Чёрный человек

       
       


       Сон затягивал меня, подобно мощному пылесосу, в свой чёрный мешок. Не то чтобы я сопротивлялся, щипая себя за ляжки, или, слегка пошатываясь, у окна жадно курил, как перед расстрелом. Наоборот, глаза мои были закрыты, а мысли и думы, сложенные пятью приёмами в детский бумажный самолетик, были отправлены к сияющим далям. Похоже, я, высокий и несколько неловко собранный Создателем, просто не мог вот так сразу, сходу поместиться в тёмную зовущую трубу. Раскинувшись на постели в позе убитой птицы, разбросав все имеющееся конечности и тщательно перемешав их с бельём и подушками, я балансировал на грани яви и сна. Причём ноги явно уже окунулись в тёплую и расслабляющую жижу покоя, а вот голова-отросток и руки-крылья растянулись между комнатой и эластичным, как пищевод, шлангом. Но сон всегда берёт своё, даже у закоренелых трудоголиков и ярых сторонников бессонницы. Сон - двоюродный брат смерти, сон - тренер по забегу с барьерами в небытие.
       Как только я уснул и сон всосал не только меня, но и кровать с постельным бельём в глупые розочки, плотные терракотовые шторы, две картины и десять трубок старых обоев, в дверь позвонили. Два длинных уверенных звонка. Как будто звонил здесь живущий человек, нечаянно забывший свои ключи и желающий безотлагательно попасть домой. Какой уж тут сон! Он выдавливал меня обратно, как из тюбика зубную пасту, обратно на тринадцать квадратных метров моей спальни. Всё вроде бы на месте – я в позе медведя, потревоженного в разгар зимней спячки, кровать с постельным бельём, шторы, две картины, а вот обои где-то потерялись. Я нащупал кнопку лампы и, предварительно зажмурив глаза, включил свет. Обои до сих пор не вернулись, да и Бог с ними, всё равно они мне никогда не нравились. Вот так живёшь всю жизнь с удручающими обоями, а переклеить их или покрасить стены всё руки не доходят. Всё не хватает чего-то, так и умираешь в комнате с ободранными, местами отошедшими от кривых стен цветными полосами бумаги.
       Шлёпая по холодному полу босыми ногами, я, как лунатик, побрёл к двери. Глаза постепенно привыкали к свету, показывая мне, что обои уже вернулись, только слегка поблёкли, как после стирки. Оставив в коридоре свет нетронутым, я прильнул к дверному глазку. Хорошая вещь, этот дверной глазок. Это вещь из сказки, вещь из научной фантастики. Ты видишь через закрытую дверь, а тебя не видят, а лишь только догадываются, как ты стоишь там, с другой стороны, и, затаив дыхание всматриваешься в пустоту лестничной клетки. Никого. Может, мне приснился этот звонок, или, пока я добрался до двери, у звонившего лопнуло терпение, и он, плюнув на номер квартиры, убрался восвояси? Что-то здесь не сходилось, решительно не сходилось, но я решил подумать об этом завтра или лучше вовсе забыть.
       Вернувшись под одеяло, я попытался воскресить сон. Но он, поражённый двумя автоматными очередями входного звонка, медленно умирал, испаряясь под потолок. Погрузив комнату во тьму, я попытался сложить этот дурацкий ночной звонок бумажным самолетиком и опять-таки отправить его в сияющую даль. Но этот Конкорд в линеечку лишь вспыхнул у меня в руке, на несколько секунд осветив комнату беспокойством. И страх, на первый взгляд беспричинный, клочьями пепла разлетелся по тихой комнате, кружась, как снег. И каждое прикосновение этих черных снежинок жгло и заставляло вздрагивать. Страх, подлый, суетный и беспощадный, червём вползал через уши и ноздри мне в душу. Такое случается, и случается, увы, довольно часто. И нет на то каких-либо серьёзных причин, нет. Так, мелочи, пустяки, невинные проступки, сопровождающие жизнь каждого-каждого человека. Они, как колючки, цепляются на одежду души, когда ты бредёшь сквозь густые заросли жизни. Ты, тонкокожий, как марокканский апельсин. Если посмотреть в тебя на солнце, то, сощурясь, прикрывая ладонью, как козырьком, лицо, можно увидеть сочную мякоть, прожилки, гладкие косточки. И если чуть-чуть надавить на тебя пальцем или полосонуть ногтём, то из под тонкой кожицы брызнет сладкий липкий сок. А уж снятие кожуры всегда сопровождается попаданием сока на брюки, рубашку и постоянным пошикиванием: – Чёрт бы тебя побрал. Уже, очищенный, с надорванными боками, лежишь ты на белой тарелке, и твоя апельсиновая кровь растекается по гладкой поверхности фарфорового лобного места.
       Повторный залп звонков буквально пригвоздил ломом ужаса к кровати, выпустив из меня весь воздух. Однако я, вместо того чтобы залезть с головой под одеяло, повинуясь какому-то инстинкту, как крыса, на звуки волшебной дудочки, двинулся открывать дверь.
- Не бойся, не милиция! – донеслось из-за двери. Голос показался мне как будто бы знакомым.
- Вам кого? – еле слышно пролепетал я.
- Тебя, – со смешком отвечал незнакомец.- Не узнаёшь, что ли?
Я приблизил свой расширенный от страха зрачок к глазку. Незнакомец стоял спиной к двери.
- Вам кого? – уже довольно громко повторил я и покашлял для уверенности.
- Да перестань ты паясничать, – выпалил незнакомец и резко повернулся лицом к двери. Бог, мой! Вот как сходят с ума, вот как седеют за одну секунду, вот как останавливается сердце. Я увидел своё лицо. У ночного гостя было моё лицо! Только гораздо старше, испещрённое вдоль и поперёк морщинами. Глубокими морщинами – бороздами, шрамами времени.
       Я отшатнулся от двери и зажал глаза ладонью, как от яркой вспышки. Кто это? Как такое может быть? Может, я сплю?
- Открывай, я тебя сам ущипну, – опередил меня голос из-за двери.
Дрожащими, плохо слушающимися пальцами я стал возиться с дверными замками. Но они не слушались, постоянно меняя секреты своих хитрых запоров.
- Нервишки, нервишки никуда не годятся, - ехидничал ночной гость. – Плачет, ох, плачет по тебе больничка.
Наконец с замками было покончено, и дверь, жалобно скрипнув, впустила полоску света, бьющего с лестничной клетки, а затем и таинственного гостя. Не дав мне опомниться, он сначала крепко обнял меня за талию, при этом изящно, пяткой вернул дверь в закрытое положение. Затем, приподняв, небрежно вальсируя, внёс меня в спальню и по пути включил верхний свет, удерживая меня одной рукой.
- На кого ты похож! – восклицал незнакомец, смерив меня взглядом. – Что это за трико с алкоголическими коленями, а майка-то, а майка, как у французского безработного.
- Я спал уже, – пробурчал я, щурясь от света.
- Мог бы и пижаму одеть, нарядную, – продолжал ехидничать он.
- У меня всего одна. В стирке.- Недовольно отвечал я, всматриваясь в себя. Вернее в него. Он гипнотизировал меня, как факир змею. Я стоял не шелохнувшись и не мог понять, что со мною происходит! Хотя всё верно, вы же на моём месте не откроете ночью дверь незнакомцу. И я не открою. Но самому себе я не могу не открыть. Я не могу не впустить себя к себе. Если вам прищемят в хранилище бронированной дверью руку, вы же не захотите оставить её часть с другой стороны, а сами продолжить путь к банковским ячейкам. Вы будете пытаться воссоединиться с частью руки своей, позабыв о золоте и бриллиантах. Потому что вы и есть самая большая драгоценность для себя. И никто, и ничто не заменит вам себя со своими тараканами и тайными желаниями, со своими мыслями и комплексами. Ничто не заменит себя, гениального и единственного, на свете.
- Ну, что ты застыл, как мумия? Как баба каменная? – с улыбкой сказал гость и хлопнул меня по плечу. Ладонь у него была тяжёлая, как свинцом налитая. – Может, мне надо было через зеркало, как у Есенина? Да, нынче не модно это, устарело. Через телевизор или компьютер – вот это последний писк. Да пугать сильно не хотел. Ты же у нас и так неврастеник!
 Его слова проходили сквозь меня, как нож сквозь масло, не задевая моего существа. Я как зачарованный всматривался в ночного гостя, рассматривал его, как картину, стараясь не пропустить ни одной мелкой детали. Моего роста, может капельку ниже. Я слышал, что люди со временем стаптываются и становятся чуть ниже, чем в молодости. А может, это груз жизненных проблем сплющивает наши кости. Волосы седые, коротко стриженные. Лицо загорелое, в паутине морщин. Глаза холодные – пугающие. Зубы белоснежные, ровные, явно вставные. Подбородок и скулы тщательно выбриты. Шея накаченная, как у борца, вены на ней неестественно вздуты. Одет он был в чёрный костюм с чёрной же сорочкой, вольно расстегнутой на две верхних пуговицы. Однако туфли же были белые или, скорее, кремовые, лаковые.
- Нравятся? – лукаво спросил он и, не дожидаясь ответа, продолжил: – Мне тоже нравятся. Хочешь, и тебе не хуже достану? Со скидкой. Будут совсем как новые, один раз всего одевали, да и тот не ходил.
- Не мой стиль. – Я попытался собраться с мыслями, глубоко вдохнул. – Да и не практично это, – раздельно, по слогам выдохнул я.
- Здесь дело не в стиле, а в цвете, – и он многозначительно поднял указательный палец. – А примерь-ка мои. Действительно, что это я! Размер-то у тебя мой. – И он трескуче, как разгорающийся костёр, рассмеялся.
- Носки надо одеть, - вяло отказывался я. – Не на босу ногу же.
- А я вот на босу ногу-то и ношу. – Он, ловко подцепляя носками за пятки, снял туфли, показывая загорелые ступни, и, присев на одно колено, как продавец в магазине, с издёвкой пригласил: - Вашу ножку, сударыня.
Я присел на край кровати и неохотно протянул ему правую ногу.
- Левую, сначала обязательно левую, – певуче протянул он. – А то плохо носиться будут.
       Туфли пришлись мне впору, хотя на вид и казались маловатыми.
- Ну вот, пройдись. Потопай, попрыгай, – командовал ночной гость. – Совсем мерить обувь не умеешь. Лишь бы отделаться, а потом мучаешься. Не любишь ты обувь, и она тебя не любит. Взаимно.
- Вот ещё время на глупости тратить, – буркнул в ответ я, попрыгивая.
- Нет, это совсем не глупости. Из таких мелочей складывается отношение к себе. Там жмёт, там трёт, там не сидит, там торчит, но лишь бы отвязаться поскорее от этих хищных продавцов, вырваться из застенков магазинов и бежать неизвестно куда и зачем. А потом ходишь как подстреленный! Ну что, не жмёт? Точно?
- Пока нормально, пройтись надо, – ещё как в полусне, отвечал я.
- Правильно. Вот и пройдёмся, на кухню. Обмыть обувь надобно, а то точно носиться не будет. – Гость смерил меня взглядом и направился на кухню.
- При чём тут приметы эти глупые, – стряхивая сон, крикнул вдогонку я.
- А кто у нас встаёт с правой ноги? Сплёвывает три раза через левое плечо? Ну и бардак у тебя! – доносился весёлый голос незнакомца из кухни. – Кто мусор на ночь не выбрасывает и боится пустых вёдер?
- Каких ещё вёдер?! – приходя в себя, недоумевал я. Сон как рукой сняло. Туфли действительно не жали, хотя носить их на босу ногу было непривычно. – Да и вообще, с какой-такой радости ты, то есть вы, хозяйничаете на моей кухне. Завалились посреди ночи…
- А у тебя особенно не разгуляешься, – с сожалением захлопнув холодильник, констатировал незнакомец. – Хорошо хоть пиво и креветки есть. Джентльменский набор.
- Я в ресторане питаюсь, – уже зло реагировал я.
- Знаем мы твои рестораны и цыган с медведями, – хмыкнул он и добавил вполне серьёзно: – Не завалился я, а по твоему же приглашению заглянул.
- Не звал никого я, да ещё на ночь глядя! – Я окончательно пришёл в себя и был готов перейти в атаку. – От гостей только грязная посуда и головная боль на утро.
- Смотрите-ка, разошёлся, – иронизировал он, открывая пиво. – Всегда любил холодное пиво, особенно с креветками.
       Незваный гость хозяйничал на кухне, как у себя дома, точно зная местонахождение желаемых предметов. Он развалился на стуле, вытянув ноги, и, щурясь, шевелил пальцами. Пиво налил в стакан, предварительно сполоснув его водой, и пил медленно, растягивая удовольствие. Креветки же, покрытые инеем от заморозки, он ел прямо так с панцирем, только отрывая голову с торчащими усиками. Креветки хрустели под напором мощных челюстей и острых ровных вставных резцов. Я прислонился к дверному косяку и молча наблюдал за этой трапезой. Неужели я вижу себя в будущем? И я когда-нибудь так же буду, есть мороженые креветки, хрустеть ими на всю кухню и, икая, запивать их ледяным пивом? Не самая плохая перспектива..? Однако эта картина меня несколько успокоила и даже развеселила. Беспокойство, начавшее было меня охватывать, ослабило свои объятья. Ночной гост, как будто бы забыл про меня, полностью поглощённый поеданием джентльменского набора, вдруг обернулся и пригласил:
- Ну, что ты там стоишь, как бедный родственник. Давай налетай! Будь как дома.
Я сел за стол и, открыв пиво, стал пить прямо из горлышка. Бутылка была холодной и влажной.
- И кстати, нехорошо наше знакомство начинать с вранья, – вдруг он резко обратился ко мне, подливая себе пиво.
- Какого ещё вранья? – удивился я, чуть не поперхнувшись.
- Да насчёт гостей. Ведь ты их всегда ждёшь. Надеешься, что хоть кто кто-нибудь, да заглянет к тебе, одинокому, из твоих многочисленных приятелей. Ведь друзей-то у тебя нет. Знакомых тьма, а настоящих друзей нет. Вот и не едет никто. Тому далеко, у того нет времени, а этот и вовсе и не собирался к тебе ехать, а якшается с тобой, пока ты нужен ему. А потом и вовсе здороваться не будет. За ненадобностью. – Всё это он произносил медленно, округло растягивая слова, как будто с мороза, как будто от холодного пива и креветок у него замёрзли челюсти. – Ты бесконечно наивен насчёт людей, окружающих тебя. Ты к ним с открытой душой, с распахнутым сердцем, а они и не замечают этого, им не до глупостей. Они холодные, циничные производственники. И им нет дела до порывов твоей души. Конечно, я не беру в расчёт собутыльников. Это тебе главное поговорить, а им главное - налить. – И он ловко пальцем открыл вторую бутылку и налил себе полный стакан. – Проще говоря, ты ждёшь признания, иногда помощи, иногда и сам готов поделиться советом. И не во вселенском масштабе, а в границах своего мирка, своего круга общения, но и этого не происходит. Люди к тебе не тянутся, а, наоборот, стараются тебя избегать. Ты им не нужен со своим мучениями, исканиями и поисками правды в отдельно взятой квартире.
- Я вообще-то на хорошем счету, – удивлялся я, не понимая, куда он клонит.
- Ладно, давай по порядку. – Чёрный человек поставил пустой стакан в раковину. – Утром помоешь. – С пивом он расправился быстро. Креветочный мусор же он сгрёб на ладонь и, открыв окно, выкинул на улицу. Из окна повеяло летней ночной прохладой. На улице темнели деревья, а невдалеке возвышалась громада Университета. – Котам на завтрак. А теперь давай всё с начала. Разберёмся как мужчина с мужчиной.
Я резко встал, инстинктивно повернувшись к нему боком, и зажал в руке бутылку.
- Брось этот детский сад. – Тень легла на лицо незнакомца. – Вспомни, неделю назад ты сидел на этом открытом окне, глядя мутными глазами от водки на этот огромный жестокий город, на безжизненную луну, наколотую на шпиль Университета, и вопрошал… - Чёрный человек распахнул окно пошире и ловко уселся на подоконник, свесив ноги вниз. – Почему ты такой одинокий, почему тебя никто не любит. – Он вытянул подбородок вперёд и картинно подвывал: - Ты жалел себя, крохотного человечка, пылинку на ладони времени. Ты ненавидел весь мир за его существо. Ты не хотел, чтобы тебя с миллиардами таких же пылинок ссыпали в часы времени. Ты хотел быть самим временем. - Последнюю фразу он сказал резко и повернулся ко мне лицом. Я отшатнулся от незнакомца в порыве дикого животного страха. Его лицо было чёрным. Чёрным, как уголь, а белки глаз предавали ему ещё более ужасающий вид.
- Ты, маленький ничтожный человечек, пытался вызвать своё никчемное я. Докопаться до сущности. Понять, зачем ты живёшь и так ли ты живёшь, как должно. И вот я перед тобой. Давай посидим на свежем воздухе, поболтаем.
И он махнул мне рукой, огромной, как шлагбаум.
- Уж лучше за столом. - Я на ватных ногах мелкими шажками отступал от окна.
- А вот это мне в тебе никогда не нравилось. – Чёрный человек, махнув ногами, вернулся в кухню. – Ты несколько трусоват. От этого ты слаб. Ты не можешь пойти до конца и вследствие этого не можешь принять верного решения. Хотя вместе с этим ты честолюбив и не любишь проигрывать. Да, ты стремишься к идеалу, но пытаешься закрыть глаза на то, что мир не идеален. Нельзя, не испачкав руки, вычистить конюшни. – Ночной судья стал говорить страстно и медленно всё, приближаясь ко мне. Я же отступал, пока не упёрся спиной в стену. Кафель был холодным, холодным как лёд. - Ты бесконечно наивен! И поэтому ты глуп. Да, у тебя доброе сердце, но ты можешь засунуть себе его в одно место! – Вдруг демон схватил меня за волосы, да так сильно, что я вскрикнул и стал медленно и размеренно бить мою голову о стену. - Лучше тебе не высовываться, - зашипел он мне в лицо, брызгая слюной. - Спрячься в свою раковину и сиди там тише воды и ниже травы. Будь таким, как все. Плыви по течению, смотри сериалы, заучивай рекламу и чаще ходи по магазинам!
Я попытался свободной рукой, в другой руке я держал бутылку с пивом, оттолкнуть его. Но обжёгся, как о сухой лёд.
- У тебя же всё есть, что надо обычному человеку, – квартира, машина, работа, пусть не любимая, но на креветки хватает. - Он перестал меня бить и приблизил мою голову вплотную к своему чёрному лицу. От него веяло холодом, как из погреба. - Да, кстати, ты на хорошем счету, - с издёвкой прошептал он и снова ударил меня головой о стену. - А иначе кончишь свою жизнь под забором – гений доморощенный! Искатель правды! Защитник справедливости!
Казалось, что ещё один удар, и я потеряю сознание. Во рту у меня появился привкус крови, голова сильно кружилась, и тошнота подступала к горлу.
- Запомни, запомни хорошенько, - он качнул меня к себя, как бы готовясь для решающего удара, - у тебя всё хорошо, всё отлично! Ты счастлив и молод!
В этот момент я, кротко замахнувшись со всех оставшихся сил, ударил чёрного человека бутылкой по голове. В глазах у меня потемнело.
       Я проснулся от ноющей боли в затылке. В комнате горел верхний свет. Плотные терракотовые занавески были наглухо закрыты, но солнечный свет уже хозяйничал в спальне. Я приподнялся на постели, с трудом двигая шеей. Шея затекла, а в затылке переливался свинец. «Похоже, я проснулся до звонка будильника, – подумал я, – но всё равно пора на работу». Необходимо принять аспирин и сходить в душ. Я откинул одеяло. На ногах у меня были белые, скорее кремовые, лаковые туфли.