Часть IV
Есть у меня одна слабость – люблю театр. Актрис, конечно, само собой… но не только ради их прелестей я наведываюсь туда. И это мое пристрастие (до поры до времени совершенно невинное, я клянусь!) сыграло со всем моим окружением (близким и дальним) прелюбопытную шутку. Частично-то, я, конечно, раскаиваюсь… но вообще-то… у меня не было выхода. Я и сейчас, вспоминая все вплоть до самой малой подробности, просто не вижу другого пути.
Патрисия вне сцены меня совершенно не заинтересовала – не в моем вкусе, хотя недурна. Слишком тощая, но с изюминкой, а какой бывает забавной – если б кто знал… Но ей почему-то совсем не давали легкие комедийные роли, хотя она создана для них… не везло. В театре такое бывает – конкуренция, и какая! Фаворитки того или иного вельможи или режиссера, красотки… А Пати, хоть и талантливей их, но не настолько привлекательна, чтобы стать протеже денежного туза. Ей доверяли роли злодеек – и как это у нее получалось! Весь зал замирал от ужаса и восторга, наблюдая за тем, как она ходит по сцене, таращит глаза, замирает на месте, гипнотизируя публику… Она стала подчеркивать все свои недостатки, утрировать их с помощью грима, мимики, жестикуляции. И впечатление, которое Пати стала производить на людей, неподготовленных и незнакомых с театральными ухищрениями, казалось зловещим. Я и сам в первый раз, увидев ее на сцене, просто отказывался поверить своим глазам… за кулисами – хохотушка с копной золотисто-каштановых кудрей и веснушками на слегка приплюснутом носе… тут только я понял, что значит Ее Величество Роль. Она надевала черный парик, превращала свое лицо в боевую маску… о, это было нечто! Словами не описать.
- Мне нужно делать карьеру, раз амплуа красотки дают другим, тогда буду ведьмой, - весело сообщила она мне, когда мы болтали за кулисами (я навещал тогда Алму, пухленькую блондинку, такие как раз в моем вкусе).
- У тебя хорошо получается, - признал я.
- У каждого свой путь к сердцу зрителя, - она беззаботно смеялась, для нее это было только игрой, доставляющей искреннее, почти детское, удовольствие.
План придумала не она, она лишь делала то, что умела, - играла. Режиссером был я. Никакой тайны нет в том, что я по уши был в долгах, но никто не знает о том, что рабов у меня вообще не осталось… Ни одного раба! А как создавать себе репутацию, меня же не приняли бы теперь ни в одном доме. И тут я вспомнил одну историю – как же она называлась? Кажется, «Мертвые души», как много фантазии у этих русских! Мне надо было создать видимость, фикцию… и я догадался, как смогу это сделать. Но без Патрисии я бы не справился. Самому изображать грозного рабовладельца, к которому все и близко боялись бы подойти, как-то мне ни к лицу… меня слишком уж хорошо знают. Мне нужен был бесхарактерный управляющий, который за умеренную плату готов был бы закрывать на все глаза и не обращать внимания ни на какие подозрительные обстоятельства, я такого нашел без труда. Кое-что казалось ему очень странным, но он упорно молчал, не в силах взглянуть на фантом в лице Сеньоры Мерседес. «Надсмотрщик» - просто актер из массовки, а кнут – бутафорский, удары его безболезненны, я опробовал на себе, и даже Пати рискнула. У нас с ней ни одного синяка не осталось.
Мне нужно было создать себе солидную репутацию человека, которому можно дать в долг (таким образом, в течение всех этих лет я и расплатился со всеми своими кредиторами). К нам в гости не ездили – все были наслышаны об ужасном нраве моей жены, якобы очень богатой наследницы, но непримиримой сторонницы изощренно жестокого рабства. Сама она время от времени отправлялась к соседям – но лишь для того, чтобы их испугать и убить в зародыше всякое желание узнать нас с «сеньорой Мерседес» поближе. В свет выезжал я один, развлекался в свое удовольствие. Пати терпела. Такой был у нас договор.
Она без театра, конечно, скучала, но не могла не оценить преимуществ нового положения – пусть дутого, но в какой-то мере стабильного. Она не зависела от капризов режиссеров и своих коллег, а имела дело только со мной. Конечно, она была ко мне неравнодушна, иначе на это бы не пошла, но Патрисия никогда мне не докучала и принимала меня таким, каким я хотел быть. Сказать, что меня все устраивало? Прозвучит как-то сухо. Мне нравилась эта игра, реакция людей на жену смешила, трогала, умиляла… Меня все жалели – и это мне нравилось. Тоже приятный нюанс. Чувствовать себя одновременно и дирижером, и музыкантом, и слушателем… и даже жертвой… непередаваемое ощущение.
Хорошо, друзья у меня были яростными аболиционистами и отвернулись от меня сразу же после того, я стал демонстрировать, что разделяю ужасные взгляды жены. Мне не нужно было, чтобы они совали свой нос в мои дела. Зато я приобрел другие знакомства – куда более важные и влиятельные. Пусть господа эти очень скучны, но от них куда больше пользы. Впрочем, теперь я и в них не нуждаюсь. Поэтому смело снимаю еще одну маску.
Рабы? Если кто-то еще и не догадался, откуда мы брали их, привозили на фазенду и просили за гроши и простой обед изобразить умирающих, то мне вас жаль. Порой они задерживались здесь на неделю, на месяц. По-разному было. Всех деталей уже и не помню, зачем забивать себе голову тем, что уже потеряло всякое значение? Важна суть.
Нас боялись – те, кому надо, нас зауважали – те, кто был нужен нам. Политическую ситуацию всегда можно использовать с максимальной выгодой для себя лично и не причиняя людям вреда… вот как я? Что плохого я сделал? Вообще ничего… если так разобраться…
Конечно, пример сеньоры Мерседес, как это обычно бывает, стал заразителен для идиотов-соседей, они стали усердствовать в желании показать свою власть рабам… но за всех дураков в этом мире я не отвечаю. Хотя знаю, что Пати по этому поводу переживает.
Подросла моя дочь, Палома, и у меня возник новый план: надо пристроить ее получше… и как это сделать? Будь она официально свободной, выбор у нее был бы весьма ограничен, но в наше время в некоторых кругах стало модным влюбляться в рабынь, выкупать их, давать им свободу, жениться… что-то невероятное во времена моей юности. Причем делают это богатые наследники… Алессандру Медейрос случайно мне подвернулся, я вспомнил его нудноватого папеньку, и с начала вовсе не вдохновился этой кандидатурой, но есть кое-что, чего этот восторженный юноша о себе пока не узнал… но когда ему через месяц исполнится двадцать один, положение его в обществе резко изменится. Папаша-романтик скрывает это от сына, потому что считает, что состояние дальней родственницы надо потратить на нужды их партии. Пусть мечтает об этом… блажен тот, кто верует.
- Ты помнишь, чему учила тебя твоя мать, дорогая? – спросил я у дочери. Она сразу же поняла меня – сообразительная малютка, вся в папу.
- Самое главное – это гордость, - в глазах Паломы, обычно лукавых, вспыхнул фанатический огонь – то, что надо для Алессандру! За дочь я был изначально спокоен – знал, что она сумеет сыграть свою роль.
(продолжение следует…)