Дорогие читатели! Этим рассказом я завершаю свой цикл «Иерусалимский листопад».
Посвящаю его всем погибшим в двух автобусах 18-го маршрута в Иерусалиме. А также всем жертвам терактов на Земле.
«3 марта 1996. Взрыв в автобусе 18-го маршрута в Иерусалиме.
Спустя 8 дней, почти на том же месте, вновь взорван автобус 18-го
маршрута. Правительство создало специальное подразделение из 800 человек
для охраны автобусов...»
ДЕСЯТЬ И ЕЩЁ ВОСЕМЬ
Лили нравилось, когда он расчёсывал ей волосы. Он знал это потому, что она смеялась. Это был самый лучший в мире смех! Она смеялась, наклонив набок голову, а потом касалась его губ губами, такими тёплыми и мягкими! И стучало сильно в груди и в голове, и темнело в глазах. И он задыхался. От того, что вдруг было так мало воздуха. Он хватал его губами, широко раскрывая рот. И всё кружилось... пол, словно проваливался, как песок на берегу моря. Он моргал быстро ресницами, прогоняя туман. А Лили смеялась! Таким замечательным смехом! Он звенел, словно колокольчики в его детской комнате.
***
... Колокольчики. Он перебирал их руками, и они натыкались друг на друга и звенели.
А за дверью говорили отец и мать. Они спорили о чём-то. Он точно знал. Они всегда, когда спорили, говорили шёпотом.
- Что ты хочешь, - плакала мать,- я не отдам его! Ни за что! Мы ведь так решили! Ты обещал...
- Но... Наша малышка… что будет с ней… Ты в самом деле хочешь этого!... Она будет расти с... - голос стал ещё тише,- неполноценным ребёнком…
- Не смей...
И снова провёл рукой по колокольчикам. Маленький комочек улыбнулась беззубым ртом. Странно. У неё совсем нет зубов! Чем же она, бедненькая, будет жевать...
Он не отходил от сестрёнки с того дня, как принесли её домой. Раскачивал кроватку изо всех сил, когда она плакала. Заваливал её игрушками, своими любимыми!... Корчил рожи, раздувая ноздри. И внутри него всё наполнялось колокольчиками, когда она улыбалась.
***
... Когда привели его в новый дом с высокими-высокими потолками и длинным коридором, ему сразу не понравилось там. И он терпеливо ждал у окна, когда заберут его обратно.
Он часто вспоминал, как мама всё не могла уйти. Плакала. И он улыбался изо всех сил, чтобы её развеселить, и танцевал её любимый танец, хлопая в ладоши. А мама говорила непонятные ему слова.
Раньше он понимал её, даже когда она молчала. А сейчас он боялся её понимать. И колокольчики звенели в ушах. Всё сильней и сильней. И он мотал головой и, всё ещё танцуя, отмахивался руками. А потом мама стала уплывать куда-то, расплываться, как в той комнате, где было много зеркал, куда они часто ходили, расплываться и исчезать.
Он потом долго стоял у окна, считая булыжники, ведущие от ограды к дому. Считать он умел до десяти. Мама научила его недавно, и он так гордился этим. Папа приходил с работы. Мама усаживала его в кресло напротив и торжественно сообщала:
- Мы выучили ещё одну цифру!
И папа улыбался. А потом, как всегда, проводил рукой по его волосам и шёл в свой кабинет.
***
Он стоял у окна и считал булыжники до десяти, а потом снова начинал с единицы, снова и снова…
Он скучал по маме. Он не знал до сих пор, что такое скучать. Как-то няня Рина, обняла его, целуя в лоб:
- Скучаешь?
И он, не зная этого слова, понял, как понимал когда-то маму, без слов. Понял, что то, что мешает дышать, не даёт уснуть, то, что гонит его к этому окну, то, из-за чего он плачет, хотя мужчинам, как говорит няня Рина, это не положено! Всё это и есть – «СКУЧАЕШЬ».
Он скучал по маме и папе, по дому, по прогулкам, когда гуляли они все вместе, взявшись за руки. Но больше всего он скучал по тому крохотному комочку, который улыбался ему беззубой улыбкой. И всё мучил его вопрос, который так и не успел задать он маме! Как же она будет, бедненькая, жевать?!..
С тех пор прошло очень много времени. Он не знал, сколько. Когда спрашивали его, сколько ему лет, он отвечал: десять и ещё десять.
Он так и не научился считать больше десяти. Он хотел остаться, всё ещё хотел остаться в том прошлом, в котором когда-нибудь увидит он в окне знакомые лица.
***
... Тёплые губы снова коснулись его губ.
- Лю… Лю…- послышалось из тумана.
Он широко открыл глаза, вглядываясь в лицо Лили. Она заговорила!!! Это СЛОВО! Он столько раз слышал его по телевизору! Оно всегда волновало его. Когда кто-то целовался вот так, как они сейчас, а потом шептали : «Лю-блю» «Лю-блю» «Лю-блю»
Лили выкрикивала «Лю» А он добавлял «блю». Снова и снова. И слёзы текли по щекам, и было ему стыдно, потому что «мужики не плачут». Но что тут поделаешь, когда внутри снова звенят колокольчики!
И снова нечем дышать, только теперь по-другому! От счастья. СЧАСТЬЕ. Это слово ему тоже нравилось. Когда он впервые спел вместе с мамой песню, она плакала и говорила, что это от счастья. И он тоже чувствовал какой-то свет, будто солнышко поселилось внутри и согревает...
Вот и сейчас – СОЛНЦЕ! И комната наполнилась светом. Лили смотрела на него, по-прежнему наклонив голову, и её уже не было слышно. Но губы шевелились, и он читал «Лю.. Лю…»
... Всю ночь он не спал. Крутился в кровати. Не успев повернуться на другую сторону, ворочался снова. А всё потому, что думал о Лили. Вспоминал её улыбку, смех и губы…
А ещё потому, что знал, что не увидит её больше. Чувствовал это, как в детстве. Если бы он умел писать, то написал бы ей письмо. О любви. О счастье. Что всё это – ОНА. Написал всё то, что сказать не умеет. Написал бы, что он не бросает её, как бросили его. А его бросили. Он понял. Не сразу. Потом, когда няня Рина сказала дрожащим, чужим голосом: «Не придут они»,- оттаскивая его от окна. Написал бы ей, чтобы не ждала его. Потому как не придёт. Чтобы не считала булыжники у дома, хоть и умеет считать больше его. Написал бы, что должен он сделать это. Потому и уходит…Должен уберечь её от зла…
Вчера, когда вели их всех на прогулку, опоздали они на автобус. Из-за Авнера – у него всегда развязываются шнурки! Автобус только-только отъехал. Это был их автобус – десять и ещё восемь! Водитель не видел, как он размахивал руками и топал ногой.
А потом вдруг загремели колокольчики. Да так громко - десять по десять много раз сразу и вместе! И автобус загорелся огнём, и разлетелся в разные стороны кусками.
Лили вцепилась в его рукав и дрожала. И показывала пальцем на горящие обломки. А потом весь день ходила за ним, цепляясь в рукав и дрожа, и всё показывая куда-то пальцем впереди себя.
Ей было страшно. Он знал. Он чувствовал так же, когда понял, что тётя Рина говорит правду, и больше не ждал у окна.
Вчера после обеда их собрали в зале и долго говорили о том, что случилось. Что есть добрые люди и злые. И там, в том автобусе, был злой человек, который поступил плохо. Но они не должны бояться, потому что есть очень много, гораздо больше людей добрых, которые защищают их, и всегда будут защищать...
И тогда он решил, что должен стать для Лили таким человеком. Он должен защитить её от Зла. Чтобы она не боялась больше садиться в автобус. Чтобы всегда улыбалась самой прекрасной в мире улыбкой.
Он не знал, что такое МИР. Но, когда говорила ему мама, что он самый любимый в мире – он понимал, что – это нечто большое- пребольшое!
***
Он вышел рано, чтобы никто не заметил. Взял с собой ружьё. Его подарили ему на Пурим – весёлый такой праздник, когда все переодеваются в кого-то и танцуют.
Ружьё было деревянным с забавными разноцветными рисунками и тряпичной лямкой. Он долго не мог закинуть его на плечо, как учила Рина. Потом получилось и, довольный собой, он зашагал на остановку.
На остановке собралось много людей. Они, как всегда, говорили о том, что автобусы никогда не приходят вовремя. Многих из них он знал.
Вот это – Ирис. Каждое утро она кричала в телефон: «Что?! Что! Ирис! Я уже двадцать лет - Ирис! Да пошёл ты…! А потом звучали уже совсем непонятные ему слова… Смешные какие-то.
А этот мужчина в сером длинном пальто. Всегда молчит. И всё время смотрит на часы.
А вот эту девочку, он не знал, как зовут. Она всегда читала книгу. А он смотрел на её золотые волосы и странные жёлтые точечки на лице. Не мылась она, что ли? Или в краску вымазалась? Было странно, но красиво. И он смотрел на неё, не отрываясь. А Лили злилась и била его по плечу.
А вот и женщина та, с маленьким комочком в коляске. Таким же крохотным, как его сестрёнка. Комочек всё время плакал и даже на его танец не реагировал. А женщина хлопала ему в ладоши, улыбалась тепло, и гладила по голове. Совсем, как мама.
Подъехал автобус. Когда все вошли, водитель крикнул ему:
- Эй! Поднимаемся или как?
Он сделал несколько шагов назад. И захотелось ему бежать обратно, домой, к няне Рине... Но Он вспомнил Лилю, дрожащую, цепляющуюся за его рукав, и шагнул на ступеньку.
***
- Помоги мне, дорогая!!! Я, знаю, что сошла с ума… но не могу я без него… пожалуйста… Я сейчас рвану в Тель-Авив… а ты скажи мол целый день гуляли с Даником в зоопарке… Да не узнает он никогда!!! Не должен догадаться… убьёт его это. Солнце моё, пожалуйста…
Он смотрел на женщину, говорящую в телефон. Он так и не смог понять, как это можно говорить в какую-то коробку и кого-то оттуда слышать.
Мужчина, тот самый, в длинном пальто, заговорил тоже в такую же коробку! Быстро так и сердито.
- Да, что это за бардак! Что значит, не завезли!!! Слышать не хочу. Всё! Буду через полчаса!
...
Он снова отошёл вглубь автобуса. В специальном месте стояла коляска, а в ней по-прежнему надрывалось плачем раскрасневшееся личико. Женщина качала коляску, как когда-то он раскачивал колыбель… из стороны в сторону… из стороны в сторону. И шептала нежным голосом:
«Мой самый, самый любимый во всём мире!» Женщина улыбалась, вертела головой и издавала смешные звуки.
- И чего ты плачешь,- думал он,- Ты ведь самый любимый в мире!
Девушка с золотыми волосами, стоя читала книгу. И постоянно бросала недовольный взгляд на сидящих рядом мальчишек.
- Место не хотите уступить?
- Тебе, что ли, кошечка!- из его уха висела какая-то странная штука.
- Не мне, котик! Старушке, вон той!- показала на стоящую недалеко женщину с тяжёлыми сумками в руках. Мальчишки громко рассмеялись.- Ну и отморозки!- закрыла книгу и пошла в конец автобуса.
Он посмотрел впервые внимательно на парней. Штаны на них были рваные! И волосы мокрые торчали в разные стороны. Няня Рина про таких говорила, качая головой: «Ну и молодёжь пошла!»
Не нравились ему эти отморозки, и он пошёл вслед за золотоволоской. Потом вспомнил, как Лили злилась, хлопая его по плечу, и остановился.
Рядом сидел мужчина в кипе. У него росли густые волосы на подбородке и над губами и на щеках тоже. Густые такие, как на голове… Мужчина стучал пальцами по чёрной большой сумке и смотрел впереди себя.
Странно. Он привык, что все обращают на него внимание. Кто улыбается. Кто отходит в сторону. Он не обижался. Знал давно, что обычные люди не привыкли дружить с необычными. Как он. Оттого- то необычные и живут в отдельных домах.
А этот, в кипе, даже не посмотрел в его сторону! Вообще, никуда не смотрел. Шептал себе под нос что-то быстро… как песню. И его пальцы впивались в сумку и глаза становились мутными и злыми.
Он уже слышал где-то эту песню. Что-то похожее напевал Ахмед, садовник, у них во дворе. Каждый день в одно и тоже время он вдруг кидался на землю и что-то пел. Рина говорила, что это он с Богом разговаривает.
Да! Точно! Та же песня... Только Ахмед хороший. Улыбка у него добрая. И глаза добрые. А у этого глаза нехорошие. И пальцы стучат по сумке нехорошо… И он вдруг понял, что это и есть то ЗЛО, которое он должен остановить.
И застучало в груди. И воздуха всё меньше, он хватал его пересохшим ртом... Женщина склонилась у затихшей коляски, отморозки, мужчина в длинном пальто, девушка спешила... куда? В Тель-Авив.. Это такой город... их возили туда десять дней плюс десять дней назад плююссс... Пальцы мужчины в кипе всё быстрее стучат по чёрной сумке... Отморозки... коляска... И ещё десять плюс десять, плюс десять людей, которых он никогда раньше не видел... Женщина с коляской, отморозки, золотоволоска, женщина с коляской...
И вдруг! Лили! Стоит перед ним! И уже не дрожит от страха. А улыбается! Улыбается её, самой прекрасной в мире улыбкой. Потому как знает она, он её защитит!
Иерусалим, 2008