Визит музы
- Просыпайся, - промурлыкало рыжей кошкой солнце, робко лаская лучами уши и лысину Графоманова.
- Тебя ждут великие дела, - хором пропели гимн птицы и улетели по своим.
- Вставай, Графоманов! Меня не жалеешь, батарейку пожалей. Она ведь слабенькая. Из Китая. Долго не продержится, - снимая с себя и батарейки ответственность, захлебывался будильник.
«Ля-ля-фа…», - мелодично прозвенел телефон. «Если вам есть что сказать мне, скажите», - произнес автоответчик колыбельным голосом хозяина. Записываемый голос Продвижного срывался от возмущения: «Спишь…как всегда. Уже полдень. Тоже мне оригинал нашелся, сообщение свое замени, а то столько дерьма услышишь, появится перспектива в нем утонуть. Здесь уместен вопрос, умеешь ли ты плавать? Ладно, проснешься, позвони». Интригующим многоточием зазвучали короткие гудки.
«Тили-бом-бом-бом», - припевом песни группы «Братья Карамазовы» прозвучал звонок в дверь.
- Ох, уж эти горе-писатели, странные люди. Или спит до сих пор, или уши позатыкал, чтоб ничего не отвлекало от творческого процесса. Ненормальные какие-то, - не сомневаясь в своей нормальности, возмущалась почтальон, держа в руке телеграмму.
Графоманов спал всю зиму подобно медведю, ничего и никого не слыша. Периодически он вставал с дивана, как сомнамбула, ходил в магазин, покупал продукты и сигареты. Еще иногда ходил в гости к Продвижному. Выпивал с ним пол-литра водки и уходил к себе на диван. Диван настолько привык к его телу, что в часы отсутствия хозяина остро ощущал свою ненужность.
Графоманов, опубликовав единственный рассказ, называл себя писателем, создавая ореол загадочности вокруг себя, почти как Сэлинджер. Правда, у Сэлинджера никто не может сегодня взять интервью даже за большие деньги. Он живет, замкнуто и ничего не публикует после «Над пропастью во ржи». Графоманова же пока никто и не собирался интервьюировать. Из Сэлинджером у них были ассоциативно похожими разве что названия. Рассказ Графоманова назывался «На лезвии ржавой бритвы».
Но дело не в этом. В основном писатели свои сюжеты вынашивают, реже высиживают, Графоманов - вылеживал. У каждого свои способы.
В голове Графоманова пробудились мысли. Активные, как пчелы. Начали кричать, носиться роем, драться за жизнь, подобно броуновскому движению. Разделились на две группы. Одна поддерживала тему любви и добра, другая хулиганистая – зла. Вечная борьба.
- Здравствуй, Графоманов, - приветливо-нежный голос услышал он сквозь заткнутые ватой и обласканные солнцем уши. – Это я – весна.
Графоманов встал. Открыл дверь на балкон. Поток весеннего воздуха ворвался свежим дыханием. Вытащив вату из ушей, он услышал полифонию весны. Плакали от радости крыши, звонко журчали ручьи, коты менестрельно исполняли свои серенады. Графоманова охватило состояние волнения. Ему захотелось парить. Захотелось быть дирижером этого концерта весны.
Выйдя на балкон, переполняемый энергией весны, он расставил руки, как крылья, и решительно прыгнул, пытаясь взлететь.
Взлететь Графоманову не удалось. Существовали притяжение земли и анатомическое несовершенство человека. Приземлившись, он прочувствовал и то, и другое. И еще он понял для себя, что с падений начинаются взлеты. Графоманов остался невредимым, так как жил на первом этаже. Он поднялся и пошел, переполняемый чем-то новым, будоражащим. Мысли перестали воевать. Победили те, что поддерживали тему добра и любви. Он шел к Продвижному, обдумывая сюжет нового рассказа.
Продвижный внимательно выслушал рассказ, налил водки и сказал: «Тост должен быть кратким, как залп». Потом многозначительно добавил: «Этот сюжет заслуживает право на жизнь»,- и выпил залпом.
Дома Графоманова ждала просунутая в щель двери телеграмма. «ВЕСНОЙ ШЛЮ ФЛЮИДЫ УСПЕХОВ ТВОРЧЕСТВЕ ЦЕЛУЮ ТВОЯ МУЗА».