Младенец хочет умереть на груди матери.
Старик хочет умереть в одиночестве.
Я умирал в сырой желтой земле. На корточках, касаясь лбом перекрещенных рук, не имея возможности шевельнуть даже пальцем. Под двухметровой толщей грунта мне был приятен холод, разом обволокший меня. Земля оставила мне между грудью и ртом немного воздуха. Я вдыхал его, превращая постепенно в углекислый газ. Безумие приходит изнутри. Тяжесть приходит изнутри. Смирение приходит изнутри.
Страшно было только в начале.
Мать в слова вложила смысл. Ты же сделаешь их звуками собственной симфонии.
Никто и никогда не объяснит младенцу тайну его желания.
Когда умирает старик, в огне страданий и скорби сгорает дотла его душевный мусор, облагораживая инстинкты, чувства. Огонь умножает силы духа, воспарившего над измученным телом. Но младенец умирает не так. Он умирает во сне. В грудной клетке совсем не остается воздуха, легкие сжимаются, запекаются, становятся теплым, душистым хлебом.
Это было вино. Старуха смочила им мои губы, неистово проговаривая какие-то слова, понятные только ангелу. Эта бабушка раньше пугала меня. Она со своей кривой клюкой внушала ужас всем детишкам в деревне. Теперь у нее были глаза, обжигающие ласковым огнем. Я смотрел на старуху и хотел знать, почему она отделила себя от себя, почему вынула полный кувшин из кувшина, почему разбросала меня в разные стороны.
"Не ищи свою смерть, она улетела", - сказала она. Показала мне перышко, поднесла его к губам и подула. Маленькое белое перышко закружилось в воздухе.
Я закрыл глаза. Моя голова провалилась в мягкую сладкую подушку.