Туда, где этому самое место. И не будет больше противно и горько щипать глаза, мысли снова выстроятся в логическом порядке, и сердце… глупое сердце перестанет просить столь извращенного и болезненного удовольствия.
 
Он вновь посмотрел на монитор ноутбука. В ICQ напротив ее имени значок светился зеленым.
 
"Как-то раз ты велела представить, каково мне будет, если ты умрешь, — подумал он, словно разговаривая с ней. Ему казалось, что сквозь все эти километры, килобиты, сети, виртуальные мосты и электронные микросхемы он может, как обычно, видеть и слышать биение ее сердца — вдвое быстрее, чем его собственное. — Ты сказала, чтобы я представил это, — я попытался и не смог. Я все думал, что просто потому, что не захотел. Но нет, теперь я понимаю, что причина была не в этом. Причина в том, что ты стала мной в гораздо большей степени, чем я сам. Когда я узнал тебя, я изменился. Я стал лучше. Сильнее. Потерял тебя — и больше не смог существовать по-прежнему, Я становлюсь кем-то другим, кем, как я надеялся, я никогда стать не должен. Я надеялся на это, я не хотел им становиться. Но становлюсь. И я хочу назад. Хочу".
 
Поезд медленно останавливался. Солнце еще не показалось на горизонте, а пасмурное небо и не оставляло надежды на его появление. Зато смягчало жесткость рассвета.
 
Он снял с крючка легкую куртку, прихватил со стола пачку сигарет с зажигалкой и вышел из купе. Проводница уже открыла дверь. Он спустился на перрон незнакомого города. В воздухе приятно и прохладно пахло дождем. Он подкурил сигарету.
 
- Стоянка десять минут, - сообщила проводница ему, поскольку он был единственный из вагона, кто вышел в такое время.
 
А со стороны вокзала уже спешило к их поезду несколько женщин. С корзинками, тележками, сумками. Нет, не пассажиры. Местный сервис. Он ухмыльнулся. Пришло долгожданное спокойствие. Волосы приятно перебирал свежий ветерок. Словно холодные струйки касались его горячего и воспаленного мозга. Все события ночи казались бредом.
 
 
Глава 3
 
Она позвонила очень рано для их обычного свидания. Было только пять часов вечера. Ее голос прерывался. Она плакала. Плакала навзрыд. Задыхаясь. Его сердце перевернулось и ухнуло куда-то вниз. Она просила приехать.
 
Он вызвал такси, но так и не смог дождаться, когда же оно приедет. Выбежал на улицу. Поймал попутку. Он в первый раз ехал к ней. Он никогда у нее не был прежде. Да и адрес она только что ему сообщила. А еще он никогда не видел и не слышал, как она плачет. Значит, случилось что-то серьезное. Крайне серьезное. Иначе и быть не может. Сердце его, казалось, стучит где-то в районе живота, страстно желая вырваться.
 
Дверь открыл мужчина лет сорока на вид. Пьяный мужчина. Небритый.
 
- Вам кого? – еле шевеля языком спросил он, прищурившись разглядывая молодого человека, стоящего на пороге. – Мы ничего не покупаем, можете убираться отсюда, - добавил он, собираясь захлопнуть дверь.
 
- Нет, я ничего не продаю! – опомнился Андрей, успев придержать дверь пока она не закрылась. – Мне нужно увидеть Кристину.
 
- Кристину? – видно не часто у нее бывают гости - мужчина был сильно удивлен. – Ну проходи, - он открыл дверь, и Андрей переступил порог ее дома.
 
Ее дом. По началу он даже засомневался, туда ли попал. Он бы мог поверить, что это квартира одинокого мужчины-алкоголика, что это квартира семьи с крайне маленьким достатком, что в этой квартире вообще никто не живет. Но чтобы здесь жила она со своей семьей – никогда. Старая мебель, покосившиеся громоздкие шкафы, полинявшие и выцветшие обои, местами ободранные. Воздуха, казалось, не было вообще, лишь сгустившийся до масляной концентрации запах протухшей еды, табачного дыма и алкоголя. "Такое бывает только в кино", - пронеслось у него в голове. Трущобы? Нет, в них должно быть приятнее, чем здесь.
 
Однако сомнения пропали, когда он открыл дверь в указанную ему комнату. Оценить обстановку он не успел. Она сидела на покрытой клетчатым пледом кровати, стоявшей у стены, обхватив колени руками и уткнувшись в них лицом. Она подняла голову, когда услышала скрип двери. Слез на ее щеках уже не было, но расплывшаяся тушь, неестественный блеск покрасневших глаз свидетельствовали о том, что она плакала. Долго. Недавно. Сильно. Тело ее все еще содрогалось, дыхание оставалось глубоким и неровным.
 
Он сел рядом, она посмотрела на него и явно против ее воли по щеке медленно поползла маленькая соленая капелька. Ему захотелось закричать. Слишком много потрясений на сегодня. Слишком много разрушенных иллюзий и представлений.
 
- Добро пожаловать в ад, - она попыталась улыбнуться. Это плохо получилось.
 
Нет, этот вечер не стал вечером долгих признаний и мучительной искренности. Она говорила совсем не долго. Легко руша все. Все его понятия о должном устройстве мира.
 
- Да, я здесь живу. И тот, кого ты видел в дверях – мой отец. Где мать? Не знаю. Отец выгнал ее позавчера, когда она пьяная притащилась со своим любовником. Давай никогда не будем любить, а? – как бы между прочим добавила она и не стала дожидаться ответа. – У меня в гостях редко кто-то бывает, особенно мужского пола. Подруг у меня нет, думаю ты понимаешь причины. А парни. Я как-то привела одного. Потом на месяц в этом доме мое имя поменялось с "Кристина" на "Шлюха". А то был просто друг. Не любовник даже. Андрей, я не хочу семью. Никогда, - она снова уткнулась лбом в колени. Он же хотел видеть ее лицо. Чтобы постараться верить в происходящее.
 
- Девочка моя… - он приблизился, чтобы обнять ее. Все остальное произошло за доли секунды. Прикосновение пальцев к ее руке. Она с невероятной скоростью отпрыгнула назад и сама больно ударилась о спинку кровати. Он почувствовал резкий удар в живот – ее ноги выпрямились. Кулаки ее сжались, захватывая покрывало.
 
- Не надо… - в округлившихся заплаканных глазах отразился животный страх.
 
В тот вечер ее чуть не изнасиловали. И она больше никому, кроме него, даже отцу, не могла рассказать об этом. Вот откуда слезы. Вот откуда этот приступ правды и приглашение в свой мир. Этот вечер стал его частым и неизменным сном в течение всего последующего времени.
 
И сегодня он снился ему. Спустя столько лет. В вагоне поезда, снова увозившего его. На чужих простынях. С незнакомой девушкой. "Давай никогда не будем любить, а?" но дело было в том, что он уже любил. И только теперь, проснувшись здесь и сейчас, осознал это. Четко. Он, никогда никого и ничего не любивший, — ни человека, ни место, ни предмет — он любил
 
Это чувство не было похоже на то, что он испытывал, или думал, что испытывал, к ней раньше — смесь искреннего восхищения и симпатии. Оно было более простым, даже примитивным, поскольку оно росло из самых потаенных глубин его сердца, и его нельзя было ни контролировать, ни осмыслить, ни утешить в разочаровании.
 
И он, наконец, понял, почему никогда не мог сказать даже самому себе, что любит ее. Любовь представлялась ему чем-то примитивным, односложным. Это же чувство было слишком грандиозно, чтобы иметь название, в нем было намешано и любви, и ненависти, и ревности, и горя, и восхищения, и агонии, и страха, и ярости… но это была любовь. Самая настоящая. Откуда он знал? Просто знал. Теперь.
 
Он поднялся. Соседа не было. Рыженькая успела уйти не оставив даже запаха. Новый день клонился к своему завершению – купе наполнялось яркими красками. Он смотрел в окно. Вдоль кромки деревьев на западе на голубоватой ткани неба появился красный шов заката. Он коснулся макушек деревьев, словно поджигая их. Нетронутая трава на поле полыхнула алым, как кисть, опущенная в красные чернила.
 
Еще одно письмо ей. Уже с признанием – он не может без нее. Ведь больше ничего не оставалось. Еще немного и он сойдет с ума. Его взгляд пробежал по подушке. Один единственный волосок. Протянув руку, он коснулся его. Немного не тот, но… Она всегда была так прекрасна в вихре огненных волос. Он никогда не лгал, говоря, что они были его слабостью: он всегда был падок на красивые и дорогие вещи, на богатые цветом закаты и удивительные места. Он никогда не забудет эти волосы, их удивительный цвет — то ли крови, то ли вина.
 
А ведь никто и никогда не смог бы догадаться, как на самом-то деле она живет. Она всегда была ослепительна. Да, никто не бывал у нее дома, но он мог поклясться, что каждый, знавший и видевший эту девушку, приписывал ее семейству высшую категорию достатка. А именно ей - утонченный вкус и чувство стиля. Пусть не было модных вещей… а ведь модных вещей действительно на ней никогда не было…
 
И даже то красное платье! Он тогда только подумал, что она сбежала из прошлого столетия, но этой вещи действительно могло быть лет сто… Сейчас столько незначительных мелочей стали очевидными, столько уловок, вводящих в заблуждение любого.
 
А еще она заставила его бояться. Он не испытывал страха практически никогда, но она добилась этого. После того, как он побывал у нее дома, а точнее, после того, как ее чуть не изнасиловали, она методично стала расставаться со всеми своими любовниками. Один, второй, третий. Денис, через два дня Антон, еще через день Игорь, потом Леша и так далее. Она приходила и рассказывала об этом ему. По началу он радовался, а потом…
 
Да, она рассказывала, но кто ему сказал, что он был единственным. Может быть так же несколько дней назад она откровенничала с Лешей, а следом бросила его. Или с Антоном, или с Димой. Любой мог быть в этом списке. И любой мог считать себя единственным. И тут ему стало страшно. Страшно представить, что он может ее потерять. Бросить ее первым? Об этом не могло быть и речи! Ведь он мог стать одним для нее. Ведь был шанс. Поэтому он ждал. Ждал и боялся, как больше не боялся никогда в своей жизни.
 
И тогда ему пришло в голову: а что, если она не знает, что важна ему? что если она думает, что безразлична?
 
Два месяца длился этот страх. Два месяца он был самым милым и внимательным.
 
- Теперь вас у меня будет только двое, - как-то вечером сказала она и, как ни в чем не бывало, мило улыбнулась.
 
А еще через неделю ее мать положили в психиатрическую лечебницу. Он, наверное, должен был сочувствовать. И, может быть, даже смог бы это сделать, глядя на ее посеревшее лицо, потухший взгляд. Даже волосы ее, казалось, утратили былую яркость. Но не мог. Он все думал, знает ли Артем, второй "выживший", обо всем этом, был ли у нее дома, видел ли ее отца, видел ли ее условия существования? Или она только ему рассказала? Про мать. Он не мог, глядя на нее, заставить себя думать о чем-то другом. Она прекрасно управляла судьбами людей. Судьбами своих парней. Так почему же не смогла изменить семью?
 
Все эти вопросы, как самые противные вирусы, ежедневно поглощали его мозг, выпивали все живительные соки, опутывали душу. Самые страшные вирусы. Как же он ненавидел ее за это. Не выдержал.
 
- Я хочу, чтобы ты была только моя, - сказал он, целуя ее в висок так нежно, как только умел.
 
Она осела и обняла себя руками так, как будто ей внезапно стало очень холодно. Он смотрел на нее. Все его эмоции сплелись в один клубок в желудке: стресс, который он испытывал, притворяясь, что все в порядке, ярость, шок, боль и, теперь, ужас. Ужас от того, что что-то может случится прямо сейчас, и это он будет виноват.
 
- Нет, - она надела маску властной эгоистки и посмотрела на него. – Думаю, пришло время тебе понять, что никто и никогда не приручит меня, не заставит стать рабой своих желаний. Ты знаешь, что любовь делает с людьми. Ты же знаешь, как и благодаря чему ушел из жизни твой отец. И ты все еще хочешь того же?
 
- Я не говорил о любви, - сказал он и тут же пожалел о своих словах – глаза ее полыхнули огнем, не огнем желания или страсти. Адским огнем, ничего хорошего не предвещающим.
 
Мгновение стало кристально-прозрачным и острым, как алмаз. Происходило что-то необъяснимое. Она стала другой, и он будто смотрел сквозь эту молочно-белую кожу, сквозь глаза, которые сделались холодными янтарными стекляшками. Он увидел гнев, ярость, бешенство — и страшную пустоту за всем этим, скручивающуюся в какую-то бесконечную спираль, что вела в такие места, где никогда не было света.
 
- Ты уже уходишь, - ровным голосом констатировала она, но так, что стало понятно: спорить – бесполезно.
 
Он взял с кровати куртку и вышел из ее комнаты. Все запахи, заполнявшие остальные помещения квартиры, как надоедливые мухи, роем ринулись ему в нос, заполняя легкие. Он бежал от нее, и в этом не было ничего приятного, не было ощущения легкости, которую, наверное, испытывают птицы, когда их выпускают на волю. Пусть даже из золотой клетки. Он был расколот и опустошен.
 
То была последняя их зима. Холодный и колкий красноярский февраль, со всеми его леденящими ветрами и обжигающе-морозными ночами. Но вместе с тем безудержно красивый. Февраль, который прошелся по каждой веточке не мягкой, а жесткой кистью художника, очертив до неприличия каждый контур, выделив все изгибы кованых оград и посеребрив мостовые.
 
Скрипнула дверь купе. Он подскочил, мгновенно осознав, что за окном темно. Что он просидел вот так, положив на ноутбук руки, а на них сверху голову, уже несколько часов. Вошел сосед и одарил его странным взглядом полным то ли насмешки, то ли отъявленного беспокойства за его психическое здоровье. Он успокаивающе поднял руку. На слова не хватало сил и смелости. Казалось, если он сейчас заговорит, то голос выдаст все его переживания.
 
- Скоро двенадцать, через шесть часов будем в Москве, - сказал Олег, включая радио.
 
Этого он вынести точно не мог. Он открыл ноутбук, подключения к сети не было. Он включил музыку и надел наушники . Michael Nyman. The Heart Ask Pleasure First. На автоматический повтор. Открыл Word . Напечатал пару строк и понял, что по привычке пишет письмо ей. Не чувства, не ощущения, не переживания. Воспоминания.
 
Он только вышел из ее подъезда и сразу промерз до самых костей. Или ему это просто казалось. Он не стал брать такси. Быстрым шагом по тихой и темной аллее. И замер, дыша полной грудью и пытаясь унять бешено стучащее сердце. Он не мог знать, почему, но состояние, несколько минут назад одолевшее Кристину, теперь, в этом мраке, посетило и его — и сейчас внутри тоже рвался с цепи лев, от рыка которого закладывало уши.
 
Железный контроль был отработан много лет назад. Воля его стальными обручами стиснула тогда эти "недостойные" чувства, не выпуская их наружу. И все же… Он, словно наяву, представлял миг, когда стальные ленты лопнут, второй раз в жизни выпуская на волю ярость и горе, как он обрушивается на деревья всей силой своего гнева, раскалывая мир напополам…
 
Но нет, нет — конечно, он не мог все это делать… не наяву… Нет — он рассерженным ребенком рухнул в снег, уткнувшись лицом в руки. Куртку он так и не надел, и холод тут же вцепился в него, острый снег кусал его тело, его голые руки. Он не обращал внимания. Его собственный голос звенел у него в ушах.
 
- Я не говорил о любви, — и дело было не в самих словах. Момент, когда он это произнес, превращал их во что-то совершенно ужасающее. Особенно с учетом того, что, как он подозревал, она вполне имела право вышвырнуть его из своей жизни. Все остальные ее любили.
 
- Ведь ты такой же, как я, - он в мгновение узнал ее голос, но не поднялся. Вдруг стало обжигающе стыдно. - Секунды радости или половинка желаемого не приносят тебе счастья, мы начнем бороться за него — ты и я — но все закончится тем, что мы станем бороться друг с другом.
 
Он поднял голову и посмотрел на нее. Она, скрестив руки на груди, смотрела в пространство.
 
- Когда речь идет о ком-то вроде нас, на то, что идет неправильно, не машется рукой. Мы буквально порвем друг друга на части, чтобы добиться своего. Ты ведь хочешь большего, чем обычная, заурядная жизнь с толстеющей на глазах женой, бывшей когда-то очень даже симпатичной. Ты же не хочешь проводить вечера с банкой пива перед телевизором и раздражаться из-за того, что один из детей стащил пульт, а второй, не переставая, орет. Ты же не хочешь видеть меня у кухонной плиты в грязном фартуке, - она не спрашивала. Утверждала. – Вот именно по этим причинам я такая, какая есть. И, может быть, отец в какой-то мере имеет право называть меня шлюхой. Знаешь, мне даже не обидно. Зато у меня нет жировых складок.
 
Он поднялся со снега и отряхнул штаны. Она наконец-то посмотрела на него. На ее лице сейчас жили только глаза — оно напоминало ровную стену, сквозь щели которой лился яркий свет.
 
- Я не хочу уходить, - сказал он.
 
- Так не уходи, - пожала плечами она, приподняв руки и примирительно улыбаясь — вежливо и равнодушно, одними губами.
 
Ему захотелось прогнать этот холод, окутавший ее губы, согнать с них фальшивую улыбку, смять их так, чтобы они перестали быть такими неживыми, чтобы больше не произносили слова столь надменно и с таким отъявленным снисхождением.
 
Он схватил ее за плечи и притянул к себе, наклонился к ее губам, коснулся их — сначала нежно. Она не противилась. Тогда он с силой припал к ним. Он почувствовал, как напряглось и задрожало ее тело, как ее руки сомкнулись на его шее, как она обвила его волосы вокруг пальцев… И они споткнулись. Он оступился на бордюре. Они упали на землю, на колючую снежную землю. Но он не обратил на это внимания. Кристина тихо рассмеялась. Он почувствовал, как она придавила его к земле. Он ушибся, она до боли вцепилась ему в плечи, они наверняка простынут. Но все это было таким далеким и таким неважным по сравнению с теплом ее кожи, со звуком ее голоса. Все внутри него будто превратилось в жидкость, в расплавленный металл, и жар охватывал его тело, обжигая вены, превращая его кости в стекло.
 
Он нажал на красный крестик в углу экрана. Сохранить или нет? Только сейчас он почувствовал слезы на своих щеках. Сохранить или нет? Он хотел видеть, как она стареет, как у нее появляются первые седые волоски, морщинки. Сохранить или нет? Он хотел, чтобы у них были дети, и даже хотел иногда раздражаться от их назойливого внимания. Сохранить или нет? Он хотел. Сохранить или нет? Да.
 
Через четыре часа он снова попадет в вечную гонку столицы. Снова бег. Куда? Зачем и для чего? С ней было бы намного приятней бежать. Через полчаса можно будет войти в сеть и оставаться там до самого выхода. Он откинулся на спинку и уставился в окно. Сосед спал. Захотелось привести себя в порядок. Он сейчас не брит, в помятых брюках. Он, конечно, их переоденет, но что сказала бы Кристина, увидев его таким?.. Андрей стер немногочисленные, но ныне слишком уж частые, слезы, взял пакет со всеми принадлежностями и отправился в туалет.
 
Ах, эти туалеты в поездах. Вот где можно почувствовать себя настоящим первопоселенцем. Пена для бритья приятно холодила кожу, но ему было мало - он открыл окно. Хотелось протрезветь от всех этих мыслей. Бесполезно. А что если позвать ее к себе? А что если она действительно замужем? А что если она уже счастлива? Неужели ему так и придется остаться одному со своей возродившейся любовью? А что если?.. А тогда – ничего. Он вытер лицо полотенцем и посмотрел на себя в зеркало. Ничего.
 
Кто-то дернул ручку двери. Видимо, он тут уже слишком долго. Вышел. Половина вагона мирно спали, свет был выключен. Он остановился у окна напротив своего купе. Открыл его и подставил лицо ветру. Ласкающему теплому ветру. И будто на самом деле уловил запах Москвы – запах пота и мозолей. Запах вечных бессонниц, сбитых в кровь пальцев, гудящих от боли суставов и вечных прожекторов. Запах заполненных до отказа танцполов, запах разнообразных гримерок, головных болей и тошноты. Все это были не совсем приятные запахи. Но они были все ближе. С каждой секундой. Снова захотелось аромата лимонного сока, перца и прохладного ночного воздуха. Но он был все дальше. Позади. Поменять бы…
 
В наушниках плеера все еще звучала музыка. Он сделал громче. Placebo . Space Monkey. Тихий полушепот. Намного хрипящий. Нарастание. Припев. Он закричал вместе с Molko. Закричал что было силы. Во всю мощь своих легких. Стараясь вырвать из них последние остатки воздуха. Зацепился кончиками пальцев за окно. Внутри все разрывалось на части. Колени, сами собой подгибались. Живот скручивало. Он будто повис и не мог подняться. Только прислонился щекой к стеклу. Он пел. Не пел – кричал слова. Некоторые беззвучно. Из глаз брызнули слезы. Настоящие слезы. Ручьем. Как когда-то в лесу, где его никто не видел. Где он прощался с любовью. Теперь же он ее приветствовал.
 
И почему это так болезненно? Don’t; don't let me down like you let me down before! Выть. Хотелось выть от боли утраты. Он слышал, как стремительно открывались двери купе, как выбежала проводница. А он все кричал. Потому что не мог больше держать это внутри. Не мог выпускать по чуть-чуть. Нужно было все и сразу. Они не понимали! Он же любил! Все это время любил! Сейчас же осознанно и обдуманно отпустил свое сердце на волю, позволил ему снова биться. Биться радостно и с давно забытым чувством. Это оно кричало. Кричало от свободы.
 
Резкий вдох. Он чуть не задохнулся. Пришло долгожданное облегчение. Медленно поднялся. Ноги слушались плохо, но все же. Он оглянулся. Почти из всех купе на него смотрели десятки пар глаз полных удивления, непонимания, осуждения. Две старушки начали ругаться. Проводница что-то лепетала под ухом, как надоедливая муха. Он же развернулся и зашел к себе в купе. Через полтора часа поезд остановится в Москве. А он был счастлив.
 
Как те два года с ней.
 
 
Глава 4
05:45 Знакомый московский вокзал. Длинные перроны. Кажется, что пока дойдешь до конца хотя бы одного, вся твоя жизнь успеет утечь. Ну уж день и ночь сменятся однозначно. Но он дошел, а прошло лишь пятнадцать минут. В наушниках все те же Placebo. Post Blue. Он взял такси. До Сокольников.
Они тогда ехали отдыхать. Вчетвером. На Красноярское море. Он, Кристина, ее подруга и его друг. Она была за рулем. И это было испытанием совсем не для слабонервных. Андрей сидел с ней рядом, на переднем сиденье. Никогда раньше он не видел надобности в ремнях безопасности, теперь же их оказалось недостаточно. Он сидел, поджав ноги и намертво вцепившись руками в сиденье.
 
Нет, когда они ехали в черте города, все было в порядке. Кристина явно любила машины и хорошо их чувствовала. Но стоило ей выехать на пустую трассу и увидеть знак, снимающий ограничение скорости… очень хотелось пить, поскольку в горле все пересохло, да и сердце колотилось, как сумасшедшее. А ей нравилось. Она открыла свое окно, и ветер трепал ее волосы. Сейчас она напоминала ему что-то демоническое. Эти черные очки, довольная и одновременно хитрая усмешка, застывшая на губах, и всклокоченные волосы цвета огня. Она выжимала из машины всю скорость, на которую та была способна.
 
- Кристина, не стоит так быстро, - он не верил, что сказал это. Ему тоже всегда нравилась скорость, так же, как и высота. Но не такая скорость.
 
- Не бойся, - спокойно, будто сидя в очереди к косметологу с журналом в руках, сказала она. – С нами ничего не случиться.
 
- Кто тебе это сказал? – волнение и страх категорически отказывались оставить его в покое.
 
- Руки, - ответила она и улыбнулась. Он замолчал. Друзья тоже сидели тихо. Она развлекалась, а это значило, что сейчас все находится на грани. Все на грани всего.
 
Море волновало ее почти так же, как дождь и ночь. Она никак не могла насытиться ни одним, ни другим, ни третьим. И эта неделя подарила ей четыре часа рая. Четыре часа ночью, в море, под дождем. Он сидел на берегу и наблюдал за ней. Не хотел мешать ее наслаждению. Но она сама поманила его к себе. Естественно он пошел. Точнее побежал. Она поделилась с ним раем. Собой. А в ней было все. Много. Особенно темной дождевой воды.
 
It ' s in the water , baby . It's in a special way we fuck. О, да! Он усмехнулся сам себе. И в этом тоже. Ну почему она не отвечает? Она же была on - line , когда он писал ей еще одно письмо. Последнее письмо, протяженностью то ли в двое с половиной суток поезда, то ли в восемь лет, то ли во всю жизнь. Письмо, содержание которого гордилось своей краткостью по сравнению со всеми предыдущими. Два слова. Даже не три.
 
Люблю тебя.
 
Все. Он подумал, что этого хватит, что на такое нельзя не ответить.
 
А Москва уже просыпалась. Шесть утра. Из-за высоток выползало солнце, утопая в городском смоге. На Сокольниках оно почти без серого оттенка. А еще там есть пруд. Он так его любил вечерами, ночами, на закатах и рассветах. Вот только днем там было много народа. Правда ему крайне редко удавалось погулять возле него. Работа. Сумасшедший ритм. Когда день путаешь с ночью, когда жизнь путаешь со смертью. Ведь должен же быть кто-то рядом, кто не позволит путать. Ей бы понравился пруд.
 
Он открыл дверь в свою квартиру — там было темно. Пустовавшая в течение полутора месяцев, она пахла пылью. И отчаяньем. Он щелкнул выключателем - мягкий свет залил комнату, он шагнул внутрь и закрыл за собой дверь. Поставил чемодан в угол и, не разуваясь, пошел по комнатам. Нужно было открыть тяжелые и темные шторы. Квартира просыпалась. Комната за комнатой.
 
Наконец он добрался до своего кабинета, а точнее до домашней студии. Мягкий и удобный темно-синий диван, дальше у стены родной синтезатор. Слева стол с компьютером, следом еще один возле стеллажа с книгами. Два удобных стула. Не много места. Много вещей. Остальное пространство комнаты занимали провода. CD, винил, DVD. В высоких и узких стеллажах за стеклом. Ровными рядами. Расположение всех этих предметов он знал наизусть. И все же раздвинул шторы. На заваленный книгами и дисками стол опрокинулся утренний свет. И теперь он видел, как в нем, словно в лучах софитов, пляшут пылинки.
 
Он включил музыкальный центр. Из огромных колонок донеслись звуки скрипки. Ave Maria. Giulio Caccini. В каждом уголке. Он сел в крутящееся кресло, подкурил сигарету и откинулся на спинку. Закрыл глаза. Сегодня Москва обещала жару.
 
В голове снова путались мысли. Растаять. Раствориться. Улететь. Снова заплакать. Это чувство уже начинало вызывать привыкание. И нельзя сказать, что неприятное. Легкий налет тревоги. Это все скрипки. Он не мог ни на чем определенном остановиться, зациклиться. Воспоминания, ощущения, эмоции, рассуждения, образы – все это кружилось в бесконечном хороводе, не оставляя шансов разуму. Мысли сменяли одна другую с небывалой скоростью. Но голове было легко. Так легко, что это его даже немного испугало. Буквально на секунду. А затем сознание унеслось дальше.

Хотелось чтобы она оказалась рядом, и они потанцевали. Близко. Хотелось отдать ей всю свою проснувшуюся нежность. И кружить ее. По комнатам, квартире, улицам, целому миру. И кричать от восторга. И глупо улыбаться. И забыть о всех остальных людях, вечных ссорах, правительстве и войнах. Чтобы осталась лишь музыка, она и ее аромат. Пепел упал на пол.
 
Сколько же в ней всегда было грусти. Необъяснимой грусти. Потому что причину ее она никогда никому не объясняла. Даже когда она заливисто смеялась, даже когда смеялись ее глаза. Казалось в любой момент в них появиться тот самый влажный блеск, который он видел лишь однажды.
 
И от этого она была еще прекрасней.
 
Он поднялся с кресла и подошел к зеркалу. Посмотрел сам себе в глаза. Стальные глаза. Он не изменился. Воображение нарисовало ее рядом. Она тоже не изменилась. Это расставание было нужно, все эти шесть лет. Ни днем больше, ни днем меньше. Шесть лет, чтобы прийти к осмыслению того, что он любил в ней все, без исключения. Прошлое коварно. Оно всегда дает о себе знать не в тот момент, не в тот день, не в тот год. Всегда не во время.
 
Он коснулся зеркала всей ладонью там, где должна была отражаться она. Изображение не исчезало. Он поставил вторую руку, прислонился лбом к зеркалу. Встал на колени и закрыл глаза. Хотелось обнять ее. Уткнуться лицом в мягкий животик. Вдохнуть. Так вот же на что похожа любовь! На тихое, но окончательное сумасшествие; на сухой, обжигающий легкие, воздух; на вспотевшие ладони, полные ледяной воды. Любовь – пьяняще-острая свежесть.
 
Он оторвался от зеркала, лег на пол и вытащил из кармана рубашки сотовый телефон. Набрал номер одной из любовниц.
 
- Доброе утро.
 
- Андрей, ты сошел с ума звонить в такое время? – хриплый голос еще не проснувшейся девушки.
 
Он даже не стал ничего больше говорить. Повесил трубку. Ему сойдет это с рук. А для Кристины не существовало времени, как такового. Он мог ей звонить когда угодно. Она рассказывала, что как-то раз днем, сидя в автобусе и смотря в окно, она все поняла. Поняла, что это чистой воды иллюзия. Что люди от нечего делать делят определенные отрезки жизни на части, совершенно не поддающиеся логике. Ну кто сказал, что в часу 60 минут? А в минуте 60 секунд? Почему?
 
- И вообще, в году может быть гораздо больше, чем двенадцать месяцев или меньше, чем триста шестьдесят пять дней. Так же, как и в минуте могут быть миллионы секунд, а может быть лишь одна, - сказала она тогда. - Продолжительность любого промежутка времени зависит только от того, ждешь ты, либо ждут тебя, - сейчас он с этим был полностью согласен.
 
Шесть лет проскочили, как минута, а теперь казались ему вечностью. Почти такой же длинной, как эти два часа после последнего отправленного ей письма. Написать снова? Нет. Он должен ждать. Он должен дождаться ответа. Что еще можно сказать? Он уже все сказал. Все, что мог. Все, что понял. Теперь хотелось, чтобы это прочла и поняла она.
 
Поняла… Кристина всегда все понимала по-своему. С равными долями сумасшествия, логики и мудрости. Любой факт, который сегодня она восприняла спокойно, завтра мог вызвать бурную реакцию, а мог лишь равнодушную ухмылку.
 
Он поднялся и спустился вниз на кухню. Достал из холодильника бутылку водки и Колы. Коктейль. 50/50 и несколько кубиков льда. Как пил он раньше. До встречи с ней. Ничего приятного. В голове снова заиграла давно забытая мелодия. Он вспомнил, как приехал в Москву в первый раз. Все ново. Все так притягательно. Даже толпы в метро. Шум. Суета. Хотелось стать с этим миром одним целым. Стал. Теперь хотелось обратно.
 
Чтобы в дождь смотреть сквозь запотевшее стекло и упиваться мыслью о скорой встрече с ней. Она всегда приходила в дождь. Ему было крайне приятно, что он у нее был связан с чем-то любимым. Нужным. Она никогда не ходила под зонтом, либо надев капюшон. Ей было нужно ощущение дождя. Его вкус, цвет, запах – ее вкус, цвет и запах. Он открывал двери, и она смотрела на него своими зелеными глазами. Ресниц и оголенных плеч чуть касались намокшие прядки волос. Она не пряталась от дождя, она для него раздевалась.
 
Тоненькие прохладные пальчики – лепестки белых роз в утренней росе. Ее кожа – аромат небывалой свежести. И пряный цвет локонов. А она еще она говорила, что у него глаза цвета пасмурного неба, стального неба. Она видела то, на что другие не обращают внимания. И она ждала. Ждала от него дождя. В каком смысле? Ха! Это знала только она.
 
Он помнил ее прохладу. Прохладу кожи. Прохладу души. Помнил блеск глаз. Озорных и печальных. И даже в слезах. Помнил шелк волос. Идеально ровных, волнистых, сумасшедше-кудрявых. Помнил голос. Мягкий, тихий и острый. Умеющий ранить в самую глубину. Губы. Идеальные. Тоненькие. Умеющие целовать и шептать так нежно и так жестоко и надменно смеяться. Он помнил все.
 
Теперь он не боялся помнить.
 
Каждую мелочь. Каждый вдох и выдох. Каждый закат и рассвет. Каждую улыбку и насмешку. Ласку и пощечину. Измятые простыни и вытянувшиеся стальными струнами нервы. Ощущение прикосновения и пустоту разлуки.
 
Теперь он не боялся помнить. Теперь он боялся забыть.
 
«Мы бы были счастливы», - подумал он, допивая водку с Колой. На дне стакана зазвенели кусочки льда. Мы.
 
Единственная фотография, где они были вместе. Потерял. При переезде. Но он помнил ее. Помнил отчетливо. То был Губернаторский бал. Он обнимал Кристину со спины. Она. В своем красном платье. Чуть заметная улыбка. Взгляд не в объектив. Но спасибо. Спасибо фотографу за эту память. За взгляд со стороны. Они хорошо смотрелись вместе. И было не важно, что его рядом с ней никто не замечал. Он любил этот снимок. Она ненавидела, когда ее фотографировали. Особенно с кем-то. И опять без причин. А этот… украдкой. Она не знала. Андрей вырезал его из журнала. Но потерял.
 
Бежать. Хотелось бежать, как знаменитый Форест Гамп. И даже дальше. Андрей переоделся. Утро. На пруду никого не было. Он побежал вокруг. Быстро. Изо всех сил, напрягая каждый мускул. Через семь минут заныло тело, и заболели ноги. Мозг желал бежать, но все остальное отказывалось. От чувств, от мыслей, от любви, от себя, от нее. Не убежишь. Не сможешь. Не захочешь. А в голове перебор клавиш, как равномерный стук ее каблуков. Как биение ее сердца. Такое быстрое и сбивчивое. Все вперемешку. Сейчас он не чувствовал тела. Оно устало. Не чувствовал в себе ничего, кроме души. Она тоже устала, но не сдавалась. Она жила. Любила.
 
Он свернул с дорожки, которая шла вокруг пруда. Через дорогу. Вниз. К парку.
 
Визг автомобильных тормозов.
 
Прыжок сердца.
 
Non - stop .
 
Повезло. А в голове промелькнуло желание умереть. Только так, чтобы она об этом узнала. Узнала и пожалела его. Поняла. Пожалела, что потеряла. Но нет, она не жалела. Никогда и ни о чем. Это он жалеет. Себя. А когда так быстро бежишь, каждая мысль приходит толчком, с касанием ногой асфальта. Все в этой жизни ритмично. Последовательно. Он мечтал, отчаянно не признаваясь себе в этом, о такой, как Кристина, четыре года после похорон отца. Два года наслаждался ей. Теперь он мечтал, о ней шесть лет, опять же никому не признаваясь. Жизнь ему должна, по крайней мере, три года. С ней. Злость родилась где-то глубоко внутри и проявилась дрожью в руках. Жизнь должна ему. Неужто он заплатил маленькую цену? Нет, скорее слишком большую. И теперь он желал не три года. Он желал все время, что ему осталось. В голове зазвенели скрипки. От душного воздуха и разлившегося жаром по телу алкоголя сделалось дурно. Закружилась голова. Андрей упал на землю. На траву. Это высокая цена. Но он не переплатил. И не попросил бы о скидке.
 
Все в жизни игра. Неизвестно кому понятные ставки на черное и красное. На числа. На Zero . Отказаться от всего, что есть и получить то, о чем и мечтать не мог. На это мало кто решается. Выигрыши здесь не такие уж и частые. Отказ – в твоих руках, а вот получение хотя бы чего-нибудь никто не гарантирует. И тут приходит место страха. В казино людям, которые умеют бояться, делать нечего. Они остаются за дверью. Здесь только те, кто хотя бы частично заменил в себе страх азартом.
 
Потерять все ради нее и отправиться в Красноярск? С удовольствием. Но это только первая мысль. Первый порыв. Сердца. Потом приходит разум. И все рушит.
 
Еще несколько дней назад ему было безразлично: выиграть или проиграть. В этой борьбе. Сейчас хотелось только выиграть. Иначе все теряло смысл. Смысл, которого доселе не было. Было существование. Никому не нужное. Неужто любовь так необходима каждому? О, он желал бы жить в неведенье, но так уж случилось. Теперь не исправишь. Не вырвешь. Не выжгешь.
 
Он подумал о том, что надо бы вернуться и проверить почту. Но подниматься так не хотелось. В венах пульсировала разгоряченная кровь, хотелось воды. Немного остыть. Остудить душу. Этого не хотелось. Было ощущение, что он вернулся в прошлое и снова стал маленьким мальчиком. В тот возраст, когда желаемое становилось превыше всего прочего. Дети добиваются многого, потому что не гнушатся ничем для достижения цели.
 
И все же Андрей встал. Голова еще немного кружилась. Он запихал руки в карманы штанов и медленно направился домой. О чем он думал? О том, что хочет написать ей. Именно ей. Без обмана. Но сказать было больше нечего. А она всегда уверяла, что лучше молчать, чем нести всякую чушь. Язык дан человеку, чтобы обмениваться информацией. Стоящей информацией. Ничего «стоящего» он больше сообщить ей не мог. Хотя…
 
Мог! Ну конечно же мог!
 
Как раз ей-то и мог!

Сколько лет назад он начал это? Не мог сказать точно. Но давно, очень давно. Наверное, сразу, как уехал. Нет, это была правда, он действительно знал ее почтовый ящик. Но никогда не писал, ни разу. Ей – нет. Зачем, когда гораздо проще и безопаснее придумать? Придумать себе жизнь. Все как положено: с мучениями и маленькими радостями, с отчаяньем и неуместной любовью. Какой же он трус! И все, что было нужно – новый почтовый ящик. Так похожий на ее настоящий. Все различие лишь в одной точке. Такой маленькой и незаметной. Точке, которая превращает реальность в вымысел. Которая позволяет вытащить на свободу из усталого сознания скрытые мысли, запрятанные чувства. Только вытащить куда? В пустоту.

Все эти годы почтовый ящик Kristina84@mail.ru не мог и догадываться о его письмах. Зато Kristina.84@mail.ru был ими завален. Спрятать трусость в Интернете? Проще простого. Даже от самого себя. Наверное поэтому он стал так популярен. Необходим.

Он шел домой и усиленно пытался вспомнить пароль от собственного "мира иллюзий". Андрей улыбнулся сам себе. Он снова падал. Снова и снова. Не хотелось, чтобы был happy end. Хотелось реальности. За столько лет первый раз захотелось почувствовать живой мир. хотя никто. Никто в нем не может чувствовать столь… столько. Он был уверен в этом. Опять желание быть особенным. Не таким.

Он поднялся по лестнице. Одиннадцатый этаж. Скорее. К компьютеру. Как же долго он загружается! ICQ. Он так спешил, а она… она off-line. Андрей рассмеялся. И сам испугался своего смеха. Фальшиво. Истерично.

Осознал, что тонет в бреду. Своем же бреду. Все эти взлеты и падения. Внутри. Этот плач. Этот смех. Эти перепады настроения. Сколько лет он бредил? Только ли после прощания с Кристиной? Нужно разобраться. Он не помнил, когда все это началось. Не помнил, как.

Придется учиться жить заново. Но не хотелось учиться без нее. Он все решил. Может быть в первый раз что-то решил правильно. Скоро он об этом узнает. Написал ей.

Kristina.84@mail.ru
753388779

Нажал Enter не задумываясь. Задумываться было бы сейчас глупо. Разум его предавал так часто. ICQ мгновенно отправило эти две строчки. Появилась надпись о том, что пользователь не в сети, но сообщение будет ему доставлено, как только… как только она будет on-line. И теперь уже ничего не исправить. Это безумно радовало. И пугало.

Если б не было тебя…

Щелчок дверного замка. Он замер. Сердце, казалось, тоже притихло. Шорох в коридоре. И звук шагов! Размеренный, четкий. Он поднялся с кресла, как во сне. Замер. И закрыл глаза. Все восемь лет опрокинулись и превратились в ничто. Но это же невозможно! Открылась дверь комнаты. Он все еще не находил сил открыть глаза. Его окутала прохлада. Ночная прохлада. Тонкие пальчики чуть коснулись его лица. На губах появился настойчивый привкус лимона. Он поднял руку и запутался в ее волосах. Прижал к себе. Только не потерять ее губы. Не потерять. Не потерять. Не потерять!

К лимонному добавился привкус соли. Это плакал он? Или она? Его вторая рука опустилась ей на спину. Забытая нежность кожи. Как же мог! Как же мог он тогда уехать! И оставить… и остаться без этого чуда. Никогда! Никогда больше! Все еще не открывая глаз он покрывал ее лицо поцелуями. Плакал он. И она. Слезы. Нет, это не вода. Это боль. Боль потерянного времени. И боль сладостной встречи. Как же бывает горько от радости. Такой долгожданной.

Он прижал ее хрупкое и стройное тело к себе. Почувствовал ее дыхание на своей шее. Шепни! Шепни же что-нибудь! Как при первой встрече. Нет, если она это сделает, он сойдет с ума… от счастья. Уже сошел. О, Всевышний! Он никогда не покинет ее больше. Ни за что!

- Как же я скучал по тебе, Кристина, - ее имя он выдохнул с такой страстью, что она вздрогнула. – Мне кажется, что я тебя теряю…

Звук ICQ резанул слух. Он развернулся к компьютеру и открыл глаза. Рядом с именем Кристина значок горел зеленым. Диалоговое окно, в котором он отправил ей название почты и пароль, мигало. Это значило только одно – она ему ответила. Но чье дыхание он слышит так рядом? Кто еще может так приятно пахнуть? Это ее аромат. Захотелось повернуться и взглянуть ей в лицо. Но он уже пообещал себе не доверять разуму.

Андрей медленно подошел к компьютеру. Потерял ощущение ее руки на своей талии. Потерял что-то куда большее. Но не повернулся. Слезы высохли.

Я тебя никогда не увижу.

Один щелчок мышки. Рука дернулась. Еще одна попытка. Появилось окно. Он зажмурился. Нет, это ее номер. Точно ее. Он не мог перепутать. Он знал. Наизусть. Хотя теперь в собственных знаниях не было такой уж большой уверенности. Собраться с силами.

Andrei.80@mail.ru
980434

Пустота. Он повернулся. Сердце остановилось. Он медленно опустился на кресло и снова посмотрел на экран монитора. On-line.


Приложение:


14 июня 2002г.
пятница
Пришла в пустую квартиру, не стану рассказывать, скольких сил мне стоило дойти со всеми сумками, тихо… здесь так тихо…. Открыла окно и уселась на подоконник. Хоть какие-то звуки. Покурила. Потом, чтобы занять себя чем-нибудь, стала разбирать вещи, что заняло у меня почти три часа – три часа без тебя. Мысли путаются. Очередная чашка кофе. С лимоном.
Посчитала, сколько осталось денег… на долго не хватит, даже если покупать лишь сигареты. Договорилась с Димой, что завтра идем на собеседование по поводу работы, потом еще поболтали минут пятнадцать ни о чем…. Ах, да, еще он договорился на счет показа, но будет это только в июле.
А ведь я уже по тебе скучаю… что же будет дальше?.. боюсь представить. И не хочу. Пересмотрела все клипы на ноутбуке, разобралась во всем его содержимом, разложила по папкам и переименовала наконец-то. Подумала написать какое-нибудь новенькое стихотворение, но нет никакого желания. Полное опустошение внутри.
Решила меньше курить, только одну сигарету в час… тяжело. О своем втором, а ныне единственном, любовнике даже думать не хочу… и видеть его тоже.
А мы ведь так некрасиво расстались… последние день в ссоре. А ведь я все начала, но гордость… никому не нужная гордость.
Опять разбросала все вещи по квартире – выбирала, что надеть на завтрашнее собеседование… ну зачем я на тебя тогда обиделась?.. решила пойти во всем черном… ведь тебе так нравится этот цвет… отгладила юбку и кофту… не хватает твоих рубашек на очереди, слышишь?..
Решила сделать маникюр… ты всегда мне говорил, что я не умею жить… зато ты не умеешь любить! не умеешь любить то, что рядом, то, что дарит тепло здесь. Тебе оказалось нужно что-то далекое и непонятное. Ну зачем же ты так? Ведь я-то здесь…. Ты и не догадывался на сколько я сентиментальна. Да, порой мне самой надоедают эти сопли. Но я не могу по-другому, я не могу об этом говорить, могу лишь закрываться и уходить, я могу просто бросать, я не могу… без тебя. Все, на вторую руку меня не хватило… исполосовала себе все пальцы. Вот к чему приводят мысли о тебе во время маникюра….
Знаю, что больше не услышу твой голос! Помнишь, ты мне играл… ты так и не узнал, что я записала это на диктофон. Но эта музыка только моя. Только моя. И твоя. Она наша. Знаешь, когда я ее включаю, меня будто опрокидывает на дно и резко поднимает куда-то высоко-высоко. Но хватает пары секунд, чтобы привести свое сознание в порядок… этому я тоже тебя научила… а сердце в груди так и скачет…. Знаю, у тебя все в порядке пока – это самое главное. Опять вру себе… ненавижу, когда я это делаю… главное – это то, что я тебя узнала. Все-таки это правда: любовь эгоистична.
Ты тогда пообещал позвонить. Интересно, ты действительно это сможешь?.. ведь ты запросто можешь этого и не сделать просто потому, что забудешь… просто потому, что для тебя это не так важно, и ты не понимаешь моего волнения… не знаешь о нем, просто потому, что ты не эгоист….
Спать хочется… ведь уже почти двое суток прошло, а спала я всего три часа… но надо дождаться, вдруг все же ты наберешь мой номер….
Думаю, что завтра начну писать роман… холодно стало… перебралась с окна в кресло, поглубже в комнату. Откуда столько из меня лезет мыслей? Откуда столько боли?.. ведь еще и дня не прошло, как тебя нет. Я знаю, это боль за нас двоих, ее потому столько много, что ты-то ее не испытываешь. Но я все выдержу. Нужно срочно чем-нибудь заняться….
Уже почти два ночи, наверное, я прилягу…


16 июня 2002г.
воскресенье
А ты так и не звонишь… я снова уснула в обнимку с телефоном. И утро началось совсем не так, как хотелось. Без тебя нет никакого желания качать пресс, да и есть тоже не хочется…. In the cold light of morning….
Под окном спиливают деревья, на улице снова жара. Курить хочется в два раза больше, чем прежде. Звонил Леша, хотел приехать в гости, но я отказала. Не хочу никого видеть… сердце так и щемит. Сейчас все будут считать, что мне нужна поддержка, но так ли это? Мне лень даже разговаривать.
Каждые пять минут подхожу и проверяю телефон: ловит ли он, не закончились ли на нем деньги, не стоит ли беззвучный режим…. На сколько же это все глупо….
Хожу из угла в угол и не знаю, чем занять руки… постирала твое полотенце, потому что знаю, что сейчас ты бы принял душ перед выходом… вечером я его обязательно поглажу и постираю второе. Главное – не сойти с ума.
Все-таки покачала пресс. Я не смогу жить без тебя. Все теряет смысл.
“Sunshine, I need u".
Это было твое давнишнее сообщение.
Почему ты обо мне не вспоминаешь? Почему никогда больше не повторил, что я нужна тебе? Ты считаешь, что одного раза достаточно…. Ты всегда так считаешь. Ты можешь убить меня одной фразой или поступком и уже в следующее мгновение вернуть к жизни. Ты всегда бросаешь меня в крайности, порой делая больно, но затем совершая что-то немыслимо приятное и необходимое для того, чтобы я была рядом, для того, чтобы я жила. Ты болен… собой, а я больна тобой.
В голове все еще мысли о романе… уже придумала имена… точнее просто взяла твои любимые… что же такое любовь?.. так хочется прокричать всему миру, что я тебя люблю, но так ли это? Ты – первый человек, к которому, как мне кажется, я испытываю эти чувства… откуда я могу знать, что такое любовь?..
Синтезатор… пара твоих мелодий… все смешалось внутри… И снова кофе. Снова сигарета. Теперь уже плевать как долго мне будет хватать денег на пачки с никотином… я хочу курить и курю…. Вот, еще только утро, а я уже столько написала. Надо срочно занять себя чем-то.
Нет! Только не реветь! Я поклялась себе, что больше не стану! Нет, все… я не плачу… к черту эту музыку! Ведь потом должно стать легче? Должно же? Не знаю…
You look so fine.
Весь день «убиваю» себя фильмами… уже половина первого ночи, сегодня ты уже не позвонишь… точнее, сегодня вообще никто не звонил. И на собеседование я так и не попала, поскольку Дима попал в список тех самых «никто»….
Выкурила две пачки сигарет, это в полтора раза больше моей обычной нормы. Сейчас буду смотреть еще один фильм, не могу представить, что буду делать, когда они закончатся… я ведь потеряла тебя на долго, да?.. можешь не говорить, я знаю ответ, и он не радует…. Кстати, только что начала роман… точнее сам роман еще не начала, но определилась с главными героями, именами, расписала два главных типажа из трех… вот.
Ладно, буду смотреть фильм….
Ну вот, четыре утра, сегодня ты в Москве первый день… я очень за тебя переживаю и отчасти даже боюсь… и глаза болят… наверное, из-за того, что я весь день провела у компьютера, а может потому, что очень хочется плакать…. Но я сдерживаюсь… я же обещала и тебе и себе, что больше слез не будет. Как же это сложно!
Сижу смотрю в окно, там полная луна… и зеленые деревья… и пусто… очень пусто… тебя нет рядом. Надеюсь, что ты никогда не прочитаешь эти записи… хотя, о чем это я?.. ты никогда их не прочитаешь.
Ладно, думаю, что спать уже пора, иначе завтра весь день пропущу… хотя… зачем он мне?.. ведь я так люблю закат и ночь…. Позвонила отцу. Его уже второй день нет дома. Трубку он не поднял. Просто не хочет со мной разговаривать…. Но мне нужны деньги, нужны катастрофически.
Действительно говорят, что между тремя четырьмя часами утра в голову лезут самые бредовые мысли… вот зачем я ему звонила? Он же все равно не станет помогать.
Все, теперь точно спать. А у тебя еще вчера…

18 июня 2002г.
вторник
Вот я и проснулась, уже четыре часа вечера. Пропущенных звонков на телефоне нет… и я прекрасно понимаю, что это значит – я тебе уже не нужна. Действительно, я слепа, когда дело касается истинного отношения ко мне…. Где-то глубоко-глубоко зарождается злость на тебя, я ее отчетливо чувствую и знаю, что скоро она перекроет… не хочу любить! Ненавижу это чувство… перекроет, но не выжжет. И стоит тебе позвонить, как все мигом пройдет. Это всегда было так. И сейчас ничего не изменилось.
Сама позвонила Димке, сегодня в полдесятого встречаюсь с работодателем. Отец тоже не перезванивал. И неоткуда ждать помощи, кроме себя. Сама сотни раз тебе говорила, говорила, что надеяться можно и нужно только на себя. Это правда… сложно. За час скурила шесть сигарет – забила на свое бросание. И пресс не качала.
Дочитываю роман, на который вчера не хватило сил… мой любимый. Знаешь, последнее время стала замечать, что какая-то часть меня начинает уходить в "нереальность". Ничего удивительного: с кем поведешься…. Сигареты закончились, а выходить на улицу не хочется… вынужденное бросание. Начала писать третий типаж из романа – самый сложный, поскольку взят с меня самой.
Ладно, пока буду читать….
Съездила на собеседование, завтра иду к генеральному директору… а ты так и не звонишь… все-таки ты сволочь… или это я сволочь?.. ведь я знаю, что тебе сейчас плохо. А сама тоже не звоню…. Я хотела, честно хотела. Сегодня, когда шла домой, думала, приду и наберу твой номер, но почему-то не стала….
Звонил любовник, говорит, что скучает и хочет видеть. Знаешь, если ты относишься ко мне так же, как я к нему, то я тебя понимаю… как же могут достать эти все фразы и навязчивость… это все приятно только в первый раз и только если ты любишь тешить свое самолюбие… или просто любишь…. Я не знаю, чем заняться. Пытаюсь отвлечь себя. Но все до крайности раздражает, все выводит из себя. Я что-то начинаю и уже через пять минут бросаю. Сижу и тупо по полчаса смотрю в одну точку… совершенно ни о чем не думая, либо занимая мысли какой-нибудь глупостью вроде цвета носков и материала кофты. Уже снова поздно. Полтретьего ночи.
Хочу твоего тепла, хочу твоей улыбки.
Попробовала послушать твою музыку… не могу. Она меня уничтожает, просто уничтожает без остатка, и сразу реветь тянет. Хочу услышать, как ты ее играешь… здесь, рядом… перебирая пальцами черно-белый ряд клавиш.
Не хочу сегодня больше ничего писать… и слышать никого не хочу, вообще желаю, чтобы из моей жизни испарился весь окружающий мир, все люди, абсолютно все и все. Выхожу на улицу и сразу наушники одеваю… и музыка на полную громкость, чтоб ничего вокруг не слышать. Так я ближе к тебе. Так я ближе к нашему миру, «миру, в котором нет места людям» - ты всегда так говоришь.
Все, устала уже… завтра рано вставать… надо начинать новую жизнь – жизнь без тебя. Но эта жизнь уже точно не будет настоящей.


19 июня 2002г.
среда
Сходила сегодня на собеседование, меня взяли на работу…. Снова хочется плакать… почему же?.. дурацкий вопрос. Дурацкая я… зациклилась в написании романа на придумывании фамилий… ну вот почему я такая? В пятницу у меня первый рабочий день… в том районе, где мы с тобой так часто катались на машине… на той улице теперь пустота – там нет дождя, нет тебя. Я это чувствую.
Спать хочу безумно… сегодня мне на сон было только три часа. Но знаю, что еще рано… хочу в клуб… с тобой… как обычно. Теперь это будет не скоро, если вообще будет…. Такое ощущение, что пишу только многоточия. А еще хочется есть. Денег осталось на одну пачку сигарет, что буду делать – не знаю. Целый месяц ждать оплаты. А на что я буду ездить?.. а, к черту все! И всех…. Отец так и не появлялся дома.
Надо держать себя в руках, я уже сегодня ела макароны, так что теперь надо ждать послезавтра, иначе потом вообще без ничего останусь. Только не спать… не засыпать сейчас, надо восстанавливать режим, а то привыкла жить ночью. И писать-то нечего….
Интересно, а мне будет хватать времени и сил после выхода на работу на мое творчество, если можно его таковым назвать?.. плевать, уже на все плевать, катастрофически нужны деньги, поэтому пора забить на все. Самое время. Да что же я так хочу есть? Месячные, вроде, уже прошли…. Ладно, доем хлеб… там, вроде пара кусочков оставалась….
Твою мать… я съела все…. Ладно, может, что-нибудь придумаю потом.
У кого бы занять денег?.. пришла в голову бредовая мысль… но ведь этого человека я видела только два раза в жизни…. А, в принципе, что такого?.. нам с ним работать вместе. А ведь правду говорят, что, когда человек в безвыходном положении, он хватается за любую соломинку и плевать, на сколько низко он себя этим опускает. Жить хочется каждому, а погибать от голода – не самый лучший вариант, не о таком конце я мечтала…. Раньше… раньше я бы никогда не опустилась до того, чтобы просить у кого-то деньги взаймы. Никогда бы не стала просить незнакомых людей провести меня в метро, купить мне пачку сигарет… как же низко я пала…. Нет. Любовники нужны не для того. Так низко точно падать не хочу. Они лишь для удовольствия.
Переступать через себя хоть в чем-то, запихивать куда подальше свою чертову гордость – я могу это… оказывается действительно могу. А если бы ты был рядом… я бы лучше сдохла от голода, чем попросила…. Не умела просить, просто не знала, что это такое. Научилась. Начала перечитывать самый монументальный и самый любимый роман.
Так больше невозможно! Мне хочется реветь в тех местах, которые я раньше даже не замечала! А знаешь, почему?.. потому что мне просто хочется реветь, и нужен любой повод…. Но я держусь. Я держусь, потому что клялась, потому что так надо, потому что… как же трудно сдерживаться, с каждым днем все труднее. Ты бы видел мои глаза. Они стали похожи на демонические или вампирские – вдоль и поперек испещрены красными полосками, которые скоро сольются, не оставив даже проблеска белка. И под глазами темно-фиолетовые круги… на улице жара, а я лью на себя тональный крем, чтобы хоть как-то скрыть синяки. Но с каждым днем все хуже получается. А еще я похудела – видно каждое ребро, ключицы выпирают, как корзинки, живот впал так, что тазобедренные кости выступают на два сантиметра. Во что же я превращаюсь? В таком виде даже смерть меня не заберет, даже если я переоденусь и притворюсь пирожком на двух ножках…. Она испугается просто щиколоток… восемнадцать сантиметров в обхвате. Я – дистрофик… и пусть врачи меня не разуверяют… одна задница в порядке осталась….
Ну вот, снова себя жалею, а ведь тебе сейчас гораздо хуже. Все. Хватит думать обо всем этом. Лучше отвлечься и почитать.

26 июня 2002г.
среда
Проспала весь день, поскольку вчера уснула лишь в восемь утра. Сидела на окошке – была гроза, и так хотелось, чтоб она меня смыла, очистила, а потом втоптала в землю каплями… я извращенка? Может быть…. Скорее я страдаю мазохизмом. Завтра договорилась о встрече с Лешей. Интересно, он меня спасет?.. так нужен воздух…. Но получу только секс. Почему? А потому что от него больше ничего не нужно.
Аленка уехала в Новосибирск, Коля занят постоянно на работе, Дима… он тоже постоянно занят, да и не могу я ему жаловаться, он привык видеть меня сильной, а ты… ты – это ты.
Все, денег осталось лишь завтра на поездку на работу, даже не знаю, как возвращаться буду. Читаю вторую часть Трилогии. Я совсем на ней помешалась. Если бы все было так, как там. Люблю вымыслы. Не люблю реальность. Ненавижу просто. Сколько же во мне ненависти? Эх, подумаю об этом завтра.
Я – актриса.

28 июня 2002г.
пятница
Четверг и пятница слились в одно большое неразборчивое пятно, поскольку всю ночь я читала Трилогию, до последней минуты перед выходом на работу. Там провела день, как большая сонная муха.
Теперь уже не могу писать, надо бы лечь уже поспать.
Работа – нудное времяпрепровождение. Делать там абсолютно нечего. Все чем я занималась, так это делала маленькие рисуночки карандашом, на листе, спрятанном под каталогом. Рисунки тебя.
А потом я попросила дождя. Так хотелось освежиться и вымокнуть, когда буду возвращаться. И что самое главное – он действительно пошел, как только я вышла с работы. В общем в метро я ехала, как промокшая курица. Что-то много за сегодня животных *усмехнулась сама себе*. Еще раз усмехнулась… написанному.
Как я хочу разучиться спать. Ну кто придумал этот долбанный нужный человеку сон? Да какие это силы он восстанавливает? Я просыпаюсь еще более усталая и разбитая, чем когда засыпаю. Что же мне такое снится? Утром обычно я вся в поту, а подушка мокрая… и дорожки на щеках…. Неужели я плачу во сне? Но мне же нельзя плакать! Нельзя! Надо с этим завязывать… надо отучаться спать вообще.
Но так хочется… завтра выходной. На работу теперь только в воскресенье. Видимо с романом покончено… нет, он по-прежнему у меня в голове, вот только времени на его написание совершенно нет. Точнее, мне не хочется… я читаю Трилогию, я читаю о тебе. Лучше все же лечь спать, а то несу какой-то бред.
С Лешей не встретилась. Он приехал – видела его машину под окном. Звонил, но я не подошла к трубке и не открыла дверь. Не могу… просто не могу.

14 октября 2002г.
понедельник
Хм, вот это я поспала… время – час ночи, я провела в постели больше, чем сутки. Но я еще сегодня вставала, нужно было сходить на встречу с одной девочкой.
А еще меня чуть три раза не сбила машина… я иду ничего не слыша и не видя. Водители, наверное, меня материли, но мне плевать – у меня в ушах наушники и музыка на полную громкость *улыбка*.
И, похоже, у меня начинаются галлюцинации. Когда я шла обратно…
Тропинка, между деревьев… а там… там кровь на асфальте.
Она медленно стекалась ко мне тоненькими ручейками из-под каждого корня деревьев.
Красные полосы, которые сливались в одно целое… и вымученный взгляд в небо, а там солнце… с твоей ухмылкой… слепящей и ранящей.
И снова на тропинку… кровь все ближе… я побежала, но странное дело… шаг, еще шаг, еще.
Кровь вокруг меня одной большой лужей, постоянно пополняющейся, но она освобождает место для моей ноги.
Она вокруг, но она не касается меня, она меня пропускает.
И я танцевала….
Под ритмы в наушниках… я танцевала, среди крови.
И мне было хорошо, как никогда.
И я знаю, что ты улыбался мне сверху… затмив солнце… сквозь ветки деревьев… ты улыбался мне, танцующей посреди бесконечных потоков крови.
Это точно было наяву? Не знаю….
Пришла и покурила кальян, потом ходила еще час по квартире с идиотской ухмылкой на лице. Затем легла спать. Снова спать. Но на этот раз я запомнила сон.
Я была в тюрьме. А потом меня выпустили на прогулку ночь, и я была счастлива. Ведь там был ты, ты ждал меня под луной, а после ты держал меня за руку… и мы бежали. Бежали неизвестно куда. Мы смеялись.
И мне так хочется плакать сейчас. Ведь наяву никогда такого не было. Ты никогда так не смеялся. И я… тоже. Зачем я играла?
А там… там ты был… моим. Там ты, крепко держа, вел меня за собой. И было не важно куда. Потом тебя вела я. Чуть касаясь земли, мы все бежали и бежали, ведя друг друга попеременно.
"Улетай, мне будет чем жить," – моя фраза. Знаю, она была в другом контексте, и ты заметил ее, обратил внимание, запомнил. Напоминал и укорял, как и сотнями других фраз, произнесенных мной… по неизвестным причинам.
Я очень-очень соскучилась.

15 мая 2003г.
четверг
Ты позвонил! Спустя почти год… плевать!.. Мы проговорили почти час! я так счастлива была слышать твой голос, а особенно некоторые фразы от тебя: ты сказал, что думал обо мне весь вчерашний вечер, еще в нашем диалоге от тебя промелькнула фраза, что ты считаешь меня своей женой. Я чуть с ума не сошла! Полдня после этого пролетели, как пять минут, потому что я думала о тебе. Думала о том, как соскучилась по твоим волосам, улыбке, смеху. Очень хочу снова сидеть на диване и смотреть на тебя. Хочу утонуть в твоей музыке, ведь она – это и есть ты. Это я. Это мы.
Я так устала, почти нет сил писать что-то, да и эмоции переполняют так, что не могут в понятных выражениях ложиться на бумагу. Я сейчас, странное дело, не могу передать то, что чувствую.
Ах, да, совсем забыла… сегодня утром встретилась-таки со своим любовником – просто некуда было деваться, поскольку он просто взял и приехал… я выносила мусор. В квартиру я его не пустила, так что день начался с секса в машине на заднем сиденье. Он, видимо, сильно изголодался… столько комплиментов…. Да, вообще, я знаю, что стала выглядеть совсем по-другому. Я похудела на восемь килограмм, хоть я и никогда не была толстой, но теперь я приобрела тот вид, который был у меня, когда я работала моделью.
Ты сообщил мне не очень приятную новость: дорога разветвилась на две – либо ты идешь на какую-нибудь работу и забываешь на время про музыку, либо продолжаешь писать и искать продюсера, голодая.
Это, несомненно, не радует, но сделать больше ничего нельзя. А, кстати, правду говорят, что беда зачастую делает человека верующим… я не знаю зачем, но буквально десять минут назад стояла на коленях перед окном, смотря в небо, и молилась… действительно молилась. Первый раз в жизни. Я просила за тебя, я просила за твою жизнь, я просила за мир, который станет без тебя пустым и ненужным для стольких людей. Я молилась дождю.
Все, больше уже не могу, спать хочу так, что не вижу букв на мониторе… глаза слипаются. Надеюсь, что мне приснишься ты.

23 августа 2003г.
суббота
Сегодняшнее утро началось в четыре часа, я вчера так вымоталась, что свалилась, почти сразу после прихода домой.
Кстати, я забила на фамилии в романе и начала писать его. Вот. Даже не знаю, что еще сказать. Денег по-прежнему нет, в этом мы с тобой сейчас похожи, и почему-то осознание этого чаще всего приходит по утрам. Как же я ненавижу рассветы, ненавижу дневную жизнь. Хочу к тебе в ночь, хочу в нашу ночь… с дождем и холодным ветром. Вчера попросила у дождя… я обычно прошу, и знаю, когда он соглашается… чувствую… и он обязательно приходит, вопреки всем прогнозам синоптиков. За столько лет жизни я убедилась, что мы с ним действительно друзья. Он дарит мне радость и улыбку… и воспоминания о тебе, а это уже много значит.
Ты… ты как-то говорил, что понимаешь, почему меня любит дождь, ветер, холод, ночь – "ты ближе к ним, чем кто бы то ни было, я вообще не понимаю, как тебя можно не любить…. Да, тебя возможно возненавидеть, но лишь за то, что ты не отвечаешь взаимностью на любовь. А это не та ненависть. На самом деле тебя никто и никогда не ненавидел".
Так, что-то я тут расписалась, мне через полчаса выходить на работу, а еще прическу надо сделать и накрасится.
Кстати, я все-таки взяла себя в руки и начала заниматься спортом по утрам. И снова читаю Трилогию… просто решила растягивать удовольствие и читать по десять страниц утром и вечером. Вот. Ладно, пошла собираться.

19 октября 2004г.
вторник
Все бы отдала за то, чтоб тебя увидеть!
Соскучилась безумно. Хочу обнять тебя, хочу хотя бы коснуться или взглянуть – о большем уж и не прошу. Сегодня у меня выходной, а я даже не могу набраться сил и позвонить тебе. Кто бы знал, как это сложно. Раньше я бы искренне рассмеялась в лицо тому, кто сказал бы мне, что у меня не хватит моральных сил набрать чей-то номер. Я понимаю, просто до тебя я никогда и никого не любила.
Посмотри на мои руки: две глубоких раны, пересекающих запястья. Они уже даже не кровоточат. А знаешь почему?.. потому что я пуста, во мне ничего не осталось. Я все отдала тебе, все, что могла. "Ангельский мальчик с больными глазами", - моя первая фраза тебе. А теперь и я… Да, я больна… давно и прочно… больна тобой.
Перед глазами бутылка Кока-Колы и водки. Как ты пил когда-то. А еще кальян…. Хочу забыться… а ведь еще только утро. Сейчас вроде бы все хорошо: я хожу на работу, у меня все же остается немного времени, чтобы писать, я наконец-то купила проездной на метро – знакомый помог и дал немного денег. Но у меня нет сил так жить! У меня нет ни душевных, ни физических сил… я просто хочу тебя видеть….

20 октября 2004г.
среда
О, жизнь, как же ты буквально понимаешь мои слова…. Все утро продумала над фразой по поводу того, что отдам все, чтоб тебя увидеть – увидела! Во сне. Как же я счастлива! Мне давно не было так хорошо. Мы с тобой даже смогли чуть-чуть погулять…. Да, мы гуляли, мы говорили, и ты мне улыбался. Хотелось петь, хотелось кричать – меня переполняли чувства. Ты не прикасался ко мне за это время, но я была рядом с тобой. А потом… потом ты меня обнял!!!
Я чуть не разрыдалась от тепла твоего тела, от коснувшейся меня твоей руки, которая одним жестом, всего лишь одним движением всегда, и теперь не исключение, определяла мою принадлежность. Да, я принадлежу тебе и только тебе. У меня даже дыхание сорвалось, когда я коснулась твоего плеча, пока ты стоял ко мне спиной, а ты… ты резким движением взял мою руку и притянул к себе. И я прильнула к твоей спине всем своим существом, я просто растворилась в тебе. Мы стояли на лестнице и смотрели на наш любимый закат, ты был на ступеньку ниже, и мне не составило труда тебя обнять… когда ты "попросил", а точнее "потребовал".
Своей грудью я ощутила, как напряглись твои мышцы на спине, я чувствовала, как ты до боли сжимаешь мою руку… неужели ты тоже скучал?.. я не могу в это поверить. Значит, я нужна тебе?! Я чуть не заплакала, но сдержалась. Ведь если бы ты увидел мои слезы, все бы было испорчено, и ты бы отпустил меня. Я не могла этого допустить.
А потом проснулась.
Но я живу, я снова живу, вопреки всему на свете! И снова благодаря тебе.
Идиотская улыбка… интересно, как долго она еще будет у меня на лице?..
Вот так стоять с тобой и отдавать себя… готова всю жизнь так провести.
Я люблю тебя, люблю, как никого больше в своей чертовой жизни. Ты и есть моя жизнь, мое существование. Без тебя я никто. Люблю. И буду любить. Как бы ты не ненавидел это чувство и это слово. Я все же люблю тебя! Только тихо… ты не должен об этом никогда узнать.

7 июля 2005г.
четверг
Это был слишком резкий переход от "белого" к "черному"! так нельзя поступать! Просто нельзя! Или я мало теряла?
Сегодня утром обнаружила, что, возвращаясь вчера вечером из магазина, потеряла кошелек. В нем было все: документы, в том числе паспорт, все деньги, имеющиеся у меня, карточка на метро…. Было даже не на что ехать на работу. Собрала последнюю мелочь по карманам.
Да, это был профессиональный боксерский удар! Возвращение в реальность. Чтобы разучилась летать. Нельзя ходить по здешним улицам с мечтающим видом. Это всегда приводит к не очень приятным последствиям.
Я дура, я знаю, но я не жалею… совсем не жалею о случившемся.
И все же мир не так жесток…. На работе мне очень помогла одна девочка – она дала проездной на метро, он будет действителен до середины августа, так что до зарплаты дотяну, а еще заняла немного денег. Так что вся проблема теперь в паспорте…. Ну и плевать. Это ни сколько не омрачает мои впечатления от вчерашнего вечера, от вчерашнего заката, от твоей улыбки мне, от твоих объятий.
Я переживу, я все переживу и по-прежнему буду все отдавать тебе. Я согласна на это, если ты будешь рядом, если ты будешь жить, если ты будешь скучать, хотя бы скучать, по мне. И мне не важно, по каким причинам ты будешь это делать. Я знаю, что они у тебя свои… особенные. Тебя никто никогда не понимал, а я стараюсь, и иногда мне это удается.
Ладно, все, надо спать… хочу, чтоб ты ко мне пришел во сне. Ты это умеешь, так приди же сегодня. Приди и я успокоюсь, я снова отдам тебе всю себя.

15 июля 2005г.
пятница
Похоже я заболела… сегодня у меня выходной, а я проснулась в восемь утра и не знала, чем себя занять. От безделья решила позаниматься спортом – теперь все болит. А когда проснулась, очень сильно жгло горло, и появился насморк. Ненавижу болеть. Все тело ноет, и теперь я понимаю, что это не только из-за упражнений.
Ты по-прежнему больше не звонишь. Ну вот что мне с тобой таким делать? Я знаю, что тебя уже не исправить.
Села писать роман. Дима недавно спросил меня: "А тебе не страшно все это вспоминать и переживать заново?"
Нет, могу точно ответить – нет. Теперь я уже боюсь не вспоминать, теперь я боюсь забыть. Знакомая фраза? Да. До боли. Ведь это значит остаться без того, что у нас было хорошего. Ведь это значит оставить где-то между миров не только плохое, но и приятное.
Завтра снова на работу. Чувствую себя офисным червяком. Практически весь день трачу на ненужное и не интересное мне сидение. Вот так и тлеет потихоньку моя жизнь, вот так и кончится она… без тебя.
Так, нужно еще заняться стиркой…. Ушла.
Я сейчас сойду с ума от счастья! Ты позвонил! Тебя сегодня отпустили на неделю! И ты прилетишь!
Ну конечно, это же ты… даже сейчас ты сразу поинтересовался про клуб. Ты по-другому просто не можешь. Другая жизнь не для тебя. Что ж, я буду там, обязательно буду, пусть нет совсем денег, пусть я снова не буду спать, но я увижу тебя, я коснусь тебя. Ведь ты пригласишь меня потанцевать, как прежде? Должен… хотя, ты никому ничего не должен, но я надеюсь.
Все, надо собираться, я должна отлично выглядеть рядом с тобой.
Надо еще у кого-то занять денег на вход. А то у меня лишь на такси на всякий случай. Ведь ты-то не знаешь о том, что я потеряла кошелек, и я не собираюсь тебе об этом говорить. Сейчас позвоню Диме, может заодно и сестру позову.
Хочу к тебе!

16 июля 2005г.
суббота
Ненавижу тебя! Ну вот как ты можешь так поступать? Как? Только не реветь! Не реветь! Долбанные слезы, оставайтесь на местах!
Как ты мог прийти туда со своей московской подружкой? Зачем? Чтобы сделать мне больнее? Но ведь дальше уже некуда! Хотя, что-то я льщу себе… я здесь не при чем – ты хотел, чтобы было хорошо тебе. Ты о другом никогда и не заботился… так почему бы не прийти с этой выскочкой?.. ведь я все равно буду рядом. Я просто… я не могла уйти. Я не видела тебя три года.
Это слишком жестокий поступок, даже для меня. Через час мне на работу, а я только приехала, отдав последние деньги на такси. Даже сигарет не на что купить. А ты даже не попрощался.
Этого не может быть, этот вечер не должен был существовать. Один поцелуй – холодный, обжигающий льдом поцелуй. Один танец – отрешенный и равнодушный танец. Это все, чего я заслужила? Это все, для чего я тебе нужна? Ты прекрасно знаешь, как заставлять меня одновременно возноситься в рай и падать в ад. Это можешь только ты, на это способен только ты.
Я пришла, когда тебя еще не было… я ждала… ждала. А тут ты – в смеющейся компании: две девушки и один парень… одна из них – твоя любовница. А я так бежала, когда почувствовала, что ты уже здесь, я почувствовала всем нутром и ринулась наверх, а потом услышала твой голос из-за угла и взмыла в небеса. Каким же жестоким было падение обратно… на скалы… каким же кровавым оно было.
Ты здесь, но ты не один – ты с ней. Внутри все замерло, а напускное равнодушие накрыло счастливое лицо. Я все равно подошла, хотя могла тут же собраться и уехать. Но нет, я – мазохист и я подошла. Холодное "привет" в твою сторону, на остальных я даже не стала обращать внимания. Твоя усмешка и твой поцелуй. Я чуть отвернулась и ты попал в щеку. О да, ты не мог это просто так оставить – ты схватил меня на руки и поцеловал в губы. При всех. Чтобы снова показать, что я только твоя, что я принадлежу тебе.
Я не могла противиться. Теперь уже не могла.
Хорошо, что я позвала сестру, я ушла, оставив тебя в твоей компании. Я танцевала на другой стороне зала, съедая тебя глазами. Сколько злости во мне было….
И ты это почувствовал, ты всегда чувствуешь, что нужно развеять мои сомнения – ты подошел и грубо притянул меня к себе, двигаясь в ритм музыке. Музыке из "Чикаго". Мне действительно хотелось тебя убить, и ты это понял, судя по твоей довольной ухмылке.
Полные страсти движения, но все таковым было только со стороны. Они заставили меня дрожать от холода. Ты был здесь, но тебя здесь не было.
После танца я ушла в бар, я не могла видеть тебя. Не могла. Но ты снова появился – вот она, моя кара. Ты сел рядом. И я познакомила тебя со своей сестрой.
"Я рад тебя видеть, Кристина". И сердце тает. И мне снова безумно хочется тебя обнять.
Ты уже пьян. Глубокий поцелуй, достающий до каждого уголка моей души. Но такой короткий, будто его не существовало. Мозг отключился. Я сказала тебе что-то грубое, и ты поднялся. Я уже знала, что ты сейчас поедешь домой, я знала, что ты не пойдешь больше на танцпол. Я поняла это по каким-то еле уловимым движениям, я научилась иногда "видеть" тебя.
И я была права. Минута, две, три, пять… ты уехал. Я почувствовала, как стало пусто в клубе. Больше нельзя было оставаться.
Я вышла на улицу. Зря я сделала это – слишком рано. Вдалеке – ты, ловящий машину со все этой компанией. Вдалеке – ты, садящийся в нее и уезжающий… без меня, но… с моей сестрой!
Неправда ли замечательная ночь? Ненавижу тебя за то, что люблю! Ненавижу! А ведь мне на работу уже надо выходить…. Ненавижу! Но не плачу! Ненавижу!!!


17 июля 2005г.
воскресенье
Я теперь ненавижу воскресенья, я теперь ненавижу все дни…. Я столько всего грубого наговорила тебе…. А ты уже улетел. Не прощаясь.
Интересно, ты меня простишь? Я ведь всегда была такой стервозной. И была нужна тебе. Даже такой. Ты был рядом, и я думала, что так оно и должно быть, что так оно и будет всегда, всю жизнь. Но эта суббота все изменила, изменила очень сильно. Ты мне нужен, нужен так же, как и до этого, как нужен был всегда. Но что мне делать? Ответь! Что мне теперь делать? Да, я совсем эгоистична….
Злость на тебя прошла окончательно, уступив место злости на саму себя. Теперь я, как никогда, понимаю, почему же мы с тобой так ненавидим любовь. Потому что вся эта боль, все разочарования, раны, горе, одиночество, ревность – все из-за нее. Она уничтожает и заставляет быть эгоистом, теперь я в этом уверена. Это абсолютная правда. Ведь тот, кого ты не подпускаешь к себе очень близко, тот, кому ты не позволяешь узнать себя, тот, кто не нужен тебе, как воздух, никогда не сможет сделать на столько больно.
Сегодня, впрочем, как и вчера, меня спасла работа. Спасла в прямом смысле слова. Я не знаю, что бы я сделала с собой, будь я дома… будь я одна.
Знаю, что ты никогда не извинишься, просто ты даже не задумываешься, что мог чем-то обидеть меня. Сестра уже звонила. Настойчиво пыталась что-то сказать. Я не стала с ней разговаривать. О, Всевышний! Ты этого никогда не поймешь. Ты просто не можешь. Это не для тебя. Ты - другой. Но как раз за это я тебя и полюбила. Дура….
Ладно, пойду посплю, может станет легче.


7 июня 2008г.
суббота
Вроде все пришло в норму: ты так больше ни разу и не позвонил, а я так и не научилась жить без тебя. Моя сестра давно в Москве. И я даже не знаю, вместе вы или нет…. Интересно, ты помнишь ту ночь с пятницы на субботу? Наш последний ледяной поцелуй. Нет, наверное нет.. Ты никогда не вспоминаешь… просто потому, что не понимаешь. Ты не понимаешь, на что я могла обидеться, ты не видишь причин, ты их не замечаешь. А все потому, что их для тебя не существует. Я для тебя не существую… уже столько лет. После той ночи в клубе.
Я тебя никогда не увижу.
Ладно, все не о том, все не об этом.
Сегодня твой день рождения. И мне кажется, что ты где-то рядом. Где-то совсем близко. Сегодня была на нашем вокзале. В нашем баре. И мне показалось, что я даже уловила там твой запах. Показалось, что я иду по твоим следам.
И чувствую, как ты удаляешься, снова удаляешься с каждой минутой. Так медленно и мучительно. Не рывком, как в последний раз. На этот раз больнее.
Оказывается, время умеет умножать боль.
Та ночь длинною в вечность. И эти еще одни три года после… секунда. А теперь снова тягучая бесконечность. Раздражающая неопределенность. И эта женщина. На вокзале. Странная женщина. С пирожками, ужасной помадой и своей фразой: "Он – твой. И он вернется". Эх, если бы она знала… если бы только она была права!
А я сделала твою любимую прическу и макияж… но ты не оценишь…
Перестирала все, что возможно, убралась дома, погладила. Просто в очередной раз нужно было себя чем-то занять. Я работаю все там же. И больше не пишу романов. Закончила их вместе с тем последним письмом тебе… не тебе. Пустоте. Но оно все к лучшему.
Своего любовника бросила еще четыре года назад. Больше у меня никого не было. Хотя… тут недавно познакомилась с приятным парнем, но… зачем-то сказала ему, что у меня есть муж. Снова лгу. Показала ему твои фотографии. Дура… Ай, мне плевать. Мне уже давно на все плевать.
И снова готова биться головой о стену… думала, что это все осталось в прошлом… нет.
Устала я от всего этого, так устала, что не могу больше, но еще хочу….
А хочу я по-прежнему спать. С тобой.