В логове Гитлера
Куля – Штирлицу:
«Штардантен...
штарантнер...
Тьфу вас.
До связи...»
Куля – Берии:
«товарищу Берие?
товарище Берие?
кто? что? Берия
кому? чему? Берие
товарищо берие».
Куля – Штирлицу:
Есть подозрение, что Мюллер русский агент. Помидоры на закуску он режет вместе с жопками, жопки не вырезает. Я тоже всегда так делаю, а я ведь русский агент. Так что есть вот такое подозрение. А в глазах у него какая-то странная тоска. Мне кажется, что это у него тоска по родине. Потому что у меня в глазах такая же. Он мне сам об этом сказал – и улыбнулся так, по-доброму. Наверное, он хочет выйти через меня на связь с вами и сообщить вам что-то очень важное. Я показала ему, где рация, и дала шифр. Он долго жал руку и говорил «спасиб» и «карашо», обещал выдать нам какую-то военную тайну. Я правильно сделала?
Забыла, кто из нас Юстас, а кто Алекс. Сообщите, пожалуйста, если можно.
И что я тут делаю в этой Германии, без языка? Все равно они меня не понимают, а я их. Только Мюллер и выручает. Подошел вчера и прошептал в ладошку: «Гитлер капут». Думаю, что мы с ним поняли друг друга. Видно, затевает большую игру.
Была в ресторане. Хотели накормить меня форшмаком. Форшмак, говорят, будешь? Как вам не стыдно, говорю. У нас им мальчишки в школе обзывались. Так и не стала эту гадость, взяла водки и чисто закусить.
Сегодня выхожу из рейхсканцелярии на обед – а сверху бомба, и прямо мне за пазуху. Достала, посмотрела – родная, советская. Положила назад, отнесла в рейхсканцелярию. Доложите кому надо, что этой конторы больше нет.
Сегодня слушала фугу «Баха». Не знаю, кто автор, но музыка немного скушноватая какая-то. Говорят, их много, этих фуг. Мне и одной хватило, больше не пойду.
А вечером слушала Таривердиева и плакала. Это ведь не только про Штирлица, это ведь теперь и про меня. А никто и не знает! Как бы восстановить справедливость и взыскать за моральный ущерб? Сидишь тут себе, пашешь как конь, теряешь кучу нервных клеток, а музыка вся – только про Штирлица. Безобразие!!!!
Объясните, зачем мне надо срочно вернуться в Москву?! Я ведь только начала тут работать, недели еще не прошло. Ну и что, что рация у Мюллера?.. Да заберу я завтра назад эту рацию, скажу, надо срочно домой... настучать!
Я в шоке. Мюллер зажал рацию и не отдает. Типа на ней какие-то отпечатки должны быть. Я сказала, что я ее всегда очень хорошо протираю, а он включил дурочку, улыбается и опять мне «Гитлер капут!»
Выпили с ним водки, после чего он куда-то унес мой стакан. На вопрос «куда?» сказал, что Шелленбергу, ему нужней, у него гости.
Мюллер сообщил мне, что на стакане найдены отпечатки моих пальцев. и что найденные-таки отпечатки на рации совпадают с моими. У меня есть вечер на размышление, что же делать со всеми этими фактами и как их объяснить.
Решила. Завтра скажу, что несла рацию в починку, отсюда и отпечатки. Этим ответом я поставлю его в тупик и выиграю драгоценное время! Боже помоги. И что я тут делаю? И зачем меня сюда прислали?
Оказывается, меня прислали сюда по ошибке. Знаю я эти ошибки. Двойная игра. Интересно, откуда взялось это выражение - «двойная игра»? И что оно означает?..
Наконец-то наши дали им пенделя под Сталинградом! Это надо непременно обмыть! Кого бы позвать?..Штирлиц в Москве на Лубянке, Мюллер в Куршевеле, Гитлер сильно расстроился – не придет. Геббельс – гадина, Геринг не пьет – на антибиотиках, Борман – на съемках, Бормана играет... Позову-ка я Шелленберга, Олег Палыча нашего.
Шелленберг пришел со своим стаканом. и естественно оставил его у меня вместе со своими отпечатками. Плесканула туда каплю питерского маминого самогона и отдала приехавшему из отпуска Мюллеру. Откуда у Шелленберга русский самогон? пусть спросит, гы...
Фуххх... Ну вот, Шелленберга больше нету. Я вас так всех изведу, гады фашистские. Че-то в отпуск хочется...А работ – полон рот...
Привели какого-то старичка. Сказали, пастор Шлак. Кто такое, какой пастор? Я конечно помню, был там в кино какой-то невразумительный дядечка, но этот совсем на него не похож. Какой-то мутный, спорный весь какой-то... молчит всю дорогу. Я так понимаю, пастор связан с пастой, а Шлак – со шлаком. Блин, одни отходы какие-то! Круговорот земли в природе. Надо хоть спросить у него, чем он по жизни занимается и зачем они его ко мне привели. А как спросить, я ж немецкого не знаю!
Я написала ему на листке GO HOME! и вытолкала с Богом. Мюллер потом сказал, что правильно сделала, и что они просто завели его не в ту дверь. А из той двери, куда они завели его после меня, потом вывели Бормана. В наручниках.
Говорят, Гитлер отравился. Странно... минут пятнадцать назад стояли с ним в очереди за кипятком. Я еще ему в кружку слабительного подсыпала, чисто по приколу. Мюллер потом сказал – мышьяк. Видимо, перепутала пузырьки. Ну и хрен с ним, небольшая потеря для общества.
Геббельс оказался бабой! Какая гадость! В принципе, я давно это подозревала. А тут моюсь в душе, заходит какая-то доска стиральная с наклеенными усами. Забыла отклеить, сучка. Я присмотрелась – Геббельс!
Я в раздевалку – она за мной. Ты мне, говорит, давно приглянулась. Давай, говорит, создадим семью, будем жить как люди. Я ей честно сказала, что она не в моем вкусе. Тогда она побледнела и со словами «Так не доставайся же я никому!» схватила себя за горло и задушилась.
Сор из избы, естественно, выносить не стали. Только Мюллер в курсе, я ему доверяю.
Геринга постигла страшная участь Ивана Андреича Крылова. А все потому, что на 23 февраля я наготовила много вкусняшки и позвала его отметить. Вкусняшка – страшная сила. А обжорам – стыд и срам! Вынос тела – завтра. В ОБЕД (!).
Говорят, у Гиммлера в кармане нашли записку на русском языке: «Спасибо, Гена, что убрал всех этих лохов! Партия тебе этого не забудет. Лобзаю. Твой Иосиф». А вместе с Гиммлером почему-то повязали и Мюллера. Говорят, что он тайный советский агент. Какой ужас. Работаешь с человеком бок о бок, а тут...Вызывали меня на допрос, но выяснив, что я глухо-немая и безграмотная, отпустили и дали денег.
Приходил Штирлиц. Предлагал пост рейхсканцлера. Хороший, говорит, пост, надо брать. А по-моему, очень вызывающе! Ты, говорит, тут одна осталась, надо же кому-то будет капитулировать, в конце концов. Сказал, что надо написать обращение к нации. Партия сказала «надо», комсомол ответил «есть!» Блин, че бы такое написать?...
«Дорогие немецко-фашистские друзья!»... Не то как-то... «Уважаемые гитлерюгендовцы, братья наши меньшие!»... «Недобитки!».... Гы... «Земляки Гете и Гейне! а также «Раммштайна», «Модерн токинга», Эриха Хоннекера и Катарины Витт!»... «Либе фройляйн!» Фу, гадость какая. Муза, ты где, блин?
Пришел Кантария – спросил что-нибудь красное, на рейхстаг повесить. Кальтербруннер как раз напился, морда вся красная такая! его и повесили. Гы...
Ну, вот и Девятое Мая! Пошла капитулирен. Только губы накрашу...
Псевдоним
– Ну что, я так поняла, я тут теперь за главного? – подмигнула Куля Штирлицу.
– Совершенно верно, мой фюрер...
– Фю-рер… Фююю-рер… Слово какое-то… Как будто пукнули с подливой.
– Что-что?
– Ну как будто хотели аккуратненько и незаметно пукнуть, но случайно упустили в трусняки. Такое бывает. У меня тоже такое было один раз. Нет, два… Так что зовите меня просто «Ваше Величество».
«Какое легкомыслие! – подумал Штирлиц. – Но с другой стороны, так оно даже и лучше. Бедные немцы»…
– Что ж, для начала вам нужно придумать псевдоним. Я тут накидал с дюжину…
– Дюжина это сколько?
– Не важно, вам хватит. Под какой фамилией вы работали в рейхсканцелярии?
– Ну, Ильина.
– Забудьте ее напрочь. Она очень смахивает на русскую. Как вам, к примеру, Зонненшмюкенмахер?
– Зашибись! Через год обязательно выучу!
– Да, это я погорячился. Возьмем попроще. Риппербанн…
– Подстава какая! Ну вы посмотрите на меня – где я, а где Риппербанн ваш. Это же совершенно две разные вещи! Тем более, никогда я этим делом не болела…
– Вольф.
– Ну, это мужик такой, Вольф. Юрист мой знакомый. Хороший юрист, между прочим. Отмазал меня, когда я от армии косила… Израильской.
– Ох и трудно с вами. Штольц.
– Зельце!
– Лерх.
– Да что вы мне все время неприличность впарить хотите? Мне же с людьми работать! А нельзя типа Изабелла де Круа или, там, Белла Монте?
– Слушай, ты достала. Будешь Кааль и точка.
– Надеюсь, это не то, что я подумала?
– Да мне насрать, что ты там подумала своей тупой лысой головой! – Штирлиц позеленел от злости и зачем-то схватил бронзовый канделябр.
– Хорошо, хорошо! – испугалась Куленька.
– А какого же черта ты… – Штирлиц осекся. В руках у новой рейхсканцлерши появился маленький пистолетик.
– Вот и договорились, Ваше Величество. Завтра встреча с общественностью. Ходоки придут, интеллигенты всякие… Успокойте их, скажите, что все у них получится. Опять же, по радио надо выступить, канализацию восстановить, партячейки туда же…
– Куда, в канализацию?
– А куда же их еще… То есть те, что были при прежнем режиме – в канализацию, а наши родные, коммунистические – вертать взад.
– Подождите, подождите, я записываю! «В зад»… Главное, не перепутать. Гы…
Куля зажигает по радио перед нацией
Встала Куля с утреца,
Проглотила два яйца,
И почесывая репу,
Вслух сказала мысль нелепу:
– Чего бы поделать такого…. Чего бы поделать… Может, Геринга повесить? Ой, а он уже ж того ж…Прямо не знаю, блин…
– Ваше канцлерское безбашенство, вы речь к нации написали? – Штирлиц строго но справедливо посмотрел на Куленьку.
– Да, накарябала кое-что, – высокомерно ответила та и мысленно ужаснулась тому, что она накарябала.
¬¬– Иосиф Виссарионыч вычитывал?
– Само собой, не бзди… те, – убедительно сказала врушка и вновь мысленно ужаснулась: «А кто это?»
¬– Через полчаса выступаем.
– Уж я выступлю! – подумала Куля, кивнув головой. – Уж как я вам всем сейчас выступлю! Жаль, только слуха у меня нет. Зато голос хороший. Громкий...
–…«Дорогие немецко-фашистские друзья! Вот и пришел конец войне. На улице весна. И несмотря на развалины и раны в душе, давайте верить в позитифф! Давайте зажигать и веселиться, потому что это наша с вами победа – наша – над вами, а ваша – над этим грёбаным фашизмом. Я сама фашизм ненавижу. А еще почему-то негров… Шутка. Специально для вас написала вот такую песенку…»
Куля прокашлялась и запела:
– Сегодня в Рейхе выходной,
Сегодня будут танцы!
А мы идем вдвоем с тобой
Бухать и целоваться!
А сейчас припев:
Стоит фашистик,
Худой, как глистик,
Гестаповский держит зажим.
До чего же мне ваш ненавистен
Идиотский фашистский режим!
Ну вот, бурные аплодисменты!
Куля, довольная и розовая, поглядела на Штирлица. Тот одобрительно кивнул, и знаком показал, что запись закончена.
На следующее утро ведущие мировые издания опубликовали отклики на речь нового канцлера Германии. Лидеры держав-победительниц единодушно одобрили выступление нового немецкого премьера, отметив в нем стремление покончить с преступной идеологией и встать на рельсы мирного демократического развития. А Иосиф Виссарионыч даже прислал телеграмму:
« Неплохо, неплохо, товарищ Кулемадзе. Только зачем вы применили уменьшительно-ласкательное «фашистик» и «глистик»? Ведь так мы вызываем жалость к врагу! Вай-вай-вай! Нужно переписать и выступить заново…»
Начало большого социалистического пути
А с неба рухнет свет
И прямо мне на сердце,
И мира не объять
Упавшему плашмя.
Но боли больше нет
И хочется до смерти…
– А чего хочется-то… А хочется мяса и водочки. Мяса с лучком и шампиньонами сделаю, за водкой идти придется в круглосуточный. Пол-одиннадцатого, еще успею. Как раз пойду мимо помойки, Любу свистну, Люба там пятую полосу «Апофеоза» верстает… нашли место для премиум-журнала. Стольник-то у нее всегда занять можно.
Нафаня встал с душистого кресла, излюбленного Лео до досок, кинул цигарку в банку из-под горошка и сел взад. Потом снова встал и опять сел. Он был взволнован весточкой от Кули, мучительно сражавшейся в это время в немецко-фашистском тылу в должности рейхсканцлера. Всю ихнюю верхушку она давно извела, сдалась русским Иванам и стала налаживать мирную трудовую жизнь не слишком навистного ей народа. Писать и читать по-немецки она не умела, да и незачем было – Штирлиц всегда суетился под боком и все норовил что-нибудь перевести.
Приходили ходоки, сетовали ей на временные трудности быта, а Штирлиц переводил:
– Здоровьем твоим интересуются.
– Спасибо, – отвечала канцлерша. – С утра давленьице прыгало, а стул хорош.
– В политике относительно недобитого кулачества мы намерены вести твердую политику мракобесия и волюнтаризьма, – переводил Щтирлиц.
Ходоки понимающе кивали и в недоумении покидали коридоры проклятого бункера. Вобщем, жизнь потихоньку налаживалась. Куля писала Нафане письма, в которых кляла предыдущий режим и просила выслать ей семечек и карася горячего копчения. Немного доставали американцы – устраивали свои сраные рейсинги по ночам, а так все шло своим чередом. Но однажды…
Пошла она на обед в ближайший Макдональдс, а там у входа… Сергей Дверев. Стоит в дверях, брови подкрашивает. На груди вывеска «Румпельштильцхен», в руках трюмо (а может, у него четыре руки!), на колготках дырка.
– Ну как сегодня? – участливо поинтересовалась Куля.
– Ой, голяк просто, мамуль. Поставь меня на Потсдамер-платц, там сигареты дешевле.
– Не могу – точка американская. Попробуй на аллеечке по правую сторону, там солнышко не так печет.
– Меня там продувает.
– Ну тогда не пробуй.
Заходит в Макдоналдс, а там Сальвадор Дали. Сидит за самоваром, пьет кипяток и нахваливает кулебяку.
Куля поправила канцлерскую корону, застенчиво колупнула орден Железного креста – и в бой.
– Ну, у вас, конечно, и картины….
Дали вопросительно посмотрел на девушку и предложил кипяточку.
– Ну вы и рисуете, я хотела сказать. Такое воображение! А ведь оно достойно большего…
– В глазах Сальвадора сверкнул адский огонек и король мистического гламура задал только один вопрос:
– Сколько?
– Куля опустила глаза.
– Видите-ли… Мы республика молодая, хотя уже где-то даже немного социалистическая… денег-то нет, тока-тока оправились от гибельной политики фюрера и его банды. Очень ценим прогрессивных художников. А прогрессивный художник, он, знаете ли, размах любит, – сказала канцлерша и, показав «размах», выбила из рук Дали чашку с кипятком. Чашка упала на спящую под столом кошку, кошка взвизгнула нечеловечьим голосом и бросилась наутек. Дали нежно проводил ее взглядом.
– Размах, говорю, любите?
– Ну люблю.
– Так и размахнитесь пошире! Расправьте крылья фантазии, призовите музу, вызовите Демона творчества, спящего у вас… в груди.
– Ближе к делу.
– Могу подсказать темку. Сте-…
– Стебалово?
– Не-а. Сте…
– Ой уж прекратите. Что мы, дети с вами, чи шо?
– В общем, это такая большая-пребольшая, длинная-предлинная сте-на. Вот. Круто, правда? Вы только представьте масштаб произведения! Пол-Берлина – в стене! Вот такая инсталляция. Пикассо от зависти задушится.
Дали задумался.
– Пикассо, говорите?.. Задушится?.. А «Герника»-то его полное говно, согласитесь?
– Ооо… Еще какое! – поддакнула Куля, не ведая, о каком говне речь. Она просто доверилась вкусу мэтра и плыла по течению.
– А что он еще написал? Ну что? Девочку на шаре? Голубя мира? А я… Я… налейте мне из самовара. У меня руки дрожат.
– Откуда ни возьмись, из самовара потек самый натуральный самогон, и Дали, не долго думая, опрокинул стопку-другую и решительно сказал:
– Берусь. Наливайте!..
– Ну вот и славно. А мы вам и орден Маркса, и премию этого, как его… И Цеткина с Крупской… И путевочку. Знаете, какие на Соловках виды!
– Когда приступать?
– А хоть завтра. Только просьба: ни-ко-му. Пусть это будет наш с тобою секрет, дружок. Иначе глазки выколю. Гы, шутка.
На том и порешили.
Недосып
– Товарищ Кааль, просыпайтесь, ¬ Штирлиц аккуратно позвонил в колокольчик прямо над ухом Попрыгуши.
– А что такое, в чем дело?
– У нас сегодня очень ответственное событие.
¬– Обмываем ваше повышение? – Куля оживилась, потягиваясь. – Ведь вы же были простым гауптляйтерфакиншулерфюрером, а теперь настоящий полковник!
– Это после, – улыбнулся Штирлиц. – Сегодня у нас инаугурация. Будем приводить вас в чувство и в канцлерство.
– Сначала в чувство. – Куленька зевнула, обнажив ряд великолепных коронок. – Она проглотила две таблетки аспирина и жадно запила их минералкой. – Ну вот, теперь можно и в канцлерство. А текст есть?
Памятуя о предыдущей Кулиной речи, Штирлиц сам кое-что накарябал. Писал с душой, не оглядываясь на начальство. Но что-то ему подсказывало, что где-то он это уже слышал… То ли у Гете строчку стырил, то ли у самого Михалкова… Откашлявшись, он зачитал Куле заветные слова
– Ихь либе дихь, их хассе дихь,
Ихь бринг дир филе блумен!
Унд алле тройме зинд капут,
Дас костет филе зуммен!
Что в переводе на русский звучит примерно так:
– Фашизм побежден.
Народ изможден.
Вот и я, фрау Кааль, пришла,
Надежду вам принесла.
Я буду вам всем примером,
Хотя и жила с пионером.
Короче, меня не бойтесь.
Я доброю буду феей.
Вот…
– Неплохо. Только в последней строчке рифмы нет, – сказала, зевая, Куля. – А без рифмы нельзя. Народ неподготовленный, не поймет. Так что инаугурация откладывается. Придется обмывать ваши полковничьи погоны!
…Так Штирлиц рифму к слову «бойтесь» и не придумал. А поскольку он не придумал ее и позднее, стала Куля первой неинаугурированной, тьфу, собака, ру, канцлершей.
Берлинская стена
– Ваше канцлерское безбашенство, проснитесь!
Куля с трудом разлепила глазки. Тыковка ее была полна малиновым звоном – опять обмывали со Штирлицем его новое звание!
– Не называйте меня так, я же просила…
– А как же мне еще называть безграмотную самодовольную дуру, творящую черт знает что?!
– Ну и что же я еще натворила, чтобы услышать от вас такие гадости?
– Вы стену видели?
– Стену? Какую стену?
– Да на улице стена во весь Берлин! Прямо через город идет!
– Круто! А выпить нету?
– Признавайтесь, ваших рук дело?
– Ну, я так не могу. Приходят тут всякие, обвиняют не знамо в чем, а самое главное – не дают сосредоточиться! Во-первых, не просто стена, а арт-проект. А это уже со-овсем другое!!! Нигде больше такого нет, а у нас будет! Во-вторых, это Дали. А Дали это имя. Имя это бабки. Представьте себе, это уникальное произведение искусства будет привлекать в Берлин миллионы туристов, а значит, город будет получать за это миллионы баксов!
– Да, но жители в шоке. Они не могут попасть в другую часть города.
– А мы в ней дырочки просверлим. Правда, художник может не согласиться… Блин, а у нас с ним уже и договор подписан… А в договоре – никаких дырок… Вот это засада, блин…
– Так разорвите его, – Штирлиц с трудом сдерживал свой нордический гнев.
– Да он там, вообще-то, на сорок лет подписан… Просто неустоечку платить придется за сорок лет вперед… А там денежка большая очень получается… Не помню, сколько нолей – двадцать или двадцать два…Блин, как я не подумала… Знаете что, товарищ Штирлиц?
– Ну?
– Что ну? Следить надо за тем, что руководство подписывает! Подмахнули мне договор, а он без дверей! В смысле, стена…
Штирлица пробило в пот. Он знал, что если об этом узнает товарищ Сталин (а он, сто пудов, уже знает), головы полетят просто гурьбой.
– Так, устраиваем мозговой штурм. Штурм унд дранг, так сказать…
– Дайте-ка я запишу… А повторите, пожалуйста, вот это длинное слово… – Куля с глазами в кучу схватила трясущимися с похмелья ручонками бамажку и перо.
– Штурм унд дранг… Двери мы потихоньку вырежем… Если у художника возникнут вопросы, скажем, что это вандалы…
– Точно! Полчища вандалов! Желательно негры! Просто я их не очень…
– Да, да, организованные группы вандалов напали на произведение великого художника и навырезали там кучу дверей!!!
– Штирлиц, зема, я тебя недооценивала! Дай обниму, друг!
И только Куля собралась задушить хауптгруппенляйтершулерфюрера в своих похмельных объяшках, как в комнате раздался телефонный звонок.
– Трубку возьми…-те, – твердо сказал он Попрыгуше. – Сам звонит, копчиком чувствую.
Куленька взяла трубочку.
– Алё… Кал на проводе. Какой-какой, как назвали, так и представляюсь. А это кто? Сталин? Очень приятно. Да? Вы уже знаете? Гениально? Спасибо, ай спасибо. Да-да, это, конечно в целях гуманизма и прогрессивного этого… человечества. Да, людям очень нравится, вон как орут на улице… Что кричат? Кричат, что очень нравится, никогда такого не видели! Оставить все как есть? Художнику орден Сталина? Хорошо, я ему сообщу. Ага, до свиданья.
– Вау, Сталину понравилось. Я так поняла, это наш топ-менеджер?
– Типа того. – Штирлиц явственно выражал свое нордическое нетерпение. – Ну что, что он сказал?
– Сказал, что идея супер. Дверей не надо, пусть через метро друг к другу ездят…
– Фухх…– Штирлиц вытер мокрый лоб. – Конечно же, метро! А знаете, я в вас верил. Я знал, что все образуется.
– Ну вот, все и разрешилось, – Куля улыбнулась Штирлицу настолько благодушно, насколько только могла. – Земочка, я вчера лишнего перебрала, будьте другом, мне бы коньячку сто…
– Сейчас принесу. – Довольный гауптгруппенфакенляйтер удалился.
– Так, что же делать. По-моему, пора отсюда сматываться.
Куля задумчиво теребила канцлерский орден, который она никак не могла отколупнуть от ночной рубашки. Самое страшное было в том, что она, незаметно для Штирлица, просто сбросила Сталина с провода, когда тот назвался. Во-первых, потому, что этот звонок, как и появление группенфакиншулерляйтера, весьма помешало ей сосредоточиться. Во-вторых, она никогда не разговаривала с топ-менеджерами такого масштаба и, не выпив, просто не была готова принять удар. В результате, все сама и напридумывала в ходе мнимого разговора.
– Блин, провалила задание, – тупо думала она, перебирая в тыковке несколько минувших дней. – А какое было задание-то? Все-таки идея была хороша – сколько туристов приедут, сколько денег городу и людям пойдет, дома отстроим, дороги… Ведь есть же Великая китайская стена! Миллионы туристов, куча бабла в бюджет! Сцуко, забыла про двери …
Куля и не знала, что товарищ Сталин полностью одобрил ее идею, не оставив жителям Берлина не то, чтобы дверей, но и мышиных норок. Поэтому зря она нажала на сброс…
Сталин и Берия обсуждают Кулю
– Товарищ Берия, что это творит эта питерская хабалка? – товарищ Сталин нахмурил оставшиеся бровки и пыхнул трубкой.
– А вы про что именно, товарищ Сталин? – Берия высокомерно повернул голову на сорок градусов мимо физиономии товарища Сталина. – Вы о каком именно проступке товарища Кулемадзе?
– Как про что? А что, что-то еще? – Сталин загадочно задержал дыхание и выпыхнул три тяжелых адовых кольца.
Очнувшись и окинув поляну, Берия взбодрился:
– Даже теряюсь, с чего начать! Спекуляция, сводничество, торговля валютой, поклепы на нашу дорогую советскую власть, инаугурацию сорвала, безграмотность опять же…
– Безграмотность? А профессор Селезнев убеждал меня в обратном…
– Ага, – смекнул Берия. – Вот оно что…
– Да, да, абсолютная безграмотность, товарищ Сталин. «Жи-ши» пишет через «ы», «спасибо» через «о», «Сталин» через «е»…
– Ну Сталин еще потерпит, - улыбнулся Сталин. – Как мое имя только не полоскали… А вот слово «позитив» в условиях надвигающегося конфликта с империализмом писать через «фефе» просто преступно!… Просто преступно… Какой к троцким чертям позитифф, когда на дворе этот сука Труман со своей хлопушкой! Не то она делает, ай не то…
– Прикажете дать пенделя?
– Пенделя мы дать всегда и всем успеем. Дай ей орден. И пусть подумает над своим поведением. Дай ей самый большой, хороший и тяжелый орден. И пусть всегда носит. Килограмм на восемь отлей. Скажи, самый почетный орден, снимать тока в ванной… Хотя… и в ванной снимать не рекомендуется!
– Но это жестоко… – произнес Берия неожиданно для себя.
– Ничего, день поносит, три поносит, устанет, – Сталин улыбнулся. – Устанет – меньше ходить будет , а меньше ходить будет – меньше знать будет, меньше знать будет – меньше болтать будет…
– Так она ж и так немецкого не знает, товарищ Сталин, –проворчал Берия.
– Вот тока мне не говори об этом, ладно? – Сталин нахмурился. – Я помню, как она у меня на даче «Лили Марлен» пьяная пела… На немецком…
– Бляя… Пипец, – подумал Берия. – Не знаю, что и делать. Где шеф и где его крыша. Кому верить-то? Кто пел на немецком?!!! Да я это пел, переодевшись в Попрыгушу, которую знал по Азербайджану девятнадцатого года! Кажется, я… Пел… Бля, я шпион… Не, я просто Мата Хари… Буду держаться той версии, что заслан вместо Троцкого… Не, тогда и мне дадут пенделя… Фуххх, ладно, надо думать, а пока…
– Согласен, товарищ Сталин. У нее большой акцент. Но нельзя выдавать нашего человека.
– Вот за что я тебя люблю, Лаврентий, так это за ноги! – Иосиф Виссарионыч даже как-то просветлел. – Какие у тебя ноги, Лаврентий! Такие быстрые ноги до Германии за один день добегут, гы!
– Между прочим, у ног варикоз, который тянет на целую дачу на Рублевке… – Лаврентий нахохлился и превратился в гордого, практически абхазского птица.
– Да? Вах! Что-то у меня лобное место пустует, давно туда никто не заглядывал. А, душа моя? – Сталин глубоко посмотрел на Лаврентия и многозначительно почесал между ног.
Лаврентий понял-таки задачу и заказал бронированный дирижабель в Германию.
Бегство из Фатерлянда
– Что, Берия едет?
– Ну типа того. – Штирлиц одиноко повращал глазами. ¬– А ты… Вы куда-то собираетесь?
Куля выглядела несколько озадаченно. Конечно, она была троечницей по истории, но кто такой Берия, она где-то в глубине своего мозжечка смутно припоминала.
– Да так, дела тут нашлись… Надо пройтись по аллеечке, наших собрать, последнюю пьянку устроить.
– Что? Почему последнюю? ¬– Опухший Штирлиц плохо соображал, и разговор вообще давался ему с великим трудом. – Там вообще-то ходоки за дверью ждут, вы им аудиенцию еще третьего числа обещали…
– Ходоки ходоками, а время не ждет. Работать надо. Идите работайте там свое. А мне… Надо…
И только забежав в Кабинет Времени, она, глубоко отдышавшись, произнесла самую глубокомысленную фразу нашего времени:
– Бл..ь, еле съеб..сь… Поехали!..