Вновь самолетный гул
Стрелой пронзает сердце,
А на душе – «отгул»,
И не на что надеяться.
И наступившая весна
Нисколько не тревожит,
И ночь, прошедшая без сна,
Мои печали множит.
И жизни краски не вернуть,
Не воротить былое.
С тобою вместе не шагнуть
В пространство голубое.
В то лето все было так, как десять лет назад на родном аэродроме. Шли тренировочные сборы, прыгали до восьми прыжков в день: три-четыре “тридцатки” (акробатику), остальные - на точность приземления, в основном группой. “Тридцатку” смотрели в трубу, отсекали время комплекса. Прыжки на точность прыгали на электроноль, как на соревнованиях…
Муж был тренером команды Омского военного округа, начальником сборов. Уже второй год он служил в армии по контракту.
После периода застоя в ДОСААФ, где уже лет пять лет не было нормальных прыжков, это было, словно возвращение в прошлое. Муж вновь “горел” прыжками и работой, виделись теперь мало и урывками: с начала весны и до поздней осени были сборы, соревнования, зимой – подготовка; домой приезжал ненадолго. Она страдала от этого, мучалась от какой-то выдуманной бабьей ревности, хотя разумом понимала его чувство ответственности за людей.
С тех пор, как началась перестройка, и прыжки в ДОСААФ пошли на спад (не было денег на бензин, соревнования), они с мужем почти не разлучались. Теперь же, когда муж второй год служил в Омске, эти разлуки переносились особенно тяжело. Всю долгую зиму она с нетерпением ждала лета, зато потом срывалась и мчалась к нему в Омск; иногда брала кого-нибудь из детей, но, чаще, оставляла их дома: было меньше хлопот о кормежке, о проживании.
Первое лето они жили в гостинице, условия проживания были сносные, и она взяла с собой младшую четырехлетнюю дочь. Прыжки, правда, начинались рано, на аэродроме по утрам было еще прохладно, зато ребенок мог вволю дышать свежим воздухом, а днем - бегать босиком по траве, загорать. Пока мамы и папы прыгали, “аэродромные” дети были предоставлены сами себе чуть ли не с пеленок.
… На второе лето службы мужа с гостиницей возникли проблемы, и они поселились в “парашютном” домике, где хранились парашюты и другая военная техника, на территории воинской части. Домик был насыпной, старый, и в нем водились крысы. По ночам они скреблись и грызли что-то по углам, либо шуршали каким-нибудь полиэтиленовым пакетом, случайно свалившимся на пол. Несколько раз за ночь муж вставал и гонял их, крысы успокаивались, но ненадолго: ночью они чувствовали себя хозяевами.
Поначалу она долго не могла заснуть, когда, лежа в темноте, слышала топот десятков крысиных ног по крыше и шорохи по углам. Когда ей случалось подниматься ночью, включив свет, она видела, как эти мерзкие твари спрыгивают с полок шкафа, где хранились продукты (полки были на одном уровне с лицом), и перебегают ей дорогу. Как-то, днем, уехав на прыжки, они оставили продукты в пакете на столе. А возвратившись с прыжков, увидели последствия пиршества: пакет был прогрызен, куски хлеба разбросаны по всему полу.…
Впрочем, в домике только ночевали. С утра и до позднего вечера они были на свежем воздухе. Возле домика, по совету одного из летчиков и ее просьбе, муж вскопал небольшой кусочек земли. Купив на местном базарчике семена овощей, она засеяла две грядки, и вскоре они ели свою редиску, зеленый лук, укроп, петрушку, пропалывали морковку и кабачки. Воду на поливку таскали из казармы, которая находилась метрах в ста от их домика. Для этого использовали множество пластмассовых бутылок из-под “пепси” и других видов газ.воды. После прыжков эта работа была видом отдыха, они занимались этим с удовольствием: муж таскал воду, она поливала, рыхлила грядки, пропалывала сорняки.
После этого они садились под тополем, на скамейку с удобной спинкой (такие обычно стоят в парках и, видимо, кто-то притащил ее сюда), и любовались на плоды своего труда. Рабочий день был закончен, спортсмены разъехались по домам, солдаты на плацу занимались строевой подготовкой, а они с мужем были у себя дома: огороженный сеткой, домик с грядками и небольшой зеленой полянкой с турником – их территория, и они спокойно отдыхали. Поначалу ей было непривычно такое тесное соседство с солдатами. Улыбаясь, она стыдила мужа, когда он, раздевшись, в одних шортах, загорал на своей территории, либо мастерил что-то из дерева.
Когда он ждал ее приезда, то наскоро смастерил широкую деревянную кровать, так как ему выдали обычную железную солдатскую “односпалку”. И вот теперь, после прыжков, он, не спеша, с любовью, выстругивал спинки кровати. Это занятие доставляло ему особое удовольствие после хлопотного прыжкового дня. Кровать поначалу стала предметом для шуток девчонок-парашютисток, но муж быстро «поставил их на место», дав им понять, что они «глупые и ничего не понимают в жизни». Мужики же из команды поглядывали на них с завистью…
Лето близилось к концу, готовились к “показухе” в честь Дня ВДВ – 2 августа. Мужа после прыжков она не видела до самой ночи: он уезжал в штаб, – нужно было оформлять какие-то документы, решать вопросы о сборах, соревнованиях, в деталях планировать показательные выступления. Она готовила ужин на плитке и ждала его возле своих грядок под тополем.
Последнее время она все чаще замечала, что с мужем творится что-то неладное. Он никогда не жаловался по пустякам и редко пропускал прыжки по причине болезни: если это была какая-нибудь простуда, то просто не обращал на нее внимания и отшучивался, когда она приставала к нему с таблетками. Последние полгода, он стал жаловаться на здоровье, но уговорить его обследоваться ей не удавалось. “Вот закончится прыжковый сезон, тогда…”, - говорил он. Наконец, она смогла убедить его: медицинское обследование было назначено на четвертое августа (после «показухи») в местной больнице.
На тренировочных прыжках муж теперь почти не прыгал, (она чувствовала, что ему тяжело), но продолжал тренировать спортсменов: смотрел в трубу “тридцатку”, объяснял ошибки на точности, следил за укладкой парашютов. Он отдал ей свой парашют По-25 (это был более современный купол, чем ее По-21), и она прыгала с ним.
Но в показательном выступлении 2 августа он решил все же участвовать. Мужики должны были прыгать с автоматами, стреляя на малой высоте, девчонки же прыгали с флагами (ей достался Российский флаг, она прыгала первой).
Прыгали на стадион, трибуны были заполнены молодыми десантниками. Гремела музыка, в мегафон объявляли каждого приземляющегося. “Приземляется старший лейтенант медицинской службы, мастер спорта С…а Ольга, - услышала она и подумала, - и тут не могли, чтобы не приукрасить”. (Она была только КМС по парашютному спорту).
Приземлившись, с тревогой наблюдала, как муж, стреляя почти до самой земли, в последний момент схватил стропы управления. Приземление было очень жестким, и она почти физически почувствовала это…
Их последняя “показуха”, 2 августа.… И шампанское, которое собирались распить в небе, на “этажерке”, так и осталось не распитым….(Нелепо, что сейчас вспоминается такое)…
А после обследования, четвертого августа, они узнали свой приговор. Врачи, как медику, ей сказали все прямо, не оставив и доли надежды. Мужу она сказала не все, лишь убедила ехать домой лечиться. Описать свое состояние, в тот момент, можно было в нескольких словах: она была убита; как медик, знала, что это конец, но не могла в это поверить. И знала, что будет бороться до конца.
…Да, это были четыре месяца жизни и борьбы. Они жили в то время, будто, в другом измерении: время словно растянулось, и каждый прожитый день был, словно, целая жизнь, или, вернее, кусок жизни, отвоеванный у смерти. Она не замечала в этот период детей; они как-то сразу стали самостоятельнее, взрослее. Старшая двенадцатилетняя дочь увозила младшую пятилетнюю сестру к бабушке, на другой конец города, когда ей было совсем не до них … (Позднее, она удивлялась, как они не заболели в то время, и с ними ничего не случилось).
…Четыре месяца “в одной упряжке”… “Я люблю тебя, Ольгуня, как мне повезло с тобой!…” - Это ли не счастье?.… Этот крик души в момент существования на пределе человеческих возможностей…
Они не сидели, сложа руки, не ныли, не показывали друг другу слез. Она видела его страдания и, кажется, не меньше страдала сама. Голову ее по ночам распирало так, что она боялась не выдержать. “Что делать?…” – этот вопрос стоял в голове постоянно. Они испробовали все возможные методы лечения, не щадящие порой самого человека. И уже интуитивно понимая свое бессилие, она стала взывать к Богу: “Господи, у меня было слишком много счастья, у меня есть двое детей. Наверное, на мой век этого хватит; оставь мне только друга, чтобы было с кем общаться, излить кому-то душу…”
Но Он рассудил по-своему…
*************