Над тяжелыми смерчами огненной каверны, чуть выше серного сизого облака, возле отвесной обсидиановой стены парил странный ангел. Его прекрасное тело казалось высокохудожественным произведением резного золота, а огненные всполохи на распростертых крыльях – быстрыми языками пламени, вырывающимися прямо из юношеских плечей. Ангел задумчиво взирал на черную блестящую стену, испещренную неровностями и трещинами. Его внимательный взгляд скользил по только ему понятному пути, переходя от слоя к слою, от бесформенного уродливого выступа до изящной впадины с полным спектром оттенков от дымчато-серого до иссиня-черного. Иные особенности скального образования удостаивались легкого касания изящных, словно скипетр точеной кости, пальцев, которые оставляли еле заметные поблескивающие отметины на неровной поверхности горы Падения. С большой осторожностью и творческим трепетом Мульцибер вершил акт творения, проклятый Небесами еще мыслью в его когда-то ангельской голове… Работа адского зодчего дело неспешное и точное, каждая деталь нового творения должна быть концептуально греховна, каждый образ – иссушающим колодцем безысходных страстей. Чистота линий лишь тонкий налет искусства красоты, но сущность – гнилой червь вечной жажды существа, желающего выпить мир до дна, и, одновременно, пожирающего существо мира, как результат. Зодчий наносил план будущего творения не только на вечной горе, но и в душах неисчислимых грешников, взирающих на его завораживающую работу. Они молча и внимательно наблюдали, на мгновение забыв о своих индивидуальных муках, волшебство зла и колдовство первозданного искусства. Ангел завершил нанесение основных контуров на безжизненное тело уродливой горы и отдалился от нее, паря над медленным огненным озером. Подперев рукой свой изящный лик, он наблюдал, как начинает умирать Падение, для того чтобы вернулся Полет. Озеро под его ногами начало просыпаться, рождая всплески и небольшие водовороты тяжелой субстанции, когда-то принявшей Отца, нанесшей ему серьезные увечья, и сделавшей его сильнее… Красный цвет увеличивающихся волн сменился ярко желтым, а потом ослепляющее белым, четыре столпа проклятого огня поднялись, подобно сверкающим башням, вокруг Мульцибера. На мгновение замерев, они медленно начали двигаться по направлению к обсидиановой преграде, где-то заунывно забил колокол. Не прикасаясь к самой горе, огненные смерчи застыли, готовясь по первому велению своего хозяина обрушиться на, ставшую такой маленькой, Падение. Закрыв голову руками, Ангел душераздирающе закричал, вокруг него заплясали странные знаки, словно живые огненные звери. Одна из башен рухнула, погребая под своей адской яростью бесформенную заготовку. Гул разрушающегося камня, вопли Ангела, визг вырывающегося газа из мгновенно раскаленной породы, все это смешалось в месте за гранью универсума. Стекающая лава увлекала за собой части горы не нужные ей теперь, но заботливо укрываемые в своих недрах матерью – каверной. На какой-то момент в очертаниях быстро убегающих огненных рек можно было узреть руки, охватившие и рушащие твердую основу скалы. Огонь медленно начал отступать, обнажая очертания изменившийся горы. Гора превратилась во что-то иное, стоящее на коленях в огненном море у ее подножия. Зодчий с видимым усилием взмахнул несколько раз крыльями, удерживаясь в удобной выси, несколько золотистых легких перьев выпали из его крыльев и мгновенно сгорели, даже не коснувшись поверхности озера. Все вокруг этого места было пропитано огромной энергией зарождающегося творения зодчего, что стало привлекать большее количество сторонних наблюдателей, среди которых присутствовали не только мелкие бесы и блуждающие души этого круга воздаяний. Ловко пристроившись на летающем поблизости острове, с интересом за происходящим наблюдал Мефистофель, кивая еле заметно головой каким-то своим мыслям. Рядом с ним материализовался вездесущий Мамона.
- Мефисто, наблюдаешь за нашим сумасшедшим творцом, - Мамона был, как всегда, изящно одет, сегодня это была стилизация на тему тридцать серебренников. – Что-то сегодня разошелся не на шутку!
- Творение будет грандиозным, я чувствую, что сам Отец благословил этот акт! – Мефисто был большим поклонником экзерсисов Мульцибера Авзонского, и, поэтому весьма тонко мог оценить значимость происходящего здесь.
- Неужели что-то посильнее Олимпа?! – Мамона внимательнее всмотрелся в Падение и процессы разрушающие его. – Я до сих пор не отойду от этого его творения. Все уважаемые иерархи видели Олимп, и, несмотря на то, что многие были недовольны вычурностью этой идеи, никто равнодушным не остался. Он подарил душам падших то, чего они были лишены всегда – Надежду, конечно напрасную и пустую, но все же это так освежает! Целые сонмы одиноких душ, карабкающиеся по внутренностям пустотелой горы, построенной Зодчим. И их вполне ощутимая надежда обрести мир на вершине Олимпа, ха-ха, но в том, то и гениальная идея состоит, что достичь вершины невозможно, хотя каждый «участник» марафона слышит возгласы счастливцев, «достигших» вершины и пирующих Амброй с богами.
- Да, эти падшие, словно листья, сыплющиеся с отвесных стен Олимпа, они так переполнены своим заблуждениями, так трогательны. Там и только там я вновь почувствовал приход Осени нашего мира. – Мефисто мечтательно взмахнул когтистыми руками. – И блуждающий вирус новых прегрешений в этом люцифероугодном соревновании, заставляющий сталкивать соседей, ползущих рядом с тобой, впереди и даже сзади. Боязнь глупых падших, что их кто-то опередит и займет только для них предназначенное место на вершине. Я плакал, лицезрев брата сталкивающего сестру в пропасть, из которой ей карабкаться назад тысячи лет.
- Я слышал, что у проекта есть креативное продолжение. Мульцибер, мол, предложил некоторым давать доползти, чтобы подвергнуть их новым унизительным испытаниям наверху, которые, конечно, преодолеть невозможно. Но сброшенные вниз подарят надежду мириадам неудачников и энергия греха испытает новый мощный всплеск. А самое приятное, что под личинами богов будем скрываться мы, иерархи ада – небольшой домашний спектакль для всеобщего увеселения. – Мамона потер руки, столь естественным образом для себя, что золотые кругляшки с алчными лицами, отскочив от края острова, посыпались в черную бездну под ними.
- Да, Мамона, это будет забавно, ведь уровней падения может быть много,- легкая лиричная улыбка коснулась уголков оскаленной пасти Мефистофеля, - открывать эти новые уровни наша миссия. Смотри, начинается второй акт нашего действа. Я как будто слышу органные фуги…
Ангел вновь распростер, было поникшие крылья, наполняя себя новой волной созидания. Перья с его прекрасных крыльев облетели, золотистый костер превратился в пепел перепончатой плоти, руки стали похожи на лапы в стальных перчатках, лик покрылся глубокими морщинами, плоть – драконьей чешуей. Залитые темной кровью глаза, казалось, слепые от чудовищной боли внутри Зодчего исходили темным паром мутных слез. Фигура Ангела выгнулась, словно кто-то распял ее на невидимой пентаграмме. Тело стало на секунду прозрачным, а потом темным, как бездна, на его поверхности возникли несимметричные раны. Эфир стал покидать тело Ангела, образовывая знак истинной бесконечности между Мульцибером и смерчами. Зодчий с трудом оторвал свои лапы от невидимой пентаграммы и качнул их в направлении горы. Два смерча в этот же момент с плелись в огромный торнадо и стали с все увеличивающейся скоростью огибать гору Падения разрушая ее несовершенство, даря ей новую жизнь. После смерчей оставалась только пыль, разлетающаяся во все стороны с страшной силой, но пролетев определенное расстояние останавливалась, превращаясь в капли крови, ниспадающие тихим дождем на головы зрителей, затаивших свое, столь необязательное здесь, дыхание. Эфир рекой лился из незаживающих ран Ангела, наполняя увеличивающийся знак бесконечности волей создателя. Казалось, можно было физически ощутить боль, которую излучал эфироточащий Мульцибер. Знак вырос и потемнел, он пульсировал и, почти, уже жил своей отдельной жизнью. Потом наступила непроглядная тьма, в которой все услышали плач маленького ребенка. Словно все одновременно лишились возможности видеть на какое-то время, и никто не противился успокаивающему покрывалу внезапной ночи. Плач растворился, и Тьма рассеялась, освобождая безвольное тело Ангела, камнем летящее в огненную каверну под ним. Сгорая по пути своего недолгого полета, Зодчий не издал ни звука, пребывая в какой-то другой неведомой даже Аду реальности. Останки Ангела немым всплеском поглотила лава, сомкнув тяжелые объятья над Падшим Создателем. Следующее, что открыла тьма, была огромная фигура коленопреклоненного серафима, воздевшего изрубленный щит куда-то вверх, другой же рукой он сжимал меч, готовый разить Врага, низвергшего его сюда. Мгновения проходили за мгновениями, а онемевшие проклятые все смотрели и смотрели на воплощение Отца, остолбенев от заложенного где-то внутри них страха и боли этой страницы бытия. Но кто-то, преодолев душащую ностальгию и боль, заорал, приветствуя воплощение Люцифера. Его крик подхватила разноголосая масса падших, испытывающих благоговейное чувство истинной боли и … надежды. Мефистофель не скрывал своих огненных слез, бежавших по жестким, закаленным щекам. Эйфория заставила взмыть их с Мамоной и влиться в тучу проклятых воронкой кружащихся над воплощением Отца. Облетая его в первый раз, Мефисто разобрал знак бесконечности на выщербленном щите Сатаны, блестящий темным изумрудом погибшего эфира. Тысячи лет прозябания, казалось, растворились в этом единении Памяти и Веры, воскресшими в этот час у горы Падения. Что-то, давно умершее, но ожившее сейчас вновь, заставило архангела Мамону сжать в руках не горсть золотого тлена, но рукоять святого меча, возникшего у него на перевязи. Призрак прощения замелькал перед взором падших, поддернутым поволокой моментальной эйфории. Сквозь броню их демонического воплощения вновь стали проступать порядки небесного воинства, побежденного, низвергнутого, но ВЕЧНОГО по своей сущности.
Невидимый, увлеченной толпой, на поверхности замерзшего огненного озера лежал светлый Ангел, облаченный лишь в непорочный наряд из белых перьев. Его дух блуждал в эфемерных здесь небесных высях, наслаждаясь вновь полетом. Время от времени какая-то часть его тела покрывалась золотом, но уставший Ангел гнал поражение золотом прочь, стремясь остаться чистым, как можно дольше. Он знал, что в конце вновь проиграет эту битву за свою сущность, но продолжал сражаться, цепляясь за недостижимые мечты. Потом, спустя вечность, он обретет свою истинную сущность и обрушит последний смерч на свое творение. Воплощение оживет, встанет с колен, окинет взглядом сплотившиеся у его ног легионы падших и поведет их в последнюю битву времен…..