Часть V
Палома похожа на меня саму в юности – сейчас-то уже что осталось прежнего авантюризма, любви к перевоплощениям, приключениям, детского азарта, вкуса к жизни… Я иногда чувствую, что и на самом деле стала уже той самой сеньорой Мерседес, в существование которой безоговорочно верили все. Только без ее властности, жесткости и садизма – но такая же скучная и предсказуемая. Театральная маска, фасад – а за ним такая опустошенность… только девочка это хоть что-то во мне пробудила, заставила вспомнить, какой я когда-то была. Такую дочь я хотела иметь – повезло же Марии Инеш! И она еще чувствует себя несчастной и жалуется на судьбу. Или, может, ей нравится эта роль, она слишком вжилась в нее… или я забыла о том, что бывает обычная жизнь, без притворства и манипуляций.
- Когда пытаешься обмануть человека, значит, считаешь его глупее себя… держишь за дурака, - сказала я как-то Густаво.
- А я и считаю всех дураками. Ну… большинство – это точно.
Моя жизнь так сложилось, что не было человека, которого я бы могла уважать или испытывала бы в этом потребность… на самом деле обман – это неуважение. На сцене – работа, вне сцены – в нашем с Густаво случае: преступление. Хотя юристам было бы крайне трудно нас уличить – он в этом смысле все очень неплохо продумал.
- Я чувствовала, что он что-то скрывает от всех, и это как-то связано с вами… поэтому и приехала, мне стало ужасно любопытно, но такого я не ожидала! – я видела, что для нее – это забавное приключение, и она рада участвовать в этой затее.
- В начале я думала так же, как ты… Но прошло тридцать лет.
Больше она ничего не сказала – наверное, все-таки поняла, каково это: утрата собственной личности, потеря даже формальных признаков своего «я» - когда-то казалось, они не важны: подумаешь, имя, фамилия, дата рождения, прошлое… Но углубляться я в это не буду – для того, чтобы закончить повествование, не нужно слишком сильное и болезненное погружение в мою бездну.
- Я не уверена, что хочу связаться с фанатиком вроде этого Алессандру, - призналась Палома. – Окрутить его совершенно нетрудно, но вы думаете, он будет плясать под папину дудку? Да еще и родня его – вы бы их видели! Папаша только об аболиционизме и говорит, оба кузена – такие же. Кстати, жены их жалуются – на нужды партии этим Медейросам никаких денег не жалко, а собственным детям перепадают гроши, о себе уж эти матроны помалкивают…
- Дело твое, - я пожала плечами, желания ссориться с Густаво у меня не было, а если уж он что вбил себе в голову, переубедить его невозможно. Он ведет двойную жизнь – развлекается напропалую, доволен тем, как все сложилось, будь у нас дети, я бы не чувствовала себя до такой степени одинокой, вот и цепляюсь теперь за Палому. Ее замужество нас разлучит, и мне даже поговорить будет не с кем.
- Вот если бы заключить брачный контракт… но это возможно, только если он согласится. И как я тогда буду выглядеть? Охотницей за деньгами? Каким бы ни был ослом Алессандру, а он все поймет. Он таких презирает, он сам мне сказал…
Густаво, придумав неплохой план, учел, очевидно, не все. Медейросы очень упрямы, отец Алессандру – юрист. И тут меня осенило…
- Знаешь, что? Надо подать это как часть борьбы за права бывших рабов… Официальное признание их свободными – это еще далеко не все, только первый шаг…
- А следующий – признание за ними юридических прав на имущество в случае расторжения брака? – Палома захлопала в ладоши. У нее явно поднялось настроение.
Когда этот романтик с горящими глазами и лихорадочно возбужденной речью приехал к нам снова, Палома, испачкавшись в грязи с ног до головы, ждала его, сидя у дерева.
- О! Что эта мегера сделала с тобой снова? Этот надсмотрщик… я убью его своими руками! – воскликнул он. Палома закрыла лицо руками.
- Она сказала мне, что, даже если ты попытаешься выкрасть меня, то никогда… никогда не будешь считать такой же, как белых.
- Да у меня и у самого есть примесь! – с готовностью отозвался Алессандру. – И я этим горжусь.
- Я тоже, - вспомнила уроки своей экзальтированной матери Палома. – Я всегда гордилась тем, что и я – в какой-то степени негритянка, я дочь – своего народа, в моих жилах течет праведная кровь… кровь невинных жертв великого зла под названием Рабство.
- Рабство должно быть когда-нибудь уничтожено, стерто с лица земли! – Алессандру вопил так, что его было слышно даже на втором этаже, я, спрятавшись за занавеску, внимательно наблюдала за происходящим. – Человек не должен продаваться и покупаться, как вещь… как предмет…
- Но ты сам говорил, что светские барышни это делают – добровольно… они выставляют себя на продажу.
- О, да! У них есть свобода, а они – что они делают? Они ей торгуют! Если бы ты была свободной, тебе бы стала противна сама мысль о том, что продаться иной может сам…
- Иуду купили за тридцать серебренников, - вспомнила вдруг Палома. Алессандру смотрел на нее с восторгом.
- Какие у тебя глубокие познания! С иными светскими куклами и говорить не о чем, а ты… рабыня… тянешься к просвещению! Я горжусь, что встретил тебя на своем пути, сам Господь осветил тропу, по которой я шел и указал мне цель…
- Я хочу, чтобы у меня были такие же права, как и у белых, родившихся свободными… пусть я ими и не воспользуюсь никогда, потому что честь и достоинство… но… сам факт, что эти права мне даны…
- О, я понимаю! Конечно! Я много читал о том, как бесправные существа мечтают о даже формальном обретении прав…
Палома подняла глаза, я ей подмигнула, и она едва не испортила весь эффект этой сцены неуместной улыбкой. Алессандру на все согласился, Густаво был очень доволен.
- Необязательно изображать похищение Паломы – пусть лучше купит ее официально, когда вступит в права наследования, - предложила я.
- Да мне и самому хотелось бы урвать побольше – ведь мы с тобой такую цену бы заломили… но похищение – это романтичнее как-то, а для такого, как он, это имеет значение. В конце концов, брачный контракт он подпишет, а это важнее для нашего будущего.
Собственно, и говорить больше не о чем. У этой истории – благополучный финал, Густаво на седьмом небе. Теперь у него мечта и задача – стать прототипом литературного героя, из тех, о которых читают целые поколения и восхищаются его изобретательностью. А поскольку мне совершенно нечего делать, то я и пишу.
Имена, конечно же, изменены, детали какие-то – тоже, но в целом все очень похоже на правду. Мне пришлось играть роли тех лиц, которые здесь выступали со своими собственными версиями происходящих событий. В реальности они были бы куда осторожней в высказываниях, но я предоставила им свободу – естественно, в воображении.
Занятие это меня развлекло, напомнило о юношеских надеждах на карьеру актрисы. Но не хочу говорить о несбывшемся, только раны себе растравлять. И поэтому – занавес опускается.