Многие отчего-то считают, что сравнивать творчество одного человека с творчеством другого, желательного припорошенного инеем времени – это один из столпов, на котором зиждется критическая мысль. «Он пишет, как имярек» – устойчивая формула, можно даже сказать, канцеляризм, прочно укоренившийся в сознании критика. Удобная формулировка, которой, в принципе, все сказано. Кто не знает «широкие штанины» Маяковского или северянинские пресловутые «ананасы». Жизнь, боль, чувства, язык характеризуемого поэта укладываются таким образом в представление о пусть гениальном, пусть признанном, пусть хрестоматийном – но о ком-то другом. А кто, как не поэт, блюдет свою неповторимость, уникальность, единственность? Кто, как не поэт, может быть более всего из всего цеха творческих деятелей обречен на одиночество – и внешнее, мирское, и внутреннее, онтологическое? Поэт, словом прозревающий дали прошлого и туманы будущего, неприкаян и бездомен в рамках – этого времени, этого города, этой улицы…
Поэтому, говоря о поэзии Сергея Нежинского, мы можем сравнить ее с поэзией только одного человека – Сергея Нежинского. С первых строк, с первых образов, его мир приковывает к себе и уже не отпускает: можно читать стихотворения Нежинского с завистью, можно читать их с восхищением – одно есть факт свершившийся и непоправимый: перед нами – не просто интересная личность, умеющая видеть этот мир инако, перед нами – Поэт.
Стихотворения Нежинского обладают всеми атрибутами художественного языка. Яркий эпитет, неожиданная метафора, отчетливая звукопись в совокупности с экспрессивной насыщенностью поэтического полотна позволяют говорить о высоком уровне поэта, о безупречности его манеры письма, и, несомненно, об индивидуальном почерке Сергея Нежинского.
Запой три дня. Дрожит в припадке Южный.
Пес лижет снег. Забор лежит с цингой.
Как явно тут смыкается окружность
Глухих времен над самой головой.
Тут грек зарыт.
Тут бег эпох нарушен.
Разрушен взгляд и предрешен исход…
И ветер лист оторванный, как душу,
Через несущее неслышимо несет.
Его поэзии вообще характерно обращение ко вневременному, находящемуся именно на стыке «глухих времен», или же над ним. Ко вневременному, как абсолюту, способному примирить человека с несовершенностью мира, на который обречена его душа.
Читая Нежинского, невольно вспоминаешь миф о Сизифе в трактовке Альбера Камю. К его поэзии в какой-то мере применимы эстетические каноны экзистенциализма. Лирический герой Нежинского, жизнь которого «похожа на бег по пустому кольцу ипподрома», находится в постоянном поиске выхода из несвободы – города, толпы, ума… Частой темой изображения его есть состояние пограничное: между явью и сном («Я будто спал…»), между иллюзией и реальностью («Метаморфоза», «Против часовой стрелки»), между жизнью и смертью («У неба на бледном лице ни кровинки…», «Записка на столе», «При открытых дверях плохо спится»). Действующие лица пейзажа, как неизменные спутники лирического героя Нежинского, тоже поддаются пограничному состоянию: они страдают, болеют, умирают или кончают с собой. Небеса бросаются под колеса или тонут в анабиозе, ветер качает труп березы, по щекам течет серая кровь дождя. Владычица этого сумеречного мира – Луна, которая появляется то «тихим бубенчиком», то как «безвольно-голубой стеклярус», то как «желтобокая вобла»… И пропасть, пропасть бытия, замешанная на греках, скифах, европейцах, бездушная, слепая, в которой «незачем и некуда спешить».
Евгения Красноярова