Слишком много историй подобных этой. К ним и добавить нечего. Хотя, я из тех людей, что видят одинаковые предметы всегда по-разному, для этого мне совсем не обязательно смотреть на них с разных сторон…
Меркнет разум. Всё сплетается воедино. Как можно обретая истинную красоту смотреть на грязь и перевоплощаться в неё? Ради чего было потрачено столь много моментов. Их рождение, их смерть. Казалось всё безгранично. Сейчас так сложно удержать в потоке мысленном суть, что кажется, этот водоворот грубой хваткой затянет в пучину безысходности и крайней степени отчуждения. Во избежание этого, мне стоило бы утонуть во сне, наверное, грёзы смогут смазать пейзажи прошлого, и таинством тумана иллюзии окунуть меня в невиданное мною ранее.
Вообще так много слов и слишком мало действий. Любовь, наверное, искренне потешается над нами. Что же может утешить? Я вижу людей, их лица грустны, они переполнены усталой гримасой. Будь ночь вечно, было бы проще. Им не пришлось бы скрывать лица под масками. Нам всем не пришлось бы делать этого. Мы тщетно пытаемся упрятать наше природное, внутреннее, сугубо личное уродство. Упорно не замечая того момента, когда оно выползает наружу. Его цепкие, поросшие мхом лапы жадно овладевают бугристым пространством кожи лица. Гонимое истомой по жизни и вкусу солнечного света, оно вырывает с корнями своё вросшее в тёмные глубины сознания каждого из нас, пропитанное прелой ненавистью ко всему тело. Как первый признак смерти чувства - любовь – отсутствие его на лице.
Я то, что я ем. Я долгое время питался лишь любовью. Следовательно, я был ею. В кратковременных притоках сил, я ощущал потребность в пожирании себя самого. Я отрезал кусок за куском, поглощая всё больше и больше. Мой аппетит возрастал день ото дня. Когда я временно прекратил существовать как личность, мне стало нечем питаться. Не знаю, то ли это из-за меня, пресытившегося к себе. Толи мне банально просто понадобился иной продукт питания. Спустя время я нашёл её. Лавка лакомств, была не так далеко от моего пристанища, поэтому обраться туда парой шагов вправо, не составляло для меня труда. Посещая её, я читал с лиц. Так много можно узнать о человеке по выражению его лица, чего ищет, к чему стремится, чем живёт, кем дышит, думает ли о смерти, знает ли о жизни, жива ли в нём любовь…
Всё было бы прекрасно, но меня удручало одно – рамки. Лавка была своеобразным воплощением мечты, пределом всяческих желаний, обителью умиротворённого племени пылающих. Как и у любой другой мечты, у этой были свои рамки и пределы. Невозможность беспристрастного проникновения и пребывания внутри, заставляло меня всё чаще прибегать к мере нелицеприятной. Волнения ей сопутствующие стали преследовать меня повседневно. Я клёймён. Они посчитали, что для меня будет лучше, быть ограждённым от себя настоящего. Я частично изолирован от себя самого. Наверное, та скорость, которую я набрал, показалась им не безопасной для меня, с того самого момента я подвластен ограничителям, тонко граничившим с полным запретом на сосуществование с самим собой. Меня клеймили, и заменили мной же, но более упрощённым и последовательным, нежели я настоящий. То, что предвещало приют моему яству, стало для него чертой, невозможно быть ни за, ни до, есть шанс существовать лишь на черте. Это пленяющее чувство – любовь.
Всё, что было до, уползает за ненадобностью. Более не требуется его утешение, настоящее возмещает моральные потери. Прошлое, кажется, больше никогда не причинит вред.
Нательные рисунки, шрамы после собственноручно вырезанных крыльев, душевные кровоподтеки, сувениры с повсеместного бала равновесия. Ничтожное пережёвывание былого, "она единственное светлое и чистое из того, что было в моей жизни". Сходишь с ума от жары, леденеешь от холода, сырость и слякоть. Переживая всё это одновременно, ощущаешь состояние подавленной действительности и бессмысленных поисков красоты в самом себе. Повезёт если не останется даже её запаха. В противном случае вы обрекаете себя на безвременное существование в прошлом, что несёт собой месть, поскольку ранее вы отвергли его. Грубая и дешёвая имитация жизни, воплощается в привычную форму существования. Облик деформируется, процесс восстановления крайне долог и мучителен. Внешний мир приобретает враждебный окрас. Этим любовь олицетворяет уродство.
Всем, что ранит и убивает,
Что щадит и что казнит.
Нам красота – любовь отождествляет.
Во пламени печи нам сердце пеленает.
Убьёт всё в нас и возродит!