***
«Дорогая мама! Ты помнишь, что в прошлом письме я упоминал о негативном влиянии всей этой российской смуты на нашу армию? Меня, как офицера, это не может не волновать. Армия разваливается, точнее, теперь благодаря так называемой свободе, я могу быть более откровенным, - её разваливают. Причем сверху и снизу. Керенский, как только стал военным министром, стал говорить о подъеме армии «на революционном порыве», воодушевляет нас, как может. Но те, кто поверил этому демагогу, стали сомневаться в искренности его трибунных слов. Ведь со времен «Приказа №1» и «Декларации прав солдата» ничего не улучшилось, наоборот – с каждой неделей, месяцем хуже. Неповиновение начальству, оскорбления, игнорирование воинских норм и пренебрежение дисциплиной – вот что получило офицерство, то есть костяк армии. Такая война действительно не нужна никому. На этом и играют враждебные России политические группы. Я слышал, что в тылу обстановка ещё опаснее, чем у нас. Береги себя.
P.S. Советую сделать запасы спичек, соли, сахара. Ветер перемен ещё задует с новой силой.
Прощай!
16-VI/1917 г.
Д/Армия»
Сергей Побегов заклеил шершавый конверт и положил его на стол. Завтра надо будет сказать денщику, чтобы отнес его штабному писарю. Утреннее свежее небо было наполнено особым нежным эфиром, который подернул мягкий флер розоватого и мягкого небосклона, подсвеченного снизу поднимающимся солнцем.
***
«Уважаемая Серафима Петровна! С прискорбием сообщаю, что Ваш сын, Сергей Побегов, пал на поле брани под Тарнополем 7-VII/1917 года, храбро сражаясь с германцами. Весь наш полк будет помнить Вашего сына, как славного и достойного офицера. Крепитесь, ибо на таких как Серёжа, держалась пошатнувшаяся армия.
P.S. Его вещи высланы с денщиком.
И.д. командира 2-го баталиона *** полка **-й пех. див.
Шт.-кап. А. Горшин»
Свеча погасла. В распахнутое окно вползал густой, жаркий летний воздух.
Глава первая
…- Слушай, Михайло, а почитай-ка, шо про нас в «Инвалиде» пишут, больно интересно.
- Да ну тебя, Тимофей Иваныч, шутишь всё. Бери сразу на цигарки! Да я и читаю неважнецки, 2 класса церковно-приходской.
- И куда дальше пойдешь? - спросил усатый фельдфебель, ловко скручивая «козью ножку». – Вот смотри, что достал. – И он вытащил из нагрудного кармана коробок спичек. – Прикурим, как благородные.
- Да не знаю, не решил ещё. Времени-то много, война не кончается, хай ей бес… Пока здесь, а дальше…
- Глупый ты, Михайло. Война-т идёт, а тебя… на ней может и не оказаться. Правильно говорю?
- Да боязно как-то. Присягу давал, клялся…
- Эх-ты, темень деревенская! Здесь через несколько дней такое начнется, что все твои клятвы из башки и повылетают. Нешшо это армия? Я вот призыву двенадцатого года, с тех пор многое свихнулось. При царе, только тссс, порядку было на пять пудов больше, поверь мне. Так вот, - глубоко затянувшись, продолжил Тимофей, - ты молодой, тебе лучше уходить.
- Ммм, ты серьезно? Это не так просто.
- Дурень, погляди вокруг: самых смекалистых уже нет в расположении: Саньки Портнова, Володьки Мезина, кого ещё? Хрен с ними, просто ты, Мишка, хороший парень, грех будет сдохнуть так рано…
- Да я вообще…
- Гришка вернулся! Вдруг раздался крик, множество солдат затопало к высокому дубу, куда пришел возвращенец.
Мишка, недосказав, что хотел, тоже сорвался с места. За ним, последний раз затянувшись и выбросив окурок в кусты, неторопливо поднялся Тимофей.
- Так вот, братцы, мы, максималисты-анархисты, выступаем за новый режим. – Запальчиво вещал рыжеватый, вихрастый солдат. Прокуренные зубы резко грязнили его лицо. – Никакой контры, контру рубить под корень!
- Помещиков, что ли?
- В первую голову. Мы из крестьян, захребетники дворянские нам не нужны.
- И чего нам с того? Гуляют уже по стране…
- Угу, - бросил он, резко взмахнул рукой. – А вы сидите здесь, как сычи, а не сегодня-завтра в наступление пойдете !
- Что? Какое? Шо ты мелешь?! Всполошились солдаты. Среди летнего вечера, душистой мягкой травы, зелени деревьев их лица казались фельдфебелю особенно неприятны. «Сопляки!» - зло подумал он.
- Тю… Ну так слушайте. Есть у меня знакомый писарь из штаба дивизии, вот и шепнул, что генералы для закрутки гаек пошлют вас под пули.
Эта весть вызвала новую волну негодования. Кто-то лихо свистнул, кто-то просто бранился. Но всех объединяла одна червоточина: после нескольких месяцев отдыха, дешевого самогона и не менее пьянящей свободы лишь немногие остались верны долгу.
- Вот так, братцы. Приехал я к вам, чтобы предупредить. Мы, анархисты, народ боевой. Значит шо? До верховых гадюк нам пока не добраться, значит начинать надо со своих.
- Это как? Спросил молодой белобрысенький солдатик.
- Ты, милок, рот прикрой для начала. Тут солдатик смутился: «Тьфу, уши развесил и раззявился». – Так вот, - договорил Гришка, когда инцидент был исчерпан. – Знаю, имеются у вас офицеры-контра, - недобро прищурился он. - Намёк поняли?
Солдаты как-то притихли, переваривая. Над лужайкой повисла тишина, которую нарушали вечерние музыканты – сверчки. Им-то что!
- Всё, баста, мил человек. – Тимофей поднялся с пенька, на котором сидел, настороженно наблюдая за говорившим. – Таким, как ты, только кровь и пускать. Хватит. Не мути народ. Отваливай.
- Ты что, Иваныч, шкурой заделался? Блеск Гришкиных глаз усилился. – Или легко живется под угнетателями?
- Ни хорошо и ни плохо, а как всем. Ты же вродь в Ровно собирался к своим единомышленникам, вот и едь.
- Ну ладно, - процедил Гришка. Видимо он понял, что Тимофей пользуется несомненным авторитетом у солдат, ведь унтерские лычки его не испортили. – Мы ещё встретимся. А вы братцы, - повернулся он к мрачным солдатам, - крепко думайте, крепко.
Григорий подхватил свой потертый вещмешок и упруго зашагал по тропинке. Высокая трава хлестала по его смазанным сахаром сапогам, отчего они казались лаковыми. В ноздри бил пряный запах созревших былинок и полевых неизвестных цветов.
«Ничего, свои ребята и тут есть. Поставим на место дворянских откормышей».
Его провожали своими взглядами все, но пятерка особенно разудалых в это время усиленно шушукалась, что не ускользнуло от внимания фельдфебеля.
Глава вторая
- А что, господа, куда ведет нас Сашка Керенский? Приподнявшись на локте, спросил молодой прапорщик Гусев. Круглые зеленые глаза его пытливо ощупывали собравшихся в комнате офицеров.
Вот уже несколько недель с самого верха в штаб полка приходили будоражащие и сумбурные новости. Застрявшие на нижнем отростке Юго-Западного фронта люди были оторваны от остальной страны, которая, по всей видимости, переживала бурные трансформации: образовано новое Временное правительство, стремительно выдвигался Керенский, который 5 мая стал военным министром, Брусилов становился Главковерхом, смещая седенького Михаила Алексеева и прочее и прочее. Кому-то писали о подорожании продуктов, о том, что продкарточки не отоварить, что спекуляция всем, чем можно, приводит к кризису. Кто-то слышал о глобальных изменениях в государственном устройстве, о бурлящих в России политических прениях, но всех интересовал главный вопрос – что для них, военных, означает новый курс в политике?
- Ну так что?
И тут заговорили все разом, перебивая друг друга.
- Тише, тише, господа, призываю к порядку, - остановил спонтанное обсуждение подполковник Тигнер (из русских немцев). - Предлагаю высказываться, начиная с младших по чину. Итак, прапорщик Гусев.
- Вы знаете, сердцем я был «за» революцию, но сейчас ум говорит мне об обратном. Никакого облегчения России она не принесла.
- Вот-вот, - подхватил подпоручик Белов. – За что боролись? За повышенные цены, за разруху, за ухудшение ситуации?
- Давайте все же о делах военных. – Тигнер был человеком осторожным и знал, что их разговор сейчас подслушивают охочие до сплетен вестовые.
Андрей Горшин выступил в круг, образованный дискутирующими. К его мнению прислушивались, он отлично зарекомендовал себя как боевой офицер, был любим солдатами.
- О чем мы говорим? Уже сейчас усиленно муссируются слухи о якобы готовящемся большом наступлении на Восточном фронте. Франция и Англия свою партию уже сыграли, генерал Нивель в буквальном смысле облит кровью своих соотечественников, ведь потери наших союзников достигают не менее двухсот тысяч человек. По-видимому, сейчас наш черед поддержать союзный оркестр. Но на данный момент армия России напоминает подбитый броненосец, у которого взорвана боевая рубка, то есть офицерство и сброшен за борт главный калибр – дисциплина и желание победить у нижних чинов. Не кажется ли вам, что идея совместного наступления, обговоренная на межсоюзнических конференциях в Шантильи и в феврале в Петрограде, провалилась? Без сомнения, это так!
- Без скоординированных действий большая война бессмысленна, - вставил поручик Побегов.
- Правильно, Сергей, - одобрительно кивнул Горшин. – К тому же, позиции самого «Главноуговаривающего» -Керенского, очень шатки.
- Это вы зря! – перебил один штабс-капитан, - его позиции как раз таки очень высоки! Солдатские комитеты практически единогласно его поддерживают, выносят резолюции о том, что будут сражаться…
- Да? – позволил усомниться себе Горшин. – Кроме того, чтобы толкаться на митингах, нижние чины ничем не заняты. Качество службы ухудшается, чтобы поставить кого-то в караул, или, не дай Бог, наказать, необходимо договариваться, уговаривать, а провинившийся подлежит наказанию по решению солдатского комитета!
- Подытоживая, замечу, что наша армия находиться на пороге гибели, - проговорил Тигнер. Это известие не сказать, что удивило всех, но придало совещанию особый оттенок.
- Постойте! Ещё не все решено, – голос Побегова налился надеждой и куражом. - Что если предположить, вдруг предстоящее наступление пробудит в поскучневших массах воодушевление и храбрость? Ведь главное начать…
- С кем? – задал вопрос Горшин.
- Капитан , идет формирование ударных частей, которые призваны собирать под свои знамена лучших, по инициативе главнокомандующего Юго-Западным фронтом генерала Брусилова, которого поддержали подполковник Мананин и капитан Муравьев. Что существенно, Брусилова поддерживает и Комитет Юго-Западного фронта. Поверьте, у нас тоже найдутся достойные люди!
- Остыньте, поручик, – к разговору подключился молчавший до того прапорщик Гусев. – Их порыв, даже если он будет, не поддержит основная масса солдат.
- Что приведет к гибели наиболее боеспособного контингента нашей армии, – завершил дискуссию Горшин.
За окном большой деревенской хаты в это время палило яркое солнце, кое-где квохтали чудом уцелевшие куры, кто-то пилил дрова на зиму, часовой на пороге тихо дремал, пользуясь моментом.
Но по дороге, вздымая клубы бурой сухой пыли, уже мчался ординарец из штаба дивизии. Получив секретный пакет, Тигнер отдал приказ готовиться к походу. С этой минуты вся жизнь полка и каждого батальона завертелась по новой. Чистили оружие, чинили одежду, тащили сено в кормушки для лошадей, заменяли старые оси в телегах, военные врачи спешно запасались медикаментами, марлей, ватой, в общем, каждый был занят своим делом. Через три дня батальон, где служили штабс-капитан Горшин и поручик Побегов, выступил.
Глава третья
…Вот уже пятый день батальон в пути. Хоть дозоры и были высланы вперед и по сторонам от движения колонны, служба в них велась скверно. Это отмечали все офицеры. Но сделать что-либо с развязавшейся солдатней они были не в состоянии. Под крики «У нас демократия! На убой ведете, так дайте погулять!» многие конфузливо терялись. Взаимоотношения между офицерами и солдатами проходили жестокую проверку. Ведь уже были случаи прямого неподчинения, а то и избиения офицеров.
Солдатам, изначально решившим сражаться, во что бы то ни стало, невзирая на глухой или явный протест остальной массы, было предоставлено право войти в отдельную роту. От красно-черных «ударных» шевронов они отказались, сказав, что это «лишнее». Действительно, по всей армии ударники, где бы их только не приходилось видеть, выглядели одинаково замкнуто и сосредоточенно. В полках к ним относились в лучшем случае сдержанно, а обычно враждебно. Этих людей отвергала сама солдатская среда, но именно на них ещё держалась армия. В наступленье они шли практически одиноко, что удивляло даже врагов.
Одним из требовательных офицеров оставался Сергей Побегов, командир 2-го взвода 3 роты. Его подчиненные практически каждый день отправлялись на полевые учения, охраняли лагерь во время ночлега, изучали Устав, занимались строевой подготовкой. Но нравилось это далеко не всем. Всё чаще от группы солдат под предводительством Игната Рохина раздавались протесты, они саботировали распоряжения командира и унтеров. Собранное по инициативе временного командира батальона штабс-капитана Горшина заседание солдатского комитета закончилось пустопорожней декларацией, гласившей «о непременном подчинении солдат унтер-офицерам и офицерам».
Такое тлевшее противостояние командира взвода и одного из его подчиненных однажды вылилось в конфликт.
Приближалось время наступления, и дисциплину в батальоне офицеры стали требовать неукоснительную.
На вечерней поверке роты, которую проводил поручик Побегов и отделенный унтер-офицер, Рохина на месте в строю не оказалось, а болтался он во втором ряду с опухшей и багровой физиономией.
- В чем дело, Рохин, почему заняли чужое место?
- Приболел я, вашбродь , - словно издеваясь, проговорил солдат.
- Рядовой Рохин, выйти из строя. Три шага вперед! - Скомандовал офицер.
- И-иди ты… - эти слова пронеслись над мгновенно замершим строем как гром.
- Что?! Как ты разговариваешь с офицером?! – обычно уравновешенный поручик был выведен из себя. Ещё бы – пьяный солдат перед строем оскорбляет его, вышестоящего по чину и положению! Это было неслыханно до сих пор, и именно этот эпизод сыграет потом в жизни Сергея роковую роль.
- Быков, Ерёмин, вывести Рохина из строя! Расступившиеся солдаты пропустили их к нарушителю. Игната выволокли под мышки, его ноги нетвердо выписывали кренделя по побитой сапогами зеленоватой траве. От него за версту тянуло сивухой.
- Встать! Рявкнул поручик. Рохин выпрямился, только немного колыхался.
- Лечь!
- Что??? Слушай, поручик, не стыди на весь мир!
- А ты… а ты что сейчас устроил, негодяй! Почти каждый вечер под мухой приходил, я это уже заметил…Без разговоров, лечь!
- Это ты зря делаешь, командир, - прошептал Рохин, и его услышал только офицер. Лицо последнего потемнело и сделалось ещё серьезнее. Красные пятна маково зажглись на щеках.
- Отжимайся! Раз! Два! Резче! Хмель пока не выйдет, будешь здесь торчать!
- Командуй дальше, - кинул он унтеру.
- Рота, слушааай! Разойдись! Обернулся он к строю. Подождав, пока люди освободят «плац», ушел и сам, сердито постукивая прутиком по голенищу.
- Вставай, Игнат, нет его уже, - сказал унтер Рохину.
Игнат поднялся. Его колотила мелкая дрожь, к потной гимнастерке прилипли кусочки травы, колючие стебельки, его лицо покрылось пылью, а ненавидящие глаза превратились в узкие черные щелки, скрытые под острыми бровями.
Глава четвертая
…- Понимаешь, Андрей, он меня оскорбил, оскорбил как офицера и как человека, - Побегов зашел в палатку к Горшину. На темно-песочных шероховатых стенках палатки метались темные тени от пламени горелки, сделанной из обрезанной снарядной гильзы. Ещё два офицера спали прямо на земле, укрывшись серыми шинелями. В палатке стоял полумрак и разговор друзей никому не мешал.
- Мне кажется, ты должен был повести себя немного гуманнее, - Горшин оторвал взгляд от записей журнала боевых действий. – Ты ещё не знаешь, на что способен пойти такой солдат.
- Куда гуманней? Мы же в армии! А не в госпитале! – глаза поручика были скрыты темной полосой тени, но Горшин ощущал исходящее от его голоса беспокойство. Отложив перо, штабс-капитан поднялся и подошел ближе к Сергею.
- Знаешь, мне эта история не нравиться. Тем более, что Игнат Рохин уже давно числиться у нас как неблагонадежный солдат. Я принял решение не реагировать на его выходку. Но и ты постарайся не поддаваться на провокации, если они будут.
А теперь давай ложиться спать, завтра будет трудный день!
Офицеры раскатали шинели. Горшин задул горелку.
Бездонное темное небо настороженно мигало мириадами блестящих звездочек.
Тихий и глухой ветер шевелил листья каштанов и берез.
Караулы вели ночную перекличку, чтобы не засыпать: «Астрахань – Москва – Вятка»…
Мелко-мелко стучали легкие крылья кажанов, носившихся в поиске добычи.
За черной полосой леса ворочается линия фронта, где идет последнее крупное сражение русской армии.
Все спят?
Ан нет!
Шорох… Шепот… Заговор!
…В эту ночь также тихонько улизнул из лагеря Мишка. Нам ли его винить?..
Глава пятая
В полдень в штабе полка, дислоцированном в местечке ***, было собрание офицеров, уже официальное. Странным образом сохранившийся в хате хозяйский календарь замер на отметке «шестое июля». Заседание открыл подполковник Тигнер.
- Господа, имею для вас известие. Мною, в семь часов утра, получен пакет из штаба дивизии. Наша дивизия имеет директиву выступать на Тарнополь, где складывается неблагоприятная ситуация для наших войск, наступательный порыв коих в первые дни сражения теперь оборачивается трусостью и дезертирством. Мы должны занять позицию у деревни *** и контролировать переправу на Серете.
Значит так, господин штабс-капитан Горшин, вы занимаете позиции… господин капитан Иванов… не допускать прорыва… сдерживать… мародерство… пресекать…
Когда диспозиция была оглашена, Тигнер встал, при этом поднялись все офицеры, поерзав стульями по полу.
- Завтра, также в семь утра, мы начинаем сражение. Это наш долг, - он поднял указательный палец, при этом Орден Св. Георгия III-ей степени закачался у него в петлице, - и я призываю вас исполнить его до конца… Все свободны! – проговорил он и сел. Седая голова его склонилась на грудь.
Глава шестая
К хате, где размещалось руководство батальоном, твердым шагом, каким умеют ходить только старослужащие, приближался фельдфебель Тимофей Иванович. Сам хотел зайти, но пришел вестовой и вызвал его к командиру.
- Здравия желаю! – Вытянулся он у двери. Рука взлетела к козырьку фуражки.
- А, Тимофей Иваныч? Проходи, - пригласил его Горшин.
В небольшой крестьянской комнате, с мутными окнами и большим, выскобленным до сияния деревянным столом, сидели поручик Побегов и незнакомый капитан. Молодой прапорщик что-то писал на старинном секретере.
- Знакомься, вот капитан… (тот сделал отрицательный жест ладонью), впрочем, нет разницы… из отдела контрразведки дивизии. Направляется под Тарнополь. Решил завернуть и к нам. Он заинтересовался твоей биографией, а также тем инцидентом с Рохиным.
- Благодарю… Что ж, - капитан вздохнул, - вы, Тимофей Иванович Морозов, 1874 года рождения, православный, родились в деревне Урочище такого-то уезда Вятской губернии. Так? Так. Почему вы до сих пор в армии? - капитан остановил взгляд своих глаз на переносице фельдфебеля. – Ведь вы – большевик, с 1905 года в партии, участвовали в революционных беспорядках.
На лице Горшина, бросившего листать какую-то книжку из домовой библиотеки, отразилось неимоверное удивление. Побегов даже привстал, а прапорщик заморгал глазами.
Фельдфебель стойко выдержал испытание и взгляда не отвел.
- И ваши, между прочим, однопартийцы, такого шороху навели в Питере 3 июля. Потребовались верные войска, чтобы подавить попытку восстания…
- Капитан, на что вы намекаете? – Горшин решил поддержать своего фельдфебеля, ведь за ним не значилось никаких дисциплинарных проступков.
- Разрешите мне ответить, господин штабс-капитан, - молвил до того молчавший Тимофей. – Ежели вы меня подозреваете, - обратился он к контрразведчику, - то давайте доказательства, а так попросту возводить на меня хулу прошу не делать! Да, я большевик, и участвовал в революции 1905 года. Но меня довели, вы понимаете, так жить стало невозможным. Я ничего личного не имею против Царя, и ему присягал… теперь вот служу просто России. И буду ей служить. Так считаю, что войну с германцем надо кончать на наш счет. А партия потом разберется!
- Я так понимаю, что вы, в отличие от своих большевиков, не «пораженец»?
- Так точно! Тут с Лениным я не совсем согласен… но после войны решим, что кому.
- Капитан! – прямо и твердо спросил у него Горшин, - в чем конкретно вы обвиняете солдата?
- Хорошо, у меня нет вопросов. Мне необходимо было лично услышать от Тимофея Ивановича его мнение на этот счет. Будьте здоровы!
Капитан что-то записал себе в маленький блокнотик, поднялся и вышел, аккуратно захлопнув за собой дверь.
- Вот так: чего приходил неизвестно, только нервы потрепал, – Андрей был недоволен.
- Да ладно, у него должность такая, видимо собирал сведения о моральном состоянии солдат перед сражением, - задумчиво проговорил Побегов. – Кстати, Тимофей Иваныч, почему ты ещё здесь?
- Предупредить тебя, Сережа, хочу.
- О чем?
- Задумали тебя Игнат с компанией извести, во время сражения.
- Откуда знаешь?
- Вчерась проходил мимо ихнего места сборищ, ну у старого ясеня, возле буерака…
- Ну знаю, знаю… И что?
- Шептались они у чем-то… Вроде как один говорил «стреляй», другой ножом предлагал пырнуть в спину…
- Вот как… - протянул поручик. – Спасибо большое, Тимофей Иваныч, за предупреждение. Не ожидал от большевика такого, - неосторожно обронил он.
Глаза Тимофея вспыхнули обидой и огорчением.
- Так вот вы как, да, заговорили?! А большевик не человек значит?!
Поручик выскочил из-за стола, быстро подошел к фельдфебелю и порывисто его обнял.
- Прости, Тимофей Иваныч, понимаешь, у меня в Питере двоюродный дядя в феврале погиб, подполковником был… Разорвали на куски на Литейном… Спасибо ещё раз, -крепко хлопнул он его по плечу.
Прошел день.
Огромное солнце, догорая, садилось в плавящееся небо. Перекрывая его диск тонкой чертой, потянулась куда-то стая журавлей.
Звуки фронта разносились ещё слышней, ещё ясней говорили человеку, что ничего сильнее, кроме смерти, нет на белом свете.
- Отбой!
…Завтра, всё завтра!
Глава седьмая
…Седьмое июля началось оживленным встречным сражением русским и австро-германских сил. Как и тревожно ожидалось, германцы успели перебросить несколько дивизий на Восточный фронт, а новая, революционная русская армия оказалась просто неспособной к масштабным и мощным акциям.
…На участке батальона шт.-капитана Горшина тоже проходила активная грызня. Германцы не желали лишних потерь в выигранном бое, русские настаивали на своем.
На поле то и дело взлетали высокие султаны дыма и пламени, земля рвалась под ногами, трупы убитых расшвыривало по округе. Уже прошла атака цепей первого батальона, и они залегли у самых германских позиций, не имея поддержки, т.к. Тигнер направлял резервы на правый фланг, где наметился обходной маневр германцев. За редким перелеском виднелись колонны, артиллерийские передки, немногочисленные отряды немецкой кавалерии.
- Разрешите послать две роты в помощь первому батальону? – запрашивал Горшин у командира полка, полевой телефон вибрировал и подпрыгивал от взрывов, с потолка блиндажа осыпалась земля и песок. Приходилось прикрывать трубку ладонью, чтобы было слышно.
- Не сейчас!.. Я повторяю – не сейчас! Они должны ближе подойти к нам, чтобы мы взяли их в клещи! – вещал подполковник.
- Что?! Какие… «клещи»?! Да нас меньше, чем германцев!
- У меня другие сведения, капитан!
Связь оборвалась.
Перед боем солдатский комитет не без прений в целом одобрил идею о поддержке наступления. Этому немало поспособствовало участие фельдфебеля Тимофея Морозова на стороне «оборонцев».
«Значит, с этой стороны проблемы… решаемы. Осталась другая – теперь, в реальных условиях заставить людей пойти в атаку», - так думал Горшин, пробираясь траншеями от расположение командного пункта до укрытий солдат. То и дело свистели пули, взбивая фонтанчики. Один раз прямо перед ним в стенку окопа с воем воткнулся целый рой мелких осколков, Андрей как завороженный не мог оторваться от ещё дымящихся кусочков смертельного металла.
…- Товарищи! Мы… мы должны поддержать наших боевых побратимов из первого батальона! Теперь… - его речь прервал разрыв крупнокалиберного, - или уже будет поздно. Они ждут! Вы понимаете, они ждут вас, пока вы тут торчите в укрытиях! -Приходилось кричать, так как стрекотня пулеметов заглушала все звуки. – Ну же, кто пойдет выручать товарищей?
Сразу встали человек пятьдесят ударников (без шевронов), к ним присоединились ещё человек сто.
- Хорошо! Я на КП, ровно в 9:10 – атака!
Сергей Побегов лично вызвался вести в атаку свой взвод.
Ровно в 9:10 по специальным лестницам солдаты начали выбегать на поле брани. Их взорам открывались обожженные воронки, кое-где заполняемые водой, трупы, валяющиеся винтовки, котелки, шинели, лужи и смрад разлагающейся крови, глаза резал пороховой дым, дышать было ужасно трудно.
У поручика сразу пересохло в горле. Даже в свисток он не мог свистнуть, выходил какой-то писк. Судорожно сглотнув, он выдал таки трель «В атаку!».
Как всегда угрюмые, ударники расползлись двумя цепями и перебежками, с залеганиями, начали продвигаться вперед. Их тут же встретил сосредоточенный огонь пулеметов и орудий. Наблюдавший за атакой Горшин видел в стереотрубу как упал один… второй… третий… нет, поднялся… чёрт… снова упал. Вместо четвертого возник огромный столб дыма. «Боже мой!» В панораму было видно, что наступающие русские несут потери, потери большие, но все ещё двигаются вперед. Поле боя покрывалось клубами сизого дыма, раздражавшего легкие. Как назло, ветер был в лицо русским.
«Наверное, пора и мне идти», подумал он и выскочил из блиндажа. Рев сражения с новой сразу ворвался в его уши. Треск, взрывы, грохот, шорох падающей земли по листьям кустарника, стоны и крики раненых.
Он начал пробираться в первую линию окопов, чтобы поднять оставшихся солдат.
Достал бинокль и решил осмотреться, чтобы не попасть впросак.
Он увидел редкую цепь наших бойцов, которых поднимал в атаку офицер… А, Сережка! Тот поднялся с земли и овеваемый дымом, осыпаемый поднимавшейся землей взмахнул шашкой…
И тут в ухо Андрею ударил звук выстрела винтовки. Он был так ясен, так неумолимо близок!
Тимофей увидел, как винтовка Игната Рохина блеснула пламенем. Довольный, тот выщелкнул латунную гильзу, которая в глазах фельдфебеля медленно, сверкая, полетела в осыпающийся песок…
Сергей, как будто бы споткнувшись, упал на живот… На его спине расползалось большое бурое пятно. Шашку он выронил… Нашел в себе силы приподняться и обернуться, как бы желая взглянуть на убийцу… Откинулся на спину и замер…
- Аааа, урод! – Тимофей выхватил свою шашку, подбежал, пригибаясь, к обалдевшему Игнату и ударил того со всей силы. Кровь ярким ручьем хлынула из разрубленной груди.
На Тимофея тут же навалились сообщники Игната. Началась драка. Кое-где блеснули потаенные ножики из-за голенищ…
Вместо эпилога
Противно скрипели колеса санитарной двуколки, увозя избитого, окровавленного Тимофея на восток. Он помнил, как подбежал Горшин и выстрелами из револьвера навеки успокоил сначала Игната, потом ещё одного соучастника убийства. Остальным удалось смыться. Кажется, они ушли сдаваться германцам.
Горшин записал эти потери на счет германцев. После этого наступления он был отправлен в отставку в чине штабс-капитана новым руководством полка, посчитавшего его «ярко выраженным реакционером».
Само «Июньское наступление» позорно провалилось, плохо подготовленное. Начав с продвижения вперед, русская армия откатилась на много верст назад, причем германцы иногда даже не встречали сопротивления, а в части, которые сражались, приходили комитетчики либо просто дезертиры, и заставляли прекратить сопротивление.
Как и предполагал Андрей Горшин, этим наступлением были уничтожены лучшие части русской армии – ударные. Что позже отразилось на течении русской революции.
А убитого своими же, русскими солдатами, офицера похоронили на берегу реки.
Утренняя заря ясно и чисто освещает место его последнего упокоения, деревянный крест уже немного покосился, погрубел, покрылся мягкими темными трещинами.
Грустно!
Но великая трагедия была ещё впереди.
Уже тлеют огоньки гражданской войны.
Уже!
Скоро!
А Россия – вечна и несокрушима!
Помните об этом все!