Когда-то я уже писала о том, что у известного израильского журналиста и писателя Цура Шезафа есть особое чутье на экстремальные события. В его жизни не раз случалось, что он прибывал на место незадолго, как там начинался военный конфликт (землетрясение, наводнение, цунами). Покидая Грузию в первых числах августа, Цур уже знал, что скоро снова вернется сюда. Так и произошло.
…Мы сидим в его доме в Яффо: пару дней назад Цур вернулся в Израиль из северного Ирака, куда он отправился прямиком из Грузии, после окончания военных действий. Цур показывает мне кадры, которые он снимал из машины в тот страшный день, когда жители Гори в спешке покидали город вместе с армией.
На экране танки, машины, подводы, грузовики… Очень много солдат. Некоторые из них, - пешие, бросаются к водителям частных машинам, умоляя довезти их до Тбилиси. Цур направляет камеру на себя. У него потерянный вид. «Только что мы видели два охваченных пламенем танка на обочине…, - негромко произносит Цур, делая паузы и глядя куда-то в сторону, - грузинская армия бежит из Гори… И мы вместе с ней. Вообще-то это очень грустно – бежать с войны, отчетливо сознавая: твое место там – ведь для того ты сюда и прибыл, чтобы снимать происходящее. Но что поделать, все мы – молодые и старые – хотим жить, и это естественное желание любого человека…»
Цур вспоминает события того дня:
- Мы с Кармелем Луцати (корреспондент второго канала израильского ТВ – Ш.Ш.) не собирались покидать Гори в разгар событий, и когда к нам подходили грузинские солдаты с просьбой подбросить их до Тбилиси, отвечали, что остаемся. Потом мы встретили в пресс-центре других своих коллег – Ора Геллера с 10-го канала и Уриэля Синая. Они, в отличие от нас, были без машины: может быть, поэтому Ор считал, что надо срочно возвращаться в Тбилиси. Тут началась паника, грузинские солдаты закричали: «Скоро здесь будут русские! Русский спецназ!», и все моментально пришло в движение: танки, бронетранспортеры, грузовики, легковые машины, мотоциклы – все устремились к выезду из города. Я тоже решил уезжать. Не то, чтобы поддался панике, но встречи с русским спецназом я не хотел – точнее, с теми его частями, которые обычно направляются в подобные зоны конфликтов. Я уже видел, что они творили в Чечне: воюют без правил и с легкостью пристрелят любого, даже такого безоружного, как я. К тому же, мне не хотелось рисковать машиной своего друга, который оставался в Тбилиси и одолжил ее для нашей поездки в Гори. Мы покидали город в числе последних – если не последними. В пути нас то и дело пытались остановить грузинские солдаты, которые просили (не требовали!) взять их с собой. Они боялись русских и были неспособны выстоять против них чисто психологически, в отличие от чеченцев, с которыми мне приходилось сталкиваться в 1995-1996 годах.
- Были ли грузинские события похожи на те, что ты наблюдал в свое время в Чечне?
- Нет, в Чечне все было совсем иначе. Поначалу русские вели себя там гораздо более сдержанно, чем в Грузии (все же Чечня находится в границах России и была ее неотъемлемой частью), но когда встретили серьезное сопротивление, пошли на Чечню тотально, стирая ее с лица земли. Кроме того, у чеченцев не было психологического страха перед русскими. Там была война на равных. А здесь, даже и не война, а просто военная операция, целью которой было не столько уничтожение, сколько унижение Грузии. Как если бы кто-то пришел в чужой дом: ему подали кофе, он его выпил, встал из-за стола и изнасиловал жену хозяина. Ведь что произошло на самом деле? С 1989-го года Россия была на спаде, а теперь спячка закончилась. Медведь вылез из берлоги и показал, что он в прежней силе, и когти у него на месте. Ты знаешь, я очень уважаю русских за многие вещи - их культуру, замечательных писателей-гуманистов, которых они дали миру, но в то же время понимаю, что это не мешает России проявлять агрессию и быть достаточно жесткой по отношению к своему народу и к другим. Еще раз повторю, что когда я находился в Чечне, то не боялся ни чеченцев, ни бомбежек. Единственное, чего я боялся – это встречи с русскими спецназовцами, среди которых было немало бывших уголовников. Они тогда с невероятной, волчьей жестокостью буквально стирали чеченцев с лица земли, и было очень опасно оказаться случайно у них на пути.
Последняя поездка на Кавказ была для меня самой короткой и самой драматичной, при том, что в Грузии я не видел множества погибших, как это было в Бирме после недавнего урагана, в Шри-Ланке после цунами, или во время войны в Косово, Ираке, Афганистане. Я все время задаюсь вопросом: почему именно эта война так сильно ударила по моим чувствам? Может, оттого, что я впервые видел бегущую армию, объятую страхом? Я сам служил в десантных войсках, участвовал во многих боевых операциях и никогда не видел, чтобы израильская армия бежала с поля боя – и в этом мы похожи на русских, хотя у нас, по сравнению с ними, очень маленькая страна. И еще: какие бы разборки не происходили у нас внутри, - когда начинается большая война, все встают и идут воевать. Думаю, что не случайно по грузинскому телевидению во время недавних событий постоянно крутили фильмы о нашей Шестидневной войне. А, может быть, я принял все так близко к сердцу потому, что за пять дней моего пребывания в Грузии произошло слишком много драматических событий? Бегство из Гори, тяжелое ранение моего товарища Цадока Йехезкели и то, что стреляли в меня…
- Ты пересекался в Грузии с Цадоком Йехезкели?
- Я узнал о том, что Цадока ранили, спустя несколько часов после случившегося. Мы приехали в больницу вечером и застали там редактора «Едиот Ахронот» Шило Де Бера и журналиста Нахума Барнеа. К нам вышел грузинский врач и сказал: «Его положение настолько тяжелое, что я не уверен – переживет ли он эту ночь…» У врача были основания так считать: ведь Цадоку оказали первую помощь только через два часа после ранения, уже в больнице. А кассетная бомба – это страшная шутка: моему товарищу голову снесло от ее осколков в 1982-м в Бейруте – только что был с нами, отошел на минуту - и все… Цадоку еще повезло. Думаю, что у него все будет хорошо. Видно, не судьба ему еще уходить…
- Кстати, этот эпизод, как в тебя стреляли русские, был показан в новостных выпусках по всем каналам израильского телевидения. Только в отличие от уроженцев страны, русскоязычные израильтяне еще и поняли, что именно тебе кричал тот русский солдат. Это были самые отборные и грязные ругательства.
Цур смеется:
- Если бы я знал это тогда, может, бежал бы еще быстрее!
Наш разговор прерывает телефонный звонок. На том конце провода, очевидно, высказывают беспокойство как раз по поводу эпизода, о котором мы только что вспомнили с Цуром. Продолжая смеяться, он говорит своему товарищу: «У русских не было никаких шансов нас догнать: мы бежали слишком быстро. Жаль, что ты не видел! Это было зрелище…».
- А что ты испытывал тогда на самом деле? – спрашиваю я Цура, дождавшись, когда он закончит разговор.
- Понимаешь, то, что произошло со мной, очень отличалось от форс-мажорных обстоятельств, когда рядом с тобой падает снаряд, или вокруг начинается стрельба. Война есть война - там очень опасно. Но когда дуло автомата направлено прямо на тебя – тут уже что-то совсем другое. Я много думал об этом… За пять дней, проведенных в Грузии, я от силы спал по три часа в сутки – работал на адреналине. На войне ты испытываешь что-то вроде наркотической зависимости от происходящего: масса событий, нужно успеть побывать везде, отснять материал, написать отчет, отправить в редакцию. Ты настолько занят, что не ощущаешь ни усталости, ни голода, ни жажды, забываешь об опасности. И вдруг попадаешь в такие обстоятельства, где твоя жизнь может оборваться прямо сейчас, в эту секунду: тебе в грудь упирается ствол, из которого вылетит пуля, и ничего уже больше не будет. Наверное, я немного утрирую: ведь на самом деле ничего не случилось, меня даже не ранили, машину - вернули, и в итоге есть журналистский скуп и хороший повод, чтобы посмеяться в кругу друзей… Но ощущение того, насколько хрупка наша жизнь, которая может вот с такой легкостью оборваться в любой момент – оно осталось…
- Расскажи, как это было.
- Если не ошибаюсь, шли седьмые сутки с начала войны. Утром мы выехали в Гори: с нами попросился парень из местного отделения Джойнта - он должен был доставить еду для еврейских семей, которые там еще оставались. Неожиданный попутчик сильно облегчил мне работу, сев за руль, чтобы я смог вести съемку из машины, пока мы ехали. С нами был еще Кармель Луцати со второго канала. Что же касается Нира Камфри (из «Маарива» - Ш.Ш.) и Аншела Пфеффера (из газеты «Гаарец»- Ш.Ш.), то они присоединились к нам позже. На въезде в Гори скопилось довольно много машин с журналистами, но русские солдаты никого не пускали в город. Потом откуда-то появился пожилой осетин в военной форме и принялся палить в воздух. Началась паника, машины стали уезжать, так что вскоре мы остались одни. В этот момент к нам подошел русский солдат с оружием и начал требовать ключи от машины. Парень из «Джойнта» тут же выскочил и убежал (мы встретили его потом только в Тбилиси), а мы остались. Я вышел из машины и приблизился к ней с другой стороны, где минуту назад еще сидел наш сбежавший водитель. Ключи были, по-прежнему, в замке зажигания. Я опустился на сиденье, теша себя надеждой, что, может, нам и удастся сейчас рвануть с места и уехать вслед за остальными журналистами, но солдат с силой вытащил меня наружу и начал отгонять от машины стрельбой: пули ударяли в землю у самых ног - одна едва не угодила мне в край сандалии.
Мы не стали ждать развязки и бросились врассыпную. Отбежав метров сто, остановились и увидели, как наша машина – со всеми документами, деньгами, портативными компьютерами и прочими вещами – отъезжает в противоположном направлении. На моей шеее болтались две камеры – все, что осталось. К счастью, через полчаса русский офицер вернул нам машину в полной сохранности: ничего не пропало.
- Главное, что камеры оставались при тебе, так что при любом раскладе ты мог бы еще снимать, - замечаю я.
- Да, верно, - соглашается Цур. – Кстати, Кармель не прекращал съемку все это время – с момента, когда началась пальба в воздух и - до нашего бегства.
- Кроме видеосъемки, я видела в Интернете еще фотоснимок этого события, где солдат награждает одного из вас пинком, только не разобрала – кого именно…
- Точно могу сказать тебе, что это был не я: мне достались пули под ноги, а не пинки, - смеется Цур и добавляет. – Вообще-то мы легко отделались. Наверное, оттого, что за несколько минут до происшествия здесь было слишком много иностранных журналистов, русский офицер не хотел давать повода для скандала в прессе. Теперь я хочу еще раз вернуться к твоему предыдущему вопросу… Что я испытывал в тот момент на самом деле? Понимаешь, когда с тобой такое происходит, ты говоришь себе: все, хватит, я хочу домой. Пусть ты не видел таких ужасающих картин, как в других «горячих точках», но зато в тебя стреляли. Именно в тебя. И это многое меняет. Конечно, через день-два событие оттесняется на задний план, и ты продолжаешь работать, как и прежде. Но что-то все равно остается… Страх, не страх. Не знаю. Скорее, ощущение, которого у тебя прежде не было.
- Может быть, ты, не отдавая себе в том отчета, ездишь в опасные места, чтобы больше ценить жизнь?
Цур смеется:
- Ну… у других-то людей более сильные инстинкты: они, в отличие от меня, стараются держаться подальше от опасных мест. И вообще, люди моего возраста (мне через месяц уже пятьдесят) более осторожны и умны. А я дурак. Глупо так рисковать, когда у тебя есть семья, дети, друзья… Глупо не беречь жизнь, которую ты можешь потерять на войне с такой легкостью…
- Ты сказал в начале нашей встречи, что с этой войны вернулся другим. А до того все было нормально?
- Думаю, что на самом деле этот процесс начался у меня еще раньше. Казалось бы, когда ты видишь столько чужого несчастья, крови, смертей, вроде бы, должен становиться более непроницаемым, опытным… Ты ведь уже знаешь, что тебя там ждет и как надо себя вести, чтобы уцелеть. А у меня все наоборот. С годами я становлюсь все более чувствительным, наверное, оттого, что начинаю многое понимать. И ощущение, что жизнь человека на войне может оборваться в любую секунду, усиливается у меня с каждой поездкой в горячую точку. Но эта, последняя поездка, действительно что-то во мне перевернула... Знаешь, я ведь при любом раскладе всегда принимаю сторону слабых и беззащитных. И когда я смотрел на происходящее в Грузии, у меня это вызывало ассоциации с тем, как огромный медведь одним ударом лапы задирает слабую овцу. С другой стороны, я не мог понять, как Саакашвили удалось свести с ума целый народ и сунуться в эту ловушку? Может быть, им казалось, что с той же легкостью, с которой они совершили «бархатную революцию», они справятся с любой другой проблемой? Но зачем же нужно было вести себя так глупо: лезть в западню и давать России повод к легкой и победоносной войне? Они полезли в ловушку, где их уже ждали, и получили удар палкой по голове. Можно сказать, что Грузии еще повезло - пока она потеряла только Осетию и Абхазию, все могло закончиться еще хуже. Впрочем, я совсем не уверен в том, что эта история действительно закончилась…
- Ты считаешь, что этот конфликт может положить начало третьей мировой войне?
- Если бы я так думал, то был бы уже там. Ты ведь меня уже немного знаешь, - смеется Цур. – Нет, не думаю, что Путин хочет войны. Россия вела себя в этом конфликте хоть и агрессивно, но умно: просто запугала всех на примере Грузии и дала понять Западу, что не стоит с ней связываться. Мне кажется, мы действительно увидели нечто такое, чего не видели ни в 1989-м (развал Союза), ни в 1995-м (первая чеченская война). Начинается новая геополитическая игра, напоминающая ту, что разыгрывали в прошлые века большие империи – Англия, Россия. Путин сумел в течение считанных дней изменить ситуацию: вы считали нас мертвыми так мы вам покажем! Путин – это новый царь, один из самых умных и агрессивных. На самом деле ему не важны ни грузины, ни Грузия, никто. Просто это был удобный повод продемонстрировать всем свою силу. Думаю, что в ближайшие годы противостояние крупных держав будет проявляться на территориях маленьких государств.
У меня действительно, с годами выработалось какое-то особое чутье. Когда я увидел в Грузии первый российский танк, то сразу понял намерения России, точно так же, как понял, что собираются делать в Ираке американцы, когда они еще только туда вошли.
Можно посмотреть на ситуацию и под другим углом и понять, насколько происходящее напоминает театр, или компьютерную игру. Путин передвигает фигурки, сидя у себя в Кремле, Буш ведет свою игру из Белого дома, ну а я, в отличие от них, играю на самом поле, среди этих фигурок, потому что мне нравится находиться в потоке движения. А кроме того, меня волнует судьба мира, и я хотел бы в нем что-то изменить - хотя бы правдивой информацией с места событий. Иногда удается сделать и чуть больше. Этой весной я оказался единственным журналистом, который в первые дни после стихийного бедствия, передавал репортажи из Бирмы для американской телекомпании СВС (местные власти закрыли доступ прессе - я въехал туда под видом туриста). И моя информация о том, какого рода гуманитарной помощи ждут от Америки уцелевшие жители этой страны, вовремя попала в Белый дом.
Возвращаясь к событиям в Грузии, добавлю еще, что лично для себя я вынес из этой войны одну очень важную вещь: Россия становится империей, и самые интересное и значимое теперь будет происходить там. А потому мне нужно срочно учить русский язык и ехать в Россию на несколько месяцев. Может быть, и удастся «расшифровать» русский геном - понять, к чему это может привести мир.
- Как долго ты усидишь дома на сей раз?
Цур смеется:
- Вот уж вопрос… Скоро поеду читать лекции в Германию, а в октябре махну на месяц в Гималаи. Дальше пока не знаю. Больше всего меня сейчас занимает идея с длительной поездкой в Россию.
- У идеи уже есть контуры? Ты будешь постоянно находиться в Москве, или Санкт-Петербург тоже входит в твои планы?
Цур опять смеется:
- Ну а как же! Должен же я посетить Эрмитаж!, - и после паузы добавляет. – На самом деле, пока четких контуров нет. Я вот думаю, может, мне стоить даже проехать всю Россию: понять ее границы, почувствовать, что происходит на окраинах…
P.S. Моя предыдущая статья о Цуре Шезафе, опубликованная несколько лет назад:
http://www.proza.ru/texts