LA - Odessa. Оne way ticket

Шесть печатных публикаций: в США и в Канаде


ЛОС-АНДЖЕЛЕС – ОДЕССА. БИЛЕТ В ОДНУ СТОРОНУ   

В американскую жизнь Лёша не вписался сразу. Откровенно говоря, он и не шибко старался. Когда мужик в расцвете лет не по своей воле, а по обстоятельствам вынужден прилагать какие-либо усилия, чтобы адаптироваться к непривычной для себя обстановке, должной мотивации у него, ох как маловато. Оттого, наверное, Лёша и смотрел на здешние реалии, если не абсолютно скептически, то уж наверняка без всякого энтузиазма. С неизбежными колебаниями человека, не спалившего опрометчиво за собой мосты, он пока не спешил ставить жирную точку в своей одиссее. Как и не торопился определиться с окончательным выбором: где же ему будет комфортабельнее - под вечнозелёными пальмами в Лос-Анджелесе или на берегу Чёрного моря в Одессе? К слову заметить, подобная дилемма для эмигранта не самое подходящее начало абсолютно неведомой ему дороги. Она не то что бы мешает, но делает положение вещей в новой стране непригляднее, чем то могло бы быть. Будь Лёша отрезанным навсегда от своего прошлого, как некогда бывшие советские граждане, оказавшиеся по другую сторону железного занавеса, и волей-неволей ему бы пришлось как-то устраиваться, а так... В любой момент он мог совершенно спокойно купить билет на самолёт и уже через сутки беспрепятственно вдохнуть знакомый до боли степной воздух в одесском аэропорту. Одно дело, уехать за свободной жизнью и совершенно другое, за лучшей.
   Никто из нас не обходится без сомнений как поступить, но далеко не всех угнетают потом раздумья по поводу правильности совершённого шага. Брать целиком на себя ответственность за содеянное - это привилегия сильного. Пожить за рубежом, в принципе, неплохо, но отправится туда на поиски счастья - трудное и совершенно непредсказуемое испытание. В особенности, если человек, решившийся на это - немолодой и неглупый. А уж, чем критичнее такой относится к собственной личности, тем сложнее ему однажды не почувствовать себя одиноким и чужим вдали от родных берегов. Да и выбирать страну обитания в определённом возрасте следует ту, где тебе хорошо, а не делать это, руководствуясь далеко не самым верным принципом: где угодно, лишь бы не там, где было плохо. Не следовал подобной философии и Лёша. Почему он оказался в Америке - это уже другой вопрос, но в Одессе ему ощущать себя отверженным уж точно никогда не приходилось.
   За год с небольшим, что он провёл в Лос-Анджелесе, ему так и не удалось ко многому привыкнуть. Давным-давно пролетели его первые заграничные месяцы, но он, как и раньше, продолжал с удивлением и настороженностью отмечать странности здешнего быта. Что-то коробило, что-то смешило, ну, а иное просто раздражало. Так, например, Лёша не переносил, когда его называли Алексом. Непонятно почему именно это мужское имя вдруг стало столь широко распространённым на слуху среди русской эмиграции. К кому не обратись - одни "Алексы". Впрочем нет. Ещё и "Борисы". С желанием тёзок и "Александров" величать себя коротко Лёша худо-бедно мирился, но стремление многочисленных Борисов представляться на иностранный манер, акцентируя ударение на первый слог, у него неизменно вызывало грустную усмешку.
   "...Что за чертовщина? - недоумённо рассуждал про себя Лёша, - такое впечатление, будто в Советском Союзе у людей не существовало других имён..."
   И хотя, немногочисленным американским знакомым было иногда непросто произнести "Алексей" или, тем более, "Лёша", тем не менее, он всегда мягко, но с завидным постоянством, поправлял всякого, кто забывал как его зовут. Однако, делать это, всё-равно, Лёше приходилось крайне редко. Круг нового американского общения так и остался ограниченным и он отнюдь не горел желанием его расширять. С русскими дружбы не получалось ввиду непохожести мировоззрения и отсутствия одинаковых интересов, а с аборигенами - тоже как-то не клеилось.
   К Лиз Лёша попал, в ообщем-то, совершенно случайно. Как это часто бывает, шёл, а вернее, ехал мимо... Очевидно, учёба в Одесском театрально-художественном училище имени Грекова не прошла для него даром, не говоря уже о долгих годах, самозабвенно посвящённых им антиквариату. Первое, что Лёше сразу же бросилось в глаза в доме, куда он попал почти без повода - оказалась висевшая там картина. Собственно, он и обратил то на неё внимание машинально, повинуясь давно укоренившейся привычке елозить глазами по стенам. Такое обычно с ним происходило в Одессе, где приобретению более или менее стоящей старинной вещи всегда предшествовали нескромные разглядывания интерьера чужого жилища - а вдруг, ещё что-нибудь осталось незамеченным, к чему следовало бы приглядеться?
   Стоило Лёше остановить взгляд на потемневшем полотне, как в его в душу сразу же закрались смутные подозрения. Перед ним висела довольно недурственная копия известного полотна Хосе Ороско "Сапатисты", выполненная маслом и пропорционально уменьшенная для размеров жилой комнаты. Да и копия ли?! Лёша серьёзно смутила эта странная картина. Менее всего она походила на работу какого-нибудь старательного студента школы изобразительных искусств или усидчивого живописца-дилетанта, посвятившего себя латиноамериканскому романтизму. Чего уж там греха таить, есть среди художников и те, кто пишет не от вдохновения, а элементарно берёт задницей. Прилежно малюют картины, но веет от них не профессионализмом, а слащавым домашним любительством. Вроде бы и всё на месте, а мастерства нет. Подобные творения, которыми легко разжиться на любом ярд-сейле*, Лёша вычислял мгновенно. Мёртвые, лишённые живости и чувства цвета портретики и пейзажики, ему попадалась там в пугающем изобилии. Причём, так же часто, как и всё остальное барахло из домашних чуланов, извлечённое оттуда бережливыми хозяевами в надежде недорого продать. Кого привлекают такие пустяшные картинки, всегда оставалось для Лёши загадкой. Но как он считал, наверное, кого-то всё же привлекают, если для них обязательно находится свободное место среди разложенных на зелёных лужайках отслуживших детских игрушек, разнокалиберной посуды и прочих не нужных более, случайных предметов.
   Это полотно оказалось, беспорно, было иным. Хотя бы уже потому, что от вида смелых экспрессивных мазков на картине у Лёши по-хорошему ёкнуло сердце. Он ощутил невольное волнение и его даже охватила специфическая дрожь в коленях, столь знакомая по Одессе, когда ему удавалось "выпасти" что-нибудь действительно, приличное. Как Лёша любил такие моменты! Драгоценные минуты тайного восторга от неожиданной находки были сродни трепетной благодарности первоткрывателя, опять поверившего в удачу, так часто предававшую его. А у Лёши душевный всплеск пионера-первопроходца сопровождался ещё и маячавшей реальностью выгодного приобретения. Антиквариат, как источник дохода, тем и идеален, что любое художественное изделие или живопись прошлых столетий всегда сулят гарантированное пополнение бюджета. Не сейчас, так потом. Не сегодня, так завтра. Старинная вещь - не только надёжный вклад денег, но и украшение любого интерьера. Всегда найдётся тот, кто следуя здравому смыслу и золотому правилу дизайна, не станет скупиться.
   Судя по всему, хозяйка дома давно забыла о картине и та, похоже, висела на привычном месте уже не один год. А то и с хороший десяток. И если, её до сих пор не сняли и не забросили с глаз долой в дальний угол, то не сделали это только по какой-нибудь абсолютно банальной причине. А по какой именно - стоит ли заботиться? Вполне возможно, из нежелания испортить вид убранства комнаты сиротливым гвоздиком на стене или, наоборот, из безразличия ко всему на свете. Висит себе что-то на стене, ну и бог с ним... Правда, иногда практичные люди распоряжаются картинами уж очень по-своему. Ну, к примеру, украшают ими жилище по необходимости. Закрывают непрезентабельную дырку в штукатурке. Или трещину? Кому охота лицезреть пошарпанные или рябые стены с выгоревшими пятнами? Да ещё в комнате, где принимаешь гостей.
   Лёша мысленно прослеживал судьбу занятного холстика, пытаясь пролить свет на его происхождение. Многие американцы как те цыгане - переезжают с места на место и иди знай, что захватят с собой в очередное путешествие из штата в штат? Нынче здесь, завтра там. Покидали барахлишко в арендованный грузовик и в путь. Будут ли в голове живопись при такой кочевой жизни?
   Не желая лишний раз привлекать внимание хозяйки дома внезапно проснувшимся любопытством к картине, Лёша старался на неё не заглядываться. Он лишь изредка и как бы ненароком, пробегал по полотну глазами, испытывая всё более странные и непреодолимые предчувствия. Интуиция его обманывала редко.
   В Америке с шедеврами ситуация сложная. Те предметы искусства, с которыми Лёше приходилось иметь дело в Одессе, имели для него вполне определённый художественный смысл. Здесь же, в Лос-Анджелесе на всё приходилось смотреть совершенно по-другому Понемногу из густого тумана местного антикварного рынка для Лёши, с грехом пополам, начали вырисовываться некие очертания его коньюктуры. Правда, вообразить, что кто-то выложит кругленькую сумму за пошарпанное рядно с псевдоиндейским орнаментом или выхватит с радостью топорно сработанный американскими умельцами из глубинки в начале двадцатого века стул, было иногда трудновато, но отрицать возможность перекинуть такое дерьмо арт-дилеру - означало не видеть потенциальный заработок.
   Лёша вдруг вспомнил нашумевшую когда-то историю с картиной стоимостью под миллион долларов, обнаруженной какой-то счастливицей в куче выкинутого домашнего хлама. С виду невзрачное полотно где-то в Манхеттене выставили за ненадобностью на помойку вместе с раздолбанной меблишкой и продавленными матрасами. Так бы оно и закончило бесславно свой жизненый путь на городской свалке, если бы не случай.
   Картинку в неказистой рамочке заприметила наверняка интеллигентная и образованная особа. То ли собачку прогуливала в укромном уголке, то ли просто совершала утренний моцион и попутно обходила мусорники в надежде чем-нибудь поживиться - бог её знает? Как бы то ни было, извлекла она любопытный холстик из под пластиковых мешков с отбросами и решила украсить им свою конурку, которую делила с такой же, как сама, подругой. Там непонятная находка провисела несколько лет, пока новой владелице не стукнуло в пытливую башку проверить, а кто же этот таинственный художник, чьи инициалы находились в правом нижнем углу? Уж сильно её одолевали сомнения по поводу подозрительного автографа. Ни много-ни мало обладателем загадочной подписи, на минуточку, оказался Руфино Тамайо - живописец, известный не только у себя на родине в Мексике, но и по всему миру, а картина в своё время была похищена со склада аукционного дома "Sotheby’s"! Вот тебе и сюрприз в подворотне.
   Да что там эта история, без сомнения, приукрашенная необузданной репортёрской фантазией с единственной целью подогреть интерес публики к любой сенсации? Лёше и самому приходилось отыскивать в Лос-Анджелесе уникальные, а самое главное, совершенно неожиданные вещи. И это в городе, которому едва больше двух столетий! Находил он их, правда, не в мусорных баках, а на тех же самых пресловутых ярд-сейлах, но какая разница - где? В Америке, если что-то уже вынесли из дома и не сумели продать, обратно не понесут... Однажды Лёше подфартило купить чуть ли не по квортеру* за штуку изделия кубачинских мастеров! Четыре великолепных серебряных стаканчика, с выгравированными по полю видами Кремля, где башни венчали ещё не красные звёзды, а как когда-то - двухглавые орлы. Продавец даже не подозревал, что почерневшее от времени и ненужное ему старьё, может стать предметом гордости любого искушённого коллекционера. А как он несказано обрадовался выручить доллар, избавившись, наконец, от дребедени, завалявшейся в гараже!
   Шанс того, что здесь, в Лос-Анджелесе могут оказаться работы Хосе Ороско, Лёша как раз не отвергал. Этот пламенный революционер, художник-бунтарь, один из великой троицы мексиканских муралей* какое-то время работал в Клермонте и оставил после себя фреску в колледже Помоны - пригорода Лос-Анджелеса. Одно обстоятельство смущало Лёшу и причём, очень сильно - стал бы Ороско, подлинной страстью которого были гигантские росписи стен, тиражировать свои немногочисленные работы станковой живописи? Да и зачем? После цикла рисунков "Мексика в революции" он был уже слишком хорошо известен в Америке, чтобы копировать самого себя. Одно дело, когда Ороско в начале творческого пути не мог продать здесь ни одной своей работы и был вынужден раскрашивать куклам глаза на фабрике игрушек и другое, когда он уже стал признанным художником и его известность шагнула даже в Европу.
   Не знай Лёша об этих фактах из его биографии, и вообразил бы, что откопал шедевр. За этим приехать в Америку уж точно, имело бы смысл.
   "...Пожалуй, такая картинка сегодня потянула бы на пару лимонов, - мечтательно подумал он, - а то и значительно больше... Если, работы Тамайо или допустим, Фриды Кало иногда всплывают на аукционах, то Ороско в редчайших случаях. Да уж. Кучерявый оказался бы рассклад..."
   Любой человек, так или иначе связанный с живописью, представляющей коллекционный интерес, всегда питает надежду наткнуться когда-нибудь на нечто неординарное. Отыскать клад. Неудивительно, что стоило хозяйке дома ненадолго отлучиться из комнаты, как Лёша тут же беззастенчиво впёрся взглядом в заинтриговавшее его полотно. А оно и вправду заслуживало пристального внимания. И ещё какого!
   В жизни Лёша, как ценитель прекрасного, получал по-настоящему истинное удовольствие от двух вещей: от антиквариата и от женщин. Две далёкие друг от друга привязанности сформировались в его душе каждая сама по себе и занимали там равноценное место. Он одинаково трогательно относился и к художественным раритетам, и ко времени, проводимому им с хорошенькими знакомыми. При этом, Лёша всегда умудрялся сохранять определённую эмоциональную дистанцию, предпочитая держать на расстоянии объекты внимания и нисколько не страдал, увлекаясь ими вполсилу. Напротив, тем самыми он неизменно оставлял за собой неприкосновенное право вовремя и без сожаления распрощаться с предметом короткого романа. Будь то редкий образец прикладного искусства минувших веков или очередная постельная подружка. Гедонизм его натуры проявлялся даже по отношению к потерям, которые он таковыми вовсе не считал. Расставание приносило в Лёшину душу ожидание новых находок и тем самым его необычайно вдохновляло. Антиквариат плавно трансформировался в денежные знаки, а непродолжительная любовная связь заканчивалась элегантным прощанием, лишённым никому не нужных сантиментов. В результате, к классическому возрасту, когда мужчина впервые оглядывается назад, Лёша остался закоренелым холостяком и вовсе не собирался в обозримом будущем радикальным образом менять судьбу. Недаром говорится: в сорок лет жены нет и не будет.
   В Америку Лёша попал, можно сказать, в связи с неблагоприятными обстоятельствами То есть, теоретически он, конечно, не исключал перспективу перебраться однажды в Соединённые Штаты. Иди знай, как сложится жизнь? Иногда и ботинки рвутся раньше, чем шнурки от них...
   Однако, чемоданного настроения у Лёши никогда не существовало и в помине. Только представить себе вдруг бросить насиженное место и с переляку кинуться в антипатичную по своей сути реальность, было бы для него нонсенсом. По многим причинам. Во первых, Лёша не видел в Америке для себя места, а во вторых... Ему просто там не нравилась. И хоть, по давно сформировашемуся общему мнению - за морем житьё не худо, понимание качества жизни у каждого своё. Ну, не всё же, в конце-концов, измеряется шкалой благоустроенности быта. У кого-то могут быть и иные категории.
   Вот такая неувязочка приключилась с Лёшей: всем остальным бывшим сознательным советским гражданам в Америке нравится и даже очень, а ему - нет. И потом, существовал ещё один маленький, но немаловажный минус в гипотетическом переезде за океан - географический. Как Лёше казалось, уж слишком далеко Калифорния расположена от Одессы. Успев два раза побывать в гостях у сестры, осевшей в Лос-Анджелесе, он довольно прохладно отнёсся ко всему, что там увидел, а прикинув в какую даль забрался, так и вовсе охладел к шикарному городу-мечте. Огромный мегаполис не только не вдохновил его здесь обосноваться навсегда, но и оставил совершенно равнодушным к своим южным прелестям.
   - Нравится? - ревниво спрашивала сестра, показывая ему нарядные особняки на утопающих в тропической зелени улицах.
   - Да, - врал Лёша, страясь вежливой ложью доставить ей удовольствие.
   - Хочешь здесь жить?
   - Нет, - честно отвечал он.
   Тем не менее, как человек дальновидный и желающий подстраховаться, Лёша всё же успешно прошёл собеседование в американском посольстве. Ну, вроде как бы на всякий пожарный... Препятствий в том он особых не видел, а подготовить для себя запасной аэродром. Лёша не считал пустой предосторожностью. Его, как, впрочем, и многих других, никогда не оставляло предчувствие грядущей политической катастрофы в стране и он предпочитал иметь место, куда в случае чего, сможет приземлиться. Однако, всё вышло гораздо прозаичнее.
   В смутное время к нему пришли. Наступили лихие девяностые и в тот год Лёша едва успевал откликаться на все заманчивые предложения. Одесситы повалили за бугор, как подорванные и к нему, как к человеку известному в кругах любителей старины, многие стали обращаться за помощью выгодно продать "бабушкины" вещи. Получить за них в деревяных уже не имело смысла, а обеспечить товарно-денежный обмен в устойчивой европейской валюте или в долларах мог только Лёша. Всего за десять процентов комиссионных он брался пристроить и шкатулочку с эмалями от Фаберже, и этюдик Костанди. Да мало ли чего скопилась в закромах бережливых и мозговитых граждан за время советских пятилеток, а особенно, у тех, кто понимал на хорошие вещи. С собой через границу такие сувениры точно не провезёшь, а денег родительская память стоит немалых - вот и нужен надёжный человечик, такой как Лёша. С обширными связями в Москве и Питере, с реальными покупателями, не пустозвон, и не трепло. К великому несчастью, в Одессе молва всегда бежит впереди правды. Как тот трамвай, который думает о себе, что он легендарный состав с вагонами, прибывающий к вокзалу ровно в семь сорок по местному времени. Так уж повелось в этом благословенном городе - что знает один, уже известно всем. Именно эта неприятность и произошла. И, естественно, свалившись на Лёшину голову.
   Однажды ему позвонили домой и мягко, но настойчиво предложили достойную его статусу охрану от потенциальных недоброжелателей. Собственно, Лёша уже предполагал некое подобное развитие событий - уж слишком в последнее время он был на виду. Опасения его, увы, не подвели. Да и звонок не стал таким уж неожиданным. Что поделаешь, в написании сценария собственной жизни каждый из нас активный соавтор.
   Долгий опыт тесного сожительства с родной милихой и элементарная логика подсказывали Лёше, что не стоит опрометчиво посылать новоявленных защитников его интересов к известной маме. Сегодня он пошлёт их, ну, а кто гарантирует завтрашнее забвение проблемы? То-то и оно, что провалами в памяти страдают только пациенты, стадающие болезнью Альцгеймера.
   Лёша хладнокровно взвесил, так некстати возникшую ситуацию, и тут же сообразил, что самым благоразумным шагом в его положении будет назначить встречу и поговорить. Да и неплохо было бы заодно выяснить уровень тех, кто так настойчиво пёкся о его безопасности, а уж только потом делать выводы, как поступить. Впрочем, выбирать Лёше все-равно не приходилось: от формы ультиматума его суть не меняется. Обсудить предложение, от которого ему было уже не так просто отказаться, Лёша мог хоть завтра. Не следовало спешить, но и откладывать не существовало резона. На том и порешили.
   На стрелку приехали не агрессивные отморозки, которых в городе, как собак нерезанных, расплодилось в бессчётном количестве, а два довольно спокойных мужичка. Культурные такие, обходительные. Примерно Лёшиного возраста, и вежливым тоном, но не терпящим возражений, объявили, что они теперь его "крыша".
   - Поимей за счастье, что хорошие люди будут держать над тобой зонтик, - подытожили они короткий разговор, считая дело решённым.
   - А если, я сильно извиняюсь, надо мной нигде не капает? - попытался пошутить Лёша.
   - Как знаешь.
   Ребятки недвусмысленно ухмыльнулись. Очевидно, они нисколько не страдали от отсутствия чувства юмора и уважали его наличие у других.
   - Ты подумай на досуге. О погоде и вообще, - миролюбиво заметил один из них, пока его напарник убедительно смотрел на Лёшу и иронично кивал головой. Мол, вы, дорогой товарищ, прислушайтесь к голосу разума. Плохого он не присоветует.
   - Оглянись вокруг, корешей поспрашай, - философски заключил новоявленный благодетель, - может и заметишь на гороизонте облачко или тучку. А там глядишь, и понадобится зонтик. Шо б я так жил, если не ты первый потом благодарить нас будешь.
   Откуда взялись эти заботливые и проворные молодцы - приходилось только догадываться. В принципе, Лёша не водился ни с ментами, ни с бандюками. Круг его деловых знакомств, разумеется, не замыкался на двух-трёх постоянных клиентах и был достаточно разносторонним. Однако не настолько публичным, чтобы говорить о широкой деятельности, мозолящей глаза потенциальным недругам Да и сколько того антиквариата в городе? Ведь Одесса не столица с её масштабами.
   В итоге, если разобраться, Лёша никогда не рисковал Осуществляемое им посредничество и некоторые валютные операции шли только по рекомендации хорошо известных ему клиентов и проверенных поручителей. Вот и выходило по всему, что несложные и соответствующие выводы напрашивались сами собой: кто эти люди и откуда.
   Последующие несколько дней под окнами Лёшиной квартиры дежурила приметная девятка, как бы давая понять строптивому подопечному, что деться ему некуда и придётся платить. Не по-хорошему, так по-плохому. По всей видимости, методов принуждения у этого самодеятельного охранного подразделения существовало в арсенале предостаточно. В чём-чём, а в людях Лёша разбирался ничуть не хуже, чем в предметах антиквариата. И в приличных, и в поганых. Его недавние собеседники с первой же минуты не произвели впечатления тупых рекетиров. Интеллигентные попались пареньки, а не урки с тюремным образованием. Пожелай бы Лёша смоделировать их намерения и увидел бы, как в поведении его опекунов прослеживалось последовательная логика охотника, выследившего будущую добычу на пути к водопою и поставившего там капкан. То бишь, на него, на Лёшу.
   К нему, должно быть, они приглядывались давно, хоть Лёша и не вышивал по городу на козырной иномарке, и не затеял дорогое дачное строительство. Напротив, он вёл себя предельно незаметно: довольствовался десятилетней "Ладой" шестой модели и проводил жаркие летние месяцы в городской квартире, оборудованной кондиционером. Какая уж там самореклама? Наверняка, за его преследователями кто-то стоял - информация о скромных тружениках на ниве собирательства старинной живописи и коллекционной бронзы доступна далеко не всякому. Леша понял, насколько ситуация серьёзна и решил пересидеть какое-то время в Штатах, тем более, что ему всё равно следовало там появиться и вплотную заняться грин-картой.
   Уж лучше в Америку по собственному желанию на время, чем в катакомбы по принуждению и возможно, навсегда. Уроют враги и никто искать не будет. На Лёшино счастье, виза была уже давно готова, но он, занятый по горло делами, всё откладывал необходимую поездку. Эти лихие хлопцы даже и не предполагали, как вовремя они объявились. Квартиру к тому времени Лёша уже выкупил и, не желая лишний раз испытывать судьбу, ночами перевёз к друзьям на Фонтан всё самое ценное. То, что от него просто так не отвяжутся, сомневаться не приходилось. Криминальная обстановка в городе с развалом Советского Союза давно утратила некогда устойчивый, хоть и хрупкий баланс и сейчас не сулила ничего хорошего.
   В Одессу Леша вернулся лишь через полгода и с удивлением отметил происшедшие там весьма существенные перемены. Тема антиквариата среди состоятельных людей теперь выглядела уже совсем неактуальной. Она не то чтобы умерла, но надеяться, как раньше, на стабильный доход от перепродажи предметов старины - значило не понимать несостоятельность этой затеи. Пожалуй, даже её обречённость. На сегодняшний день люди с деньгами активно вкладывали их в недвижимость. Впрочем, тенденция скупать городские постройки не выросла как бурьян-трава сама по себе на заброшенном пустыре. У населения появились иные финансовые возможности да и поток серьёзных предметов искусства, не особо неиссякаемый прежде, теперь, похоже, переживал агонию. Экономическая жизнь в городе стремительно выдвинyла жёсткие условия и, диктуемые ею правила игры, требовали крупных вложений. Счёт уже шёл не на десятки, а на сотни тысяч... И не гривен, а долларов! Естественно, оперировали подобными суммами не все подряд, а лишь те сметливые умники, у кого ни водились. Хотя, богатых не бывает, если не существует бедных.
   Вот и Лёшины знакомые разделились на тех и других по признаку толщины кошелька и произошло это расслоение буквально в считанные месяцы. У кого-то в одночасье финансы запели романсы, ну а иные уловили едва доносившийся запах быстрых денег, словно гончие псы учуяли близкое присутствие лисы. Один из Лёшиных приятелей, более успешный, чем остальные как раз незадолго до его приезда успел приобрести булочную на Молдаванке. Теперь он готовился её перепродать, но уже дороже. Этот незначительный факт обыкновенной спекуляции сам по себе, конечно же, особого интереса не представлял. Подумаешь, перекинуть что-то? В Одессе всегда умели нажить. Вот только, на чём и сколько? А настоящие цифры не могли не поражать воображение.
   - Распакуйся на двадцатник-тридцатник и не морочь себе голову. Завтра любая халабуда будет стоить правильных денег. Не прогадаешь, - советовали Лёше грамотные люди.
   - Снимешь сотку как с куста и без всякого гембеля.* К гадалке не ходи, - уверяли они с невозмутимостью финансового гуру. Да и как тут ощибиться, когда в Одессу с "дурными бабками" понаехали инвесторы из ближнего и дальнего зарубежья и скупают всё на корню?
   Лёша слушал и вникал в оптимистично-заманчивые прогнозы, но становиться предпринимателем не торопился. Уж слишком свежими оставались впечатления от разговора с "братками" и воспоминания о собственном срочном отъезде, а по сути дела, бегстве. Да и к тому же, наличных у Лёши в тот момент имелось негусто. Так. Мелочь. На попить-поесть... По вполне логичным соображениям он, теряясь от преследователей, перекантовал все сбережения в Америку и в Швейцарию, а без солидного сармака куда-нибудь соваться и делать волны - только народ смешить. Лёша какое-то время покрутился, стараясь в целях конспирации ни с кем особо не контактировать и, оставив квартиру на попечение давнему приятелю, вернулся в Лос-Анджелес.
   Человек, привыкший пересыпать чужой золотой песок из ладони в ладонь, оставляя для себя между пальцами прилипшие крупицы, не станет сам добывать его промывочным лотком, стоя по колено в холодной воде. Лёша был именно из тех, кто никогда не перетруждался. Не надрывался и не потел. Ни в городском кукольном театре в качестве художника-декоратора, ни в областном худпромкомбинате в должности художника-оформителя, ни потом, когда с началом перестройки отпала идиотская необходимость где-либо числиться, не опасаясь быть привлечённым за тунеядство. И хоть, тунеядство само по себе тогда в правовом плане уже не составляло состава преступления, над Лёшиной головой долго висел Домоклов меч в виде 214-й статьи УК УССР за паразитический образ жизни с её весьма обширным толкованием.
   По сути дела, Лёша уже давно всецело посвящал себя только заботе о личных нуждах и делал это достаточно эффективно. Так складывалось, что судьба ему не то чтобы благоволила, подкладывая заботливой рукой на тарелку жирные куски, но никогда не оставляла голодным. Лёша не отвык работать, он просто никогда не привыкал трудиться в том смысле, который вкладывала в это слово советская власть. Конечно, варить сталь или добывать уголь - занятия бесконечно далёкие от торговли антиквариатом. Кто бы спорил? Но, в итоге: ни сталевары, ни шахтёры никоим образом не страдали от того, что кто-то посвящал своё время и старания тому, что знал и умел лучше других. В Одессе Лёша был не единственным, кто "крутился" и получалось это у него не хуже, чем у остальных. Средств к существованию ему всегда хватало, а в последние годы и вообще, отпала острая необходимость беспокоиться о хлебе насущном. В конце восьмидесятых в Америку перебралась его старшая сестра с мужем и детьми. Она не только прихватила с собой престарелую маму, но и оставила Лёше в его полное распоряжение потрясающую, по тем временам, родительскую трёхкомнатную квартиру в самом центре города. Ну, чем не исключительная возможность вести образ жизни не стеснённого ни в чём сибарита, наслаждаясь лучшими годами мужчины, не обременённого семьёй? От добра добра не ищут и, если бы не злополучный наезд, Лёша однозначно никуда бы не рыпнулся. Сидел бы себе преспокойненько в Одессе, а там глядишь и открыл бы какой-нибудь антикварный салон или картинную галлерею. Впрочем, как вышло, так вышло.
   Оснований считать себя новичком Лос-Анджелесе у Лёши как бы не существовало. Однако, одно дело, приезжать сюда беззаботным туристом, не намереваясь здесь оставаться надолго, и совсем другое, вдруг столкнуться с необходимостью обустраиваться за границей на неопределённый срок. По правде сказать, Лёша по-прежнему надеялся, что его пребывание на американской земле будет коротким и рано или поздно время скорректирует все неудобные пока обстоятельства. С таким настроением он прилетел в Америку и не собирался его менять. Своих намерений Лёша тоже ни от кого не таил.
   - Я здесь у вас только гость, - откровенничал он с близкими, когда те ненавязчиво просили поделиться его соображениями на будущее.
   - И как надолго? - следовал насмешливый с ехидцей вопрос.
   - Пока не надоем, - уклончиво отвечал Лёша, не вдаваясь в планы своей жизни за границей.
   Впрочем, они, эти самые планы, всё-равно, отсутствовали. Зато, как выяснилось и очень скоро, Лёша не продал одесскую квартиру и сохранил за собой украинское гражданство. А среди всех его официальных бумаг синий паспорт с вензелем-трезубцем был не последним документом. И уж наверняка, он его привёз не в качестве сувенира на память вместе с монетами мелкого достоинства, завалявшимися в кармане.
   - Ну и что ты с ним собираешься делать? - недоумённо и с тайным недовольством спрашивали его родственники. Лёшино нескрываемое нежелание в полном объёме прочувствовать на своей шкуре все сопутствующие эмигранту разочарования и сложности невольно раздражало многочисленную мишпуху*, осевшую здесь ещё в семидесятых годах.
   - Лучше не теряй время и подыскивай себе хоть какую-нибудь работу, - в один голос твердили Лёше старожилы, хлебнувшие сполна трудностей и уверенные в непогрешимости собственных советов.
   - Каждый в Америке должен съесть свою порцию дерьма, - этим классическим и хрестоматийным утверждением они хором пытались пробудить в нём совестливую готовность пройти мелкими шажками весь тот путь, который ни один из них не миновал. Возможно, не самый лёгкий, но зато, по их убеждению, единственно надёжный и правильный.
   - Не забывай, что в этой стране следует знать побольше о своих правах, об обязанностях тебе напомнят другие, - подсказывали самые мудрые, глубокомысленно намекая на что-то известное только им одним.
   Впрочем, Лёше подобные разговоры большой погоды не делали. И жарко или холодно от них тоже не становилось. Иногда люди капают на мозги и из лучших побуждений. Наверняка его родственники желали ему добра и процветания в дальнейшем. Правда, их опека порой доходила до уровня сования носа в чужие дела и тем самым переходила все разумные границы. Ну, а с другой стороны, как можно поучаствовать в чьём-то обустройстве за границей, оставаясь на расстоянии? Иногда вновь прибывшим просто невдомёк, что у ветеранов эмиграции и в мыслях нет поучать их или досаждать рекомендациями и занимаются они новичками в Америке всего лишь от скуки. Так и с Лёшей. Его григлашали в гости, порывались свозить в Лас-Вегас или ещё куда, стараясь разнообразиить досуг свалившегося им на голову родственника, а заодно и свой... То есть, вроде, хотели ввести Лёшу в курс новой жизни, а в итоге, развлекали самих себя. Будь Лёша другим человеком и проникся бы он глубокой признательностью к заботам благожелательных близких и почтением к их знаниям. Да и как возможно проигнорировать опыт людей бывалых, уже основательно постигших американский быт? Он, не желая никого огорчать, уважительно выслушивал каждого, кто делился с ним воспоминаниями о покорении Америки и... Снисходительно пропускал всё сказанное мимо ушей. О жизненных приоритетах не спорят, их просто навязывают. Точно так же, как и вкусы, наивно полагая, что собственные совершенее чужих. Лёша и раньше с хорошей долей иронии относился к мнению родни на свой счёт, а теперь и вовсе перестал обращать внимание. Наставниками они для своего подшефного оказались некудышними по единственной причине: их мировозрение так и осталось на уровне счастливого советского инженера, вырвавшегося, наконец, в Америке из тисков перманентной бедности.
   Ни на чьей шее Лёша здесь пока не сидел и не собирался. Деньжата у него водились. Невеликие по меркам человека с претензиями, но вполне достаточные, чтобы не идти горбатить к кому-нибудь в русский бизнес "на кеш", на пять долларов в час или садиться за баранку такси. На пропитание и на жильё ему вполне хватало. Да и на всё остальное тоже, а готовности полагаться только на самого себя Лёше было не занимать никогда...
   Он не стал шиковать: снял недорогую квартиру в Ван-Найсе*, купил на автомобильном аукционе подержаный "Лексус" и начал неспеша осматриваться. По сути дела, всё, что Лёша умел - это покупать и продавать антиквариат. Немного, если не сказать ничего, а уж в стране, где коммерсантов всех мастей - как грязи, так и вообще, пшик.
   Столь редкий в Советском Союзе навык, сочетающий в себе разноплановые знания и требующий специфическую подготовку, здесь буквально пропадал на глазах. Вероятно, Лёшина долголетняя практика могла бы кому-то и пригодиться, знай он кому её предложить, но, к сожалению, в услугах такого рода никто не нуждался.
   Лёша обошёл не один антикварный магазин и везде его встречали вежливо, но настороженно-холодно. Экспертов-искусствоведов и без него хватало, не говоря уже о том, что с американской стариной Лёша вообще, никогда не сталкивался. Только после долгих и бесполезных поисков ему, наконец, удалось выйти на дилера в Пасадине, который подсказал с чего начать:
   - Объезжай ярд и гараж-сэйлы. Найдёшь что-нибудь стоящее, приноси - я дам нормальную цену.
   Совет дилера оказался не пустым звуком, однако, к великому Лёшиному разочарованию, помимо него, там уже как шакалы давным-давно рыскали потенциальные конкуренты. Трудно сказать, когда и как в Америке зародилась традиция выставлять всякий хлам на улицу по субботам, организовывая стихийные распродажи залежалого барахла. Вообщем-то, довольно разумное мероприятие, предназанченное удовлетворить духовные потребности людей разного достатка. Полуигра в благотворительность для расточительного человека, полупраздник - для бережливого и для тех и других - если разобраться, доступное развлечение. Ну, скучно народу в Америке, вот и забавляются как могут и не без пользы для кармана.
   Для профессионалов, а их, промышляющих поиском редкостей на ярд-сейлах здесь пруд-пруди, самое живое и продуктивное время составляет всего лишь несколько утренних часов. Потом уже можно смело сворачиваться и прекращать поездки. В принципе, они будут бесполезны и не окупят даже затраты на бензин. Этот ньюанс Лёша уловил незамедлительно. Буквально в течение первого же месяца он заметил, насколько важно оказаться на распродаже вовремя, чтобы надеяться хоть на какой-нибудь урожай. Естественно, если, там окажутся передметы, представляющие художественный интерес и мало-мальскую ценность. Но это уж как подфартит. Однажды у Лёши прямо из под носа увели советский довоенный агитплакат. Он опоздал буквально на какие-то полчаса и мог лишь голодно облизнуться при виде уже состоявшегося торга. А какой был плакат... М-м... Из серии "Выше знамя Ленина-Сталина!" Мечта коллекционера! Состояние - идеальное. В раме, под стеклом. Вообщем, одно сплошное растройство.
   Лёша долго не мог забыть свои ощущения, когда провожал взглядом счастливца, заплатившего пару долларов за музейный экспонат стоимостью, по крайней мере, несколько сотен. Хотя, к поворотам событий не в лучшую для себя сторону Лёша был готов ещё с одесских времён. Да и какое дело не обходятся без досадных промахов, от тебя не зависящих?
   После того случая он более не расхолаживался мыслями о том, что его ждут на ярд-сейлах как единственного знатока древностей и старался успеть куда только мог. Не теряя драгоценных минут, Лёша натренированным глазом оценивал гамузом выставленный наружу скарб и спешил к следующему. Куда? Объявлениями с адресами "торговых точек" пестрел чуть ли не каждый столб линий электропередач - только не ленись шустерить! Упорные и непрекращаемые поиски вскоре принесли Лёше первые плоды - занятные и совершенно непредсказуемые. Помимо тех самых серебряных стаканчиков, за которые его знакомый дилер заплатил, как и обещал, весьма неплохо, Лёше вскоре удалось приобрести почти за бесценок ряд совершенно потрясающих вещей. Он и сам тихо обалдевал, когда рассматривал свои уникальные находки. Их было немного, но они имели реальную цену! Кто-кто, а Лёша слишком хорошо знал что ему подкинула фортуна, чтобы ошибиться хотя бы на секунду в щедрости её дарующей руки. Да и как тут не распознать очевидный сюрприз, когда на тебя бестыдно смотрит изумительный молочник середины девятнадцатого века из джаспера - знаменитого Веджвудского яшмового фарфора? Ну, а как прикажете равнодушно отвести глаза от пары расписных корниловских тарелок, поставляемых в своё время в Америку известной фирмой "Тиффани"? Сделать это точно так же невозможно, как и не заметить среди современной мебели старенькую, побитую шашелем, подставку со столешницей из чертозианской мозаики. Но венцом успешной охоты для Лёши стала бюро-конторка, выполненная бостонскими мастерами во времена войны между Севером и Югом. Он купил её чисто по наитию и, как оказалось, не прогадал. Такой трофей стоил всего затраченного времени. Помимо ощутимого дохода, что принёс этот рахитичный уродец из тигрового дуба на непропорционально низеньких ножках, он с лихвой окупил все нервные издержки и вдохновил на дальнейшие поиски. Лёша ликовал! Однако, его радость не граничила с ощущением самоутверждения. И похвастаться перед сестрой, мол смотри, как человек со вкусом и чутьём может в вашей Америке зарабатывать деньги, ему тоже совершенно не хотелось. Так уж устроен внутренний мир антиквара, что неизбежные суеверия заставляют его чаще всего, замалчивать даже самую незначительную удачу. В время одной из очередных поездок Лёша столкнулся с Лиз. Собственно, именно таким образом он и попал в дом, где висела загадочная картина.
   В то памятный день Лиз сидела на ступеньках крыльца и бесстрастно взирала на первых набежавших покупателей, резво копошившихся в развалах всякого добра. На тихую и неприметную улочку Лёша подоспел к самому началу торгового утренника. Что называется, к его открытию, хоть разрезай красную ленточку и играй туш в честь первого посетителя. Он, как обычно, остановил машину у обочины и через открытое окно зорким соколом всматривался в скучный ассортимент "колониальных товаров", выложенный на лужайке перед домом. С некоторых пор Лёша так про себя насмешливо называл стандартный набор домашней утвари и поношенного тряпья, выставляемый на субботнюю распродажу. Он уже было собирался отъехать, как вдруг заметил ониксовую колонну, почти прикрытую какими-то лахами*.
   - Сколько?
   Лёша с удовлетворением от сознания не потраченного впустую времени, рассматривал находку. Окружённая случайным барахлом, красавица колонна со строгими пропорциями линий выглядела светской львицей, сошедшей со столичного поезда-экспресса в захолустном городке и попавшая в общество привокзального сброда. Смотрелась она благородно, но, вместе с тем, нелепо и жалко.
   - Сорок долларов, - ответила хозяйка импровизированного блошинного рынка.
   - У меня их две и если, вы заберёте обе, то я отдам их по тридцать пять, - добавила она с неуверенностью в голосе от запрашиваемой цены. Женщина сняла солнцезащитные очки "старая американка" и посмотрела на Лёшу, словно желая удостовериться, что кого-то действительно заинтересовали столь необычные предметы обстановки. На ярд-сейлах разметают всё больше копеечный товар. За доллар, ну от силы за два, а тут такие "безумные" деньги.
   От её взгляда что-то на минуту дрогнуло в Лёшиной душе и он, почти не контролируя себя, вдруг проявил несвойственную ему покладистость.
   - О"кей! Уже беру, - с готовностью согласился Лёша. Он наверняка мог бы поторговаться и скостить ещё, по меньшей мере, гривенник, но вдруг по неведомой причине ему стало неловко. Необъяснимое предчувствие шевельнулось где-то глубоко в подсознании, словно незримый ангел-хранитель захотел оберечь его сейчас от неуместной скупости. И хотя, в своей практике Лёше редко приходилось испытывать подобные, как он считал, позывы ложной щедрости, на сей раз он даже не заикнулся о встречном финансовом предложении и без второго слова полез в карман за бумажником.
   - Где вторая?
   По понятной причине ему хотелось убедиться, что парная колонна не имеет слишком много дефектов в виде досадных сколов на видных местах. И хотя, состояние антикварных аксессуаров подразумевает неизбежные изьяны, изделия из природного камня - наименее подходящие объекты для реставрации. Не для себя же Лёша их покупает.
   - В доме, и я должна буду вытащить её из кладовки.
   Женщина поднялась и Лёша невольно отметил её расплывшуюся от полноты фигуру. Как это часто бывает у людей с избыточным весом, лицо устроительницы ярд-сэйла выражало необыкновенное умиротворение и неподдельную доброту. На него было просто приятно смотреть, совершенно не замечая ни двойного подбородка, ни тяжести щёк, а лишь находиться под магией излучаемого им величественного спокойствия.
   "...Приятная толстушка, - мимоходом подумал Лёша. Когда-то в Одессе у него была клиентка с похожей комплекцией. Обаятельная пышка, иметь дело с которой ему всегда доставляло одно удовольствие. Покладистая, нежадная.
   "...И зачем я вдруг сейчас о ней вспомнил? - промелькнула случайная мысль. Пожалуй, задавшись таким обычным вопросом, Лёша не смог бы вразумительно на него себе ответить. То ли эхом откликнулся в душе отголосок прошлого, то ли колыхнулось в сердце предчувствие будущего. Кто знает?
   "...Если, вторая колонна будет в таком же товарном состоянии - "пятихатка" мне обеспечена, - Лёша машинально подсчитывал свои коммисионные, как вдруг отчётливо понял, что прилип взглядом к лицу хозяйки дома и не в силах отвести его в сторону. Как тот сказочный герой, не избежавший соблазна потрогать.бок волшебного гуся и неспособного потом оторвать руку от его золотых перьев.
   "...Ну, ерунда какая. И чего я на неё пялюсь?.."
   Собственное пристальное внимание к незнакомой женщине без всякого на то повода показалось Лёше довольно странным. Наверное, даже несколько неприличным и он, не желая смущать её, заставил себя потупить глаза.
   Та, увидев Лёшину явную растерянность, вероятно, отнесла её к факту отсутствия во дворе нужного предмета и поспешила его успокоить:
   - Не волнуйтесь, колонна есть. Об остальных вещах в кладовке я плохо помню, но эта занимает столько места, что забыть о ней трудно.
   Она улыбнулась той самой виновато-обезоруживающей улыбкой, против которой мужчина, в большинстве случаев, бессилен что-то возразить.
   - Там столько всего понаставлено. Работка предстоит ещё та.
   И как бы представив безумное количество барахла, скопившееся за долгие годы в небольшом пространстве, вздохнула.
   - Если, вам несложно, подъезжайте после обеда, к тому времени я точно управлюсь.
   Лёша протянул деньги и чуть больше, чем с дружелюбием или с вежливой доброжелательностью заметил:
   - Чтобы вы не сомневались в моих серьёзных намерениях.
   С этой фразой он по-гусарски одарил её хорошо отработанным многообещающе-игривым взглядом и, бережно подхватив увесистую покупку, направился к машине.
   С людьми Лёша сходился легко, а с женщинами, в особенности. Может, оттого, что в нужный момент у него непременно находился в запасе с виду нечаянный комплимент? Сложно утверждать... Им же, кстати, он обязательно заканчивал очередную связь или непродолжительную интрижку и каждый раз прощание завершалось трогательными, красивыми словами. Лёша никогда не скупился на самые искренние заверения в своём бесконечном уважении и горячей любви ни при встрече, ни при расставании. Очевидно, не последнюю роль играла и Лёшина манера себя вести - изначально мягкая и даже вкрадчивая, развившаяся c годам до совершенства моментально располагать к себе даму практически любого возраста. То ли потенциальную постельную партнёршу, то ли обладательницу старинной вещицы, то ли случайную собеседницу. Он им не просто заговаривал зубы, он их мило очаровывал. Да и как не поверить обходительному молодому человеку с слегка порочным блеском серо-голубых глаз, в которых светится не только обещание потакать любому дамскому капризу, но и готовность исполнить его по первому требованию? Мужчины одинаковы в своих желаниях, но разные в выборе путей к их достижению. Об этом определённо знали все Лёшины симпатии, прощая ему легкомысленное непостоянство любвеобильного ловеласа.
   Вообще, мужчина-одиночка по натуре - это не пудель в тапках, а существо таинственное и непостижимое. Недаром, большинство женщин испытывают к нему самый живой и не гаснущий интерес. Приручить такого - сродни попытке одомашнить волка. И хоть мало кому удаётся достичь желанной цели, всё-равно в женской натуре не иссякает азарт видеть дикое создание у своих ног. Вот только многие, увы, забывают, что как ни люби и не корми зверя, он всё равно с тоской будет смотреть на свой тёплый лежак и однажды не выдержит. Молча виновато взглянет, прости мол, и за порог. Поминай как звали и не храни зла.
   Лёша остался в прекрасных отношениях со всеми своими бывшими пассиями. Он даже наверное, пригласил бы этих женщин вместе в ресторан и признался бы в любви абсолютно всем. Поглядел бы на каждую долгим пронзительным взглядом, вкладывая туда безумное сожаление, что не может предпочесть именно её и тем самым отказать другим. Впрочем, наверное на него всё-равно никто бы не обиделся: щедрый и страстный любовник - это достойные мужские качества, которые трудно забыть. Немудрено, что покидая Одессу на неопределённое время, Лёша, на всякий случай, тепло распрощался со своими дражайшими дамами сердца. С двумя предыдущими, благо они хорошо помнили его, несмотря на замужество. И одной нынешней. Так уж у Лёши получалось, что его прежние связи не умирали, а продолжали жить в редких коротких встречах, происходивших иногда в его холостяцкой квартире.
   Как следовало ожидать, и в Лос-Анджелесе Лёша сохранил повадки дамского угодника. Ну, как одессит, урождённый истинным джентльменом, не сочтёт для себя благоприятным шансом одарить при случае представительницу прекрасного пола любезным ей замечанием? Неважно, видит ли он её в первый или в последний раз - шанс то у него уже существует! В том то и дело, что мужчина такого склада характера даже и не представляет, как можно вести себя иначе. Это в крови джентельмена! А джентльмен, как известно, глубоко уважает в женщине личность, но отчётливо видит в её личности, прежде всего, женщину.
   Две ониксовые колонны, купленные сегодня, оказались единственным Лёшиным уловом. Неплохим, но, увы, не выдающимся. Он наугад выбрал необследованный район города, надеясь только на везение и на случай. Ожидать от каждой поездки ощутимых результатов было бы, по меньшей мере, неразумно и опрометчиво. Лёша уже давно усвоил, что любые поиски ведут не только к удаче или разочарованию, но и к привыканию к их сопутствующей неизбежности. Однако, подлинным сюрпризом, ярким и запоминающимся, стала беспорно та непонятная картина. Последующие несколько дней Лёша не раз настойчиво возвращался к ней в мыслях, испытывая самые противоречивые чувства: от полного скептицизма по поводу её подлинности, до отчаянного желания поверить в почти невероятное. Навязчивая идея настолько крепко въелась ему в мозги, что не прошло и недели, как он без колебаний решился отправиться туда, где увидел загадочного Ороско. Правда, Лёшу немного смущала окраска предстоящего визита. Нанести то он его, конечно, мог, но под каким соусом? Без прилашения? И как к непрошенному гостю отнесётся та американка? Ну, не скажет же он, ей богу:
   - Здрастье! Я к вам пожаловал на чай. Не ждали?
   Уверовать в доброту собственных помыслов значительно легче, чем убедить в том других. Иногда Лёша отмечал у людей здесь, в Лос-Анджелесе некоторую нескрываемую настороженность. Иди знай, как его встретят? Впрочем, по поводу возможной реакции абсолютно незнакомой женщины он, откровенно говоря, задумывался в последнюю очередь. Картина! Только она целиком его занимала и не давала покоя.
   В одесской жизни Лёша ощущал себя, как бычок-песчаник на тёплой морской отмели. Легко и вольготно, уверенной в безопасности родной стихии. Она и накормит, она и спрячет, она же и путь укажет. Возникни у Лёши аналогичная проблема в Одессе, и он решил бы её, пусть не в два счёта, но уж точно сориентировался бы на месте, ему следует себя вести в сложившейся обстановке. Недаром, его приятели с завистью отмечали его удивительную способность к кому угодно подбирать нужный ключик и как следствие своего природного дара - находить в Одессе совершенно уникальные предметы старины.
   - А ну-ка, поведай, брат, как это тебе удаётся? - со смехом поражался Лёшиному везению его московский коллега.
   - Признайся, ты наверное, перемахал там всех старушек...
   Лёша всегда лишь невинно улыбался, предпочитая скромно молчать и держать дулю в кармане. Любой деловой человек, если он считает себя таковым, должен помнить золотое правило - чаще всего, цель оправдывает средства. Смысл этого элементарного постулата не сводится к тому, что следует безоглядно шагать по трупам, но предполагает определённую изобретательность. Даже вдохновение и импровизацию, если будет угодно. Лёша никогда не был горлохватом. Не уважал это качество в других и всегда с брезгливостью смотрел на факт отсутствия у кого-то принципов. Но не тех, размазанных, мол все мы жертвы обстоятельств, а чётких и ясных законов поведения джентльмена. Ну, а как же? Джентльмен без принципов - это не джентльмен.
   Вероятно, именно поэтому Лёша ни разу не мог себя упрекнуть, что хоть однажды подписался на сомнительную сделку ради сиюминутной выгоды. Так он никогда не брал в руки икону или складень с тем, чтобы их перепродать с "наваром" и смотрел с неприязнью на тех, кто не гнушался торговать принадлежащими кому-то святынями. Только там, где его совесть могла быть абсолютно чиста, он не видел причин отказываться от дружеских отношений с хозяевами интересующих его вещей для того, чтобы со временем убедить их уступить ему ту или иную антикварную цацку. Очевидно и теперь Лёша собирался отправиться "на охоту" не как кровожадный стервятник-потрошитель, а больше, как миссионер, вооружённый только собственной верой и силой убеждения. К счастью, он не забыл заветный адресок и доехал туда, ведомый необъяснимой силой. Не заплутав и без труда отыскав нужную улицу, как будто бывал там уже много-много раз.
   -Что-нибудь не так?
   Удивилась прежняя владелица ониксовых колонн, увидев Лёшу вновь на пороге своего дома. Она, безусловно, его узнала, что избавило её недавнего покупателя от долгих объяснений.
   - Я не представился в прошлый раз.
   Лёша артистично изобразил необходимую в подобной стуации неловкость и застенчиво улыбнулся. Так, вероятно, мог держаться стеснительный молодой человек, решившийся после долгих терзаний, наконец, заговорить с понравившейся ему девушкой.
   - Алексей.
   - Я из России, - добавил он на всякий случай, подыскивая резонные оправдания своему тяжёлому акценту и манере подать себя столь необычным образом.
   В глазах женщины удивление сменилось любопытством. Она даже чуть-чуть зарделась, когда поняла, что человек, с которым она практически не общалась и едва запомнила, явно хочет завязать с ней знакомство.
   - Элизабет. Лиз, - произнесла она нерешительно и, смущённо подав руку, пригласила войти. Последнее, что Лёша собирался делать - это идти напролом. Здесь требовалась тонкая тактика и в высшей степени деликатность. Не проявить чудеса "высшего пилотажа" и бездарно торопиться - означало отрезать себе все реальные пути к картине. Он даже пока не касался волнующей его темы, а прилагая честные усилия добросовестного школьника, старался вести светскую беседу, насколько позволял его неимоверно плохой английский.
   В Одессе Лёша иностранным языком не занимался. Реальной нужды он в том не видел да и уезжать никуда не собирался. Последняя волна эмиграции благополучно схлынула, унеся за собой в неизвестность самодеятельных учителей английского языка и их великовозрастных учеников. Некому было больше преподовать азы американской разговорной речи да и незачем. Те, кто спал и видел рвануть за бугор, уже успешно реализовали свою хрустальную мечту, ну, а тех, кто остался, волновали совершенно другие проблемы. В том числе и Лёшу.
   Лишь по прибытию в Лос-Анджелес у него возникла необходимость пойти на курсы английского языка. Как раз в кварталах пяти-шести от Лёшиного места проживания распологался колледж под звучным названием "ОРТ", принимавший эмигрантские студенческие гранты. Туда то он и записался.
   Большого проку от посещения вечерних классов оказалось немного и пришлось Лёше вникать в премудрости чужого наречия народными методами - слушать и говорить. Где придётся и с кем угодно. Пусть неправильно и смешно, но пытаться объясниться и быть понятым. Совершенства в общении Лёша, разумеется, ещё не достиг, но, тьфу-тьфу, дело постепенно двинулось. Со скрежетом и с пыхтеньем, однако, набирая обороты. Главным в его ситуации было не стесняться, что он успешно и делал. Лёша произносил слова громко и внятно, как и должно иностранцу в его незавидном положении, стараясь поскорее преодолеть неудобный во всех отношениях языковый барьер.
   С Лиз он проболтал почти час. Она предложила кофе и Лёша, естественно, согласился. Суррогатную бурду, которую большинство американцев самонадеянно называют этим благородным напитком, он органически не переваривал. Однако, в гостях у Лиз, куда Лёша так нахально напросился сам, ему пришлось сделать исключение, забыв о милосердии к своему самочувствию. Даже можно сказать, из трепетной любви к искусству, он пожертвовал комфортом cобственного желудка. Отчего-то многие продукты здесь, в Америке у Лёши вызывали дикую изжогу. Одни больше, другие меньше, но растворимый кофе почти всегда. Лиз подала традиционную американскую чашку, размером чуть ли не с пол-литровую банку и разовые пакетики с тростниковым сахаром.
   "...Конечно. Оприходуй такую бадью настоящего эспрессо и глаза вылезут на лоб, - иронично подумал Лёша, помешивая кипяток тёмно-коричнего цвета.
   "...Что за редкостную дрянь они здесь пьют? - он, сделав первый глоток, невольно пожалел обыкновенного рядового американца, выросшего на "Кока-Коле", как на материнском молоке.
   "...Кофе - помои. Чай - писи сиротки Хаси. А пиво? Вода!"
   Время от времени в Лёше просыпался европейский снобизм и он не считал его оскорбительным применительно к местному быту. Отношение к заграничной жизни в некотором смысле то же самое, что и отношение к женщине. Или нравится в ней всё до конца, или в той же степени всё безумно раздражает.
   Непредвиденное гостеприимство, так внезапно проявленное Лиз, Лёшу заметно приободрило. Она не только не порывалась выпроводить его под любым удобным предлогом, а наооборот, обласкала своего гостя самым тёплым радушием. В итоге, её интерес к новому знакомству окреп настолько, что, прощаясь, Лёша уже не сомневался в том, что не ошибётся, если предложит Лиз встретиться вновь.
   - Мы могли бы вместе поужинать, - как бы невзначай обронил он, со свойственной ему непринуждённостью назначить свидание даме, невзирая на возможные неблагоприятнные для себя обстоятельства. Мужские и женские желания совпадают только в том случае, если этого захочет женщина. С такой жизненной аксиомой Лёша уже смирился давно и потому для достижения собственных целей предпочитал манипулировать позывами чужой совести.
   - А заодно, я бы смог попрактиковаться в английском, а то честно признаться, меня и поправить некому.
   Он взывал к Лиз, как к женщине и как к доброй самаритянке, рассчитывая, что одна из них точно не откажет ему, как мужчине или как страждущему путнику из далёкой страны.
   - Я обещаю быть прилежным учеником.
   Лёша не удержался, чтобы не вложить в последнюю фразу поунамёк, полушутку, предоставляя Лиз самой разобраться, что именно он имеет в виду. Отказа к его удовольствию, не последовало и Лиз, почти не раздумывая, приняла приглашение. Она даже посоветовала Лёше, куда лучше пойти, стоило ему замешкавшись, посетовать о своём полном неведении в специфике местной светской жизни. В хороших ресторанах в Лос-Анджелесе Лёша ещё не бывал и только потому, что никто не просветил его об их расположении и туда не направил. Ну, не в китайский же идти, её богу... Или, тем более, в русский, потчевать американскую гостью водочкой и котлетой по-киевски? Сестра повезла его однажды в какой-то суши-бар на берегу океана, чем навсегда отбила охоту к кабакам, популярным среди советских эмигрантов. Само место Лёша запомнил плохо, но впечатления от посещения забегаловки-закусочной у него остались надолго.
   Уже на подходе к заведению он заметил дежуривший там народец. Люди чинно выстроились в живую цепочку, словно городские бездомные за бесплатным супом, безропотно ожидая пока их пригласят за освободившийся столик. Последний раз Лёша стоял в очереди в ресторан ещё во времена СССР. Правда, не в Одессе, а в Москве. Каждый раз, приезжая в столицу по делам, он имел обыкновение обедать в "Славянском базаре" и не было случая, чтобы ему не пришлось торчать перед закрытыми дверьми минут по сорок, а то и по часу. Причём, томился Лёша среди подобных ему голодных граждан не вечером и не в выходные дни, как праздный гуляка, а в дневные часы и в будни, как и положено было советскому человеку в его повседневной жизни простаивать во всевозможных очередях.
   - Ох, сдаётся мне, что язвы социализма поражают и пышущие здоровьем капиталлистические телеса? - не мог не съязвить Лёша невинным тоном.
   - За чем стоим и что дают? - деловито воскликнул он, пристроившись позади пары предпенсионного возраста. Те тут же обернулись, очевидно распознав родную речь, но сделали вид, что не понимают ни слова по-русски, хотя уже могли бы по привычке ответить:  просили не занимать...
   - Не умничай, - осадила его сестра, - здесь приемлемые цены и кормят недурно. Да и ассортимент блюд не в пример одесским ресторанам. Ну, скажи, где ты мог там попробовать настоящие суши?
   - В Одессе? - в Лёшином голосе прозвучала снисходительность к её досадному незнанию, - к твоему сведению, там есть теперь всё! Были бы деньги. А по поводу настоящих сущи - вопрос очень спорный. Насколько мне известно, Калифорния - тоже не префкутура Японии.
   Менее всего Лёше хотелось спорить. В эмиграции у людей отношение к стране, которую каждый из них когда-то покинул, слишком индивидуально, чтобы его обобщать. Причём, формируется оно не только под действием нового образа жизни, но и в неизбежных сравнениях со старым. Кто-то таит прежние обиды и усердно поливает грязью бывшую Родину, кто-то понимает, что Родина бывшей не бывает и переживает за неё, ну, а кому-то просто наплевать и на её прошлое, и на настоящее да и на будущее тоже. Впрочем, немудрено... Только тот, кто в прошлом разочарован, не видит настоящее его продолжением. И сожалеют о прошлом, как правило, неудачники, а такими не рождаются - ими становятся. Точно так же, как и заслуженный успех приходит не к счастливчикам, а целеустремлённым упрямцам. И если первые не способны занять достойное место в жизни нигде, по последним хорошо, где бы они ни были. Но где-то им всё же лучше.
   Лёшина сестра, хоть и не обхаивала открыто одесскую жизнь, однако и не приветствовала перемены, происшедшие там с момента её отъезда. Правда она утверждала обратное, но слишком искусственно, чтобы ей поверить на слово. Судя по неподконтрольным замечаниям, иногда вырывавшихся у неё непроизвольно, она была бы довольна, если бы их соотечественники так и оставлось бы вечными узниками генсековской совдепии. Сытый скорее посочувствует голодному, чем порадуется за того, у кого стол не хуже его. Доказывать что-то сестре Лёша не считал нужным.
   "...Она счастлива здесь и Бог ей в помощь, - думал он про себя всякий раз когда его настойчиво пытались убедить в преимуществах американской жизни. Как теперь, наивно полагая, что у Лёши нет дороги назад.
   Счёта в суши-баре он так и не увидел, хоть всячески порывался его оплатить. Единственное, что от него ожидали, как от человека, попавшего в мир изобилия, это восторженных ох-ов и ах-ов по поводу барского угощения Ну, как не уважить родственничков? Лёша добросовестно расхваливал заморские деликатесы, даже и не пытаясь сравнивать вслух умение Лос-Анджелесских кулинаров и одесских. Не осталась для Лёши загадкой и суть заманушки для привлечения сюда толп посетителей. Увы, ничего нового в Америке не изобрели... Его привезли на обыкновенный шведский стол или как здесь его называют - буфет. Ешь сколько влезет. Неважно, что невкусно, зато, без ограничений и недорого. А в подобный общепитовский оазис и рай для шаровиков уважающий себя мужчина не ходит сам и даму туда не поведёт.
   Так что подсказка Лиз пригодилась Лёше очень кстати. Он лишь осторожно прозондировал вопрос, как ему следует одеться к ужину, чем очень её обязал. Очевидно, Лиз пришлась по душе его забота к тонкостям ресторанного этикета.
   Вообще, с визитом в её дом всё обошлось гораздо проще, чем Лёша представлял. И то, как ему следует себя вести в дальнейшем, стало тоже понятным. Сущность заграничной женской души мало, чем отличалась от естества натуры обыкновенной родной одесситки. Такая же стихийная противоречивость моментальных желаний, та же покорность судьбе и тот же расклад жизненных ценностей. На роль психолога-любителя Лёша не претендовал, но разве пристальный взгляд к другому человеку будет бесполезным? О Лиз он не знал ничего, но уже многое мог предположить. Как например, тот факт, что она не замужем. А если и была, то крайне недолго. И у неё нет детей. Всегда найдутся незначительные, но явные признаки, которые выдадут с головой оба этих статуса. Стоит лишь присмотреться и проанализировать увиденное. Впрочем, в Лёшины планы не входило вскружить голову одинокой женщине. Он лишь делал умозрительные и отвлечённые выводы. Как и полагал, и, вероятней всего, не без основания, что при своей комплекции, делавшей Лиз неуверенной и возможно, стеснительной, она, естественно, не была избалована избыточным мужским вниманием. Вполне закономерно, что он, как нежданный кавалер, не мог не доставить ей необыкновенную радость стремлением продолжить знакомство.
   После неспешной трапезы в мексиканском ресторане с гвакамоли и салсой, с текилой и маргаритой Леша почувствовал как иноземные продукты разом пробудили в нём уснувшие на время мужские инстинкты. Он смотрел на сидевшую напротив Лиз и находил её уже отнюдь, не чересчур пышной, как ему показалось раньше, а соблазнительно-аппетитной. Темное платье без рукавов подчёркивало женственность её фигуры, а лёгкая шаль, накинутая поверх него, скрадывала излишнюю полноту. Вместо обыкновенной женщины с невзрачной наружностью в мешковатых джинсах и полинялой кофте, повстречавшейся Лёше на ярд-сейле, перед ним теперь находилась статная дама, одетая с несомненным вкусом и без дурацкой претециозности, которой за рубежом так часто грешат наши любимые соотечественники. Её волосы были убраны наверх и стянуты там черепаховым гребнем, а шею украшала тонкая нитка жемчуга. Ничего лишнего и эта грациозная простота лишь подчёркивала стиль и умение себя преподнести.
   "...А, что? Совсем неплохая мамка. И при всех делах..."
   Повинуясь давно выработанной привычке, Лёша представил Лиз обнажённой и вдруг отчётливо понял, что её хочет. Причём, именно Лиз, а не кого угодно, как неразборчивый самец, изголодавшийся по женскому телу. Он желает только её! Да так сильно, что обжигающие видения будоражат его фантазию как у пацана! Подобного влечения Лёша не испытывал, пожалуй, с момента окончания службы в армии.
   "...Вот уж точно: нет некрасивых женщин - есть мало водки..."
   Он невольно про себя усмехнулся, пытаясь хоть как-то разобраться в новизне ощущений. Впрочем, национальная российская народная мудрость в данном случае, скорее, относилась к количеству выпитого, чем к внешности Лиз. Текилой за ужином Лёша не злоупотреблял и этот напиток, удивительнейшим образом напоминающий обыкновенный сельский самогон, не вдохновил его на пьяные подвиги. Произошло что-то неуловимо-зйфорическое и непостижимое пока для Лёши, но уже и необратимое. Лиз ему определённо начинала нравиться, а довольно обычная ситуация, в которой ему приходилось бывать не раз, принимала неожиданно пикантно-романтический оборот. Иной, чем просто вежливая прелюдия к привычному любовному свиданию с давней подругой. И уж совсем другая, чем неотъемлемое звено в короткой цепи, предшествующей постельным отношениям, как к логическому завершению случайного знакомства.
   Лёша украдкой разглядывал Лиз уже больше предвзято-внимательно, чем с похотливым любопытством и даже пришёл к выводу, что она выглядит неоспоримо пленительной и очень сексуальной. С полными дамами ему прежде бывать не приходилось и если, раньше он по недоумию молодого человека мог постесняться появиться на людях с такой спутницей как Лиз, то теперь Лёша с удивлением делал открытие за открытием.
   "...По-моему, я до сих пор не на тех смотрел... Ну, надо же.
   И это в Одессе?. В городе, где у женщин всегда традиционно трещали юбки и ломились лифчики..."
   Пока он жадно-испепеляющим взглядом скользил по пухлым рукам Лиз и по её атласным плечам, едва прикрытым газовой шалью, в памяти всплыла Неля - его последняя симпатия, миловидная шатенка с аккуратной попкой и шикарным бюстом четвёртого размера. О ней Лёша всегда думал с неизменным вожделением, но сейчас он с удивлением мог бы смело признаться, что сказочные формы Лиз абсолютно вне всякой конкуренции.
   "...Куда там Нельке тягаться? А всем остальным?"
   Лиз внезапно превзошла всех предыдущих барышень и на её фоне женщины из его прошлой одесской жизни тускнели, если, вообще, не беспомощно блекли как свет неоновых ночных фонарей в ярких лучах солнечного утра.
   "...Да а чём речь? Ну, никакого сравнения. Розан да и только. Недаром, в Одессе говорили, что любимого тела должно быть много. Как у этой дивной хризантемы..."
   А сюрпризы продолжали сыпаться на Лёшу душистыми лепестками. Ко всем прочим исключительным достоинствам Лиз проявила талант замечательной собеседницы. Она даже понимала или притворялась, что понимает всю тарабарщину, которую Лёша нёс на скверном английском. Впрочем, его речь лилась, хоть и без падежей, и без артиклей, но плавно, а главное, в правильном направлении. Он, слегка опьянев, но вовсе не от алкоголя, а от присутствия этой пышной красавицы изо всех сил старался понравиться. Лёше хотелось обратить на себя внимание во что бы то ни стало и по возможности, максимально. Судя по тёплым и поощрительным взглядам Лиз, ему, вероятно, удалось произвести нужное впечатление. Он так увлёкся, что совершенно позабыл про скудный запас слов чужого ему языка, который теперь с лихвой возмещал долгими и многозначительными взглядами. Лёша посылал их как тревожные сигналы с терпящего бедствия парохода. Один за другим, вкладывая туда страстные призывы, что бы его только услышали и вняли мольбам. В какой-то момент Лёшина ладонь легла на руку Лиз. Его пальцы острожно тронули мягкое запястье и это ласковое и уже почти интимное прикосновение вызвало на лице Лиз томную улыбку. Она не только не отдёрнула руку, но и как показалось Лёше, придвинула её ещё ближе. Он внутренне просиял, убедившись, что старания не прошли безрезультатно. Но окончательно и бесповоротно Лёша покорил сердце своей спутницы, когда по его просьбе мариачи исполнили "Бессамэ мучо" - этот незабываемый шлягер сороковых годов, написанный юной мексиканской девушкой. Нежная и проникновенная мелодия, подаренная миру шестнадцатилетней Консуелой Веласкес, зазвучала сейчас для них двоих чуть ли не гимном в честь душевного соприкосновения. Живописное трио исполнителей, обряжённых в чарро*, оказались возле столика как нельзя кстати. Их, как будто послал сам Господь Бог и естественно, Лёша, не раздумывая, тут же заказал этим местным менестрелям в штанах с лампасами и в сомбреро на головах песню для Лиз, от которой та уже просто сомлела. Он даже и сам едва не прослезился, стоило солисту под ласкающий слух аккомпанемент гитаррона*, скрипки и трубы растревожить его сердце острой необходимостью любить.
   Лёша никогда не знал о чём там поётся, но и без перевода догадывался, что проникновенно звучащие слова о самом главном. Во всяком случае, в его жизни. Что в прошлой - одесской, что в нынешней - американской. И совсем неважно, где он сейчас обитает, а лишь имеет значение, с какой женщиной его столкнула судьба.
   Лёша почти интуитивно подал знак музыкантам не останавливаться и, подхватив Лиз, увлёк её на свободное пространство зала. Она оказалась превосходной партнёршей, очень чуткой к ритму и, улавливая все переливы мелодии, двигалась в такт с ней необыкновенно грациозно и легко. Через неплотную ткань воздушного платья Лиз Лёша чувствовал у себя под руками соблазнительные округлости её мягкого тела. Они манили его головокружительной близостью и будоражили предчувствием незабываемого свидания предстоящей ночью.
   - Бесамо мучо, - громко прошептал Лёша, когда прозвучал последний аккорд, повторяя призыв целовать его крепче. Их лица почти соприкасались и на какое-то мгновение он задержал Лиз возле себя, как бы не решаясь её отпустить и тем самым нарушить волшебное очарование момента. Лиз не могла его не услышать. Наверное, оттого и застыла в Лёшиных руках дольше, чем длился танец, а когда отстранилась, он заметил в её взгляде то особенное доверчивое тепло, которым женщина уже обещает себя без остатка. Ах, эти бедные женские глаза! Им не дано обманывать.
   Лёше даже не пришось напрашиваться остаться у неё на ночь. Едва Лиз открыла входную дверь и обняла его, неумело делая вид, что всего лишь прощается, как он крепко привлёк её к себе и, уже не совладая с инстинктами, не мог оторваться от бесценного сокровища.
   "...Вот счастье подвалило..."
   Промелькнула озорная мысль, которую теснила уже совершенно другая:
   "...Господи, неужели это всё моё?.."
   Лиз совершенно не противилась его страстному объятию, а стоило им войти внутрь дома и захлопнуть дверь, как она, не зажигая света, поцеловала Лёшу сама c таким жаром, что он чуть не расплавился и не потёк как сливочное мороженое в вафельном стаканчике на пляже в Аркадии.
   "...О, боже! Трудно поверить, что так бывает? - теперь сомлеть настал Лёшин черёд. Обычно в подобной ситуации он вёл себя всегда сдержанно, а иногда и постыдно хладнокоровно, но тут его словно прорвало. Ему безумно захотелось обцеловать Лиз всю, с ног до головы, не пропустив ни сантиметра её обворожительного тела. Но сделать это не с поспешностью и разгорячённому предвкушением скорой близости, а с методичным сладостастием, отодвигая желанный миг и ожидая его как награду за томительное долготерпение. А Лиз уже увлекала Лёшу в направлении спальни, на пороге которой они опять застыли, не в силах оторваться друг от друга.
   Не отпуская от себя Лиз, он старался половчее скинуть с себя одежду и раздеть её. Впрочем, в этом деле Лёше опыта было не занимать. Уже через минуту на пол вместе с платьем и шалью Лиз безжалостно полетела его лучшая щёлковая рубашка. Он судорожно сорвал её впопыхах, почти не расстёгивая. Там же вперемешку с тонким кружевным бельём упали и его брюки. Послышался звук катящейся по полу оторванной пуговицы, но Лёша его уже не слышал. Он плыл на волнах безумного блаженства, одурманенный запахом Лиз, смешанным с тяжёлым сладковатым благоуханием её духов.
   - Подожди, - прошептал Лёша и почему-то по-русски, с наслаждением вдыхая аромат её тела.
   - Я не хочу торопиться, - проговорил он опять и последнее, что ему удалось увидеть перед тем, как забыв всё на свете, нырнуть в мягкие перины, оказались роскошные бёдра Лиз. Белые как мрамор и восхитительно необъятные. Глаза в счастливом изумлении там просто остановились сами. От их вида в свете ночника Лёша на какую-то секунду чуть-чуть оробел, а потом его охватил столь неуёмный восторг, что впору было лишиться рассудка.
   Одной ночью дело не ограничилось и Лёша, практически не вылезая из кровати, застрял у Лиз на несколько дней. О картине, ради которой он, собственно, здесь и оказался, Лёша, сказать по правде, пока не вспоминал. Загадочный шедевр мирно висел на прежнем месте, в гостиной, куда Лёша совершенно не стремился попасть. Он проводил время только в уютной спальне Лиз и не испытывал ни малейшего желания передвигаться по дому. Лиз даже кормила его в постели, обнаружив у своего неутомимого кавалера неистощимую тягу к плотским утехам. О, да... Лёша неизменно предпочитал их всем остальным. Впрочем, он и сам себе удивлялся: вроде бы уже не юноша - а каков молодец!
   Когда говорят, что мужчина теряет голову, наверное имеют в виду что-то очень определённое. Очевидно, именно такой счастливый казус и произошёл с Лёшей. Буквально за неделю он похудел, сбросил появившийся животик и стал поджарым, каким был во времена своей молодости. Мгновенно избавился от появившихся признаков бессонницы, которые незаметно, но настойчиво стала беспокоить его в Америке и приобрёл дикий блеск в глазах. И всё благодаря Лиз! Эта необыкновенная женщина его пленила, но Лёша и не порывался скинуть драгоценные оковы. Он растворялся в Лиз без остатка и не хотел возвращаться в обычное равнодушно-безмятежное состояние. Его восхищала её упоительная рубенсовская красота, достойная истинного ценителя, когда мужчина немеет при виде богини, сочетающей в себе грацию и величие. С Лиз он начисто забыл обо всех других женщинах, с кем ему когда-то доводилось спать. Начиная от тощей сокурсницы, с которой он впервые неловко попробовал вкус женского тела чуть ли не в антисанитарных условиях и заканчивая своей холёной подружкой Нелей, благополучно оставленной им в Одессе. Их больше просто не существовало, настолько Лиз - эта пышнотелая нимфа, созданная из молока и крови, затмила собой прежние привязанности.
   Встреча с ней что-то перевернула в Лёшиной душе. Произошло это вроде бы и незаметно, но слишком очевидно для него самого, чтобы, проснувшись однажды утром рядом с Лиз, не обратить внимание на поразительные перемены. Лёша по-прежнему не собирался искать тихую семейную пристань, но пожелай он, смеха ради, посекретничать с собой и с удивлением поведал бы, что с Лиз ему необыкновенно хорошо. Пожалуй, как ни с кем и никогда прежде. Лёша себя не узнавал. Такой ненасытной чувственности он не наблюдал ни в одной из своих партнёрш. Да и не испытывал с ними ничего подобного. Лиз, словно выплёскивала на него всю нерастраченную за долгие годы нежность. На неё просто невозможно было не откликнуться и, утопая в щедрых женских ласках, Лёша погружался в сладостну-щемящую негу. Его словно окутывала мягкая аура Лиз и под её действием он находился в каком-то феерическом опьянении, подобно тому стремительному воодушевлению от жизни, которое моментально испытываешь после нескольких бокалов хорошего шампанского.
   Лёша мог бесконечно долго и с упоением разглядывать её тело, на которое уже молился, как язычник на всемогущего идола. Более всего ему нравилось положить голову на Лиз живот и смотреть как бы снизу вверх на её тяжёлую налитую грудь, пронизанную синеватой сеточкой кровеносных сосудов, едва заметных сквозь матовую кожу. Или, повернувшись, с того же ракурса любоваться её обольстительными бёдрами, поразившими его в их первую ночь своими сказочными размерами. И, уж конечно, Лёша любил целовать шелковистую выпуклость лобка, уже такую знакомую его губам и ладоням. Он едва касался его подбородком и тут же замирал в экстазе от волнующей близости этого укромного и бескончно желанного места. Каждый раз, когда Лёша завороженно застывал взглядом, с благоговеннием созерцая упоительную наготу Лиз, его вдруг начинала преследовать одна и та же беспокойная мысль:
   "...А достаточно ли я хорош для неё? Для этой богини, дарующей неиссякаемую радость и непередаваемый восторг? Могу ли я доставить ей столько же блаженства, сколько получаю уже только от одного прикосновения ко всем её прелестям? А какое неописуемое удовольствие я имею от всего остального? Так же и она счастлива со мной?.."
   Телосложения Лёша был обыкновенного - далеко не Геракл или Аполлон Бельведерский. Ничем выдающегося в фигуре он похвастаться не мог: ни могучим торсом, ни широкой волосатой грудью, ни накаченными бицепсами. Оттого вероятно, где-то в глубине сознания он продолжал иногда робеть, сравнивая свой негренадёрский рост и габариты Лиз. Никогда прежде его не посещали подобные сомнения. С другими женщинами Лёша ощущал себя неутомимым мачо и не без оснований. Редкая дама оставалась холодна в его компании, а уж развлечь с должной энергией он умел обладательницу любого темперамента. Теперь же у него вдруг появились невесть откуда взявшиеся переживания: а что, если он не справляется с Лиз как следует? Что, если ей нужен мужчина покрупнее?.. Лёша понимал всю абсурдность этих никчемных домыслов, но тем не менее, во что бы то ни стало, стрался доказать собственную состоятельность. Не Лиз. А самому себе, словно закрепляя физическое право владеть этой удивительной женщиной. Как любой совестливый кавалер, лишённый эгоизма в постели, он хотел видеть её благодарной и быть до конца уверенным в неподдельной искренности этого чувства. Буквально с того самого момента, когда Лиз отдалась ему впервые, он уже не пропускал благодатный шанс внимательно прислушаться к любым её движениям - важным интимным полунамёкам и тем сразу заслужил её глубокое доверие. Она же, в свою очередь, обладая природной чуткостью, безошибочно улавливала Лёшины сокровенные желания, как впрочем и он её, и вскоре между ними возникло такое тесное взаимопонимание, каким далеко не всегда похвастаются супруги, прожившие бок о бок не один десяток лет. Да и всегда ли супруги чувствительны в той же степени, что и любовники? Совместный быт - коварная вещь... Рано или поздно он сводит на нет всё таинство любви, оставляя взамен лишь привычку спать в одной кровати или ещё страшнее - безжалостно подменяет прежнее влечение на супружеские обязанности. Недаром, Лёша так панически боялся женитьбы раньше и в полной растерянности думал о ней сейчас. Не примерить на себя жизнь вдвоём, пусть даже и очень уже осторожно, он уже не мог и терялся в догадках, какой она могла бы стать.
   Наверное и у Лиз возникало похожее смятение в душе, уж слишком небычной оказалась эта встреча. С годами отличить настоящее от пустоцвета совсем легко. Простительнее недостатки человека, который рядом, а уж достоинства ещё заметнее. Лиз могла бы уже без преувеличения признаться, в том, что отыскала в Лёше сексуального благодетеля да и он не стал бы отрицать, что нашёл в ней фанатичную послушницу. Чего только стоило их единодушие оставаться в постели друг с другом, невзирая на время суток. Да и сутки теперь для них более не делились на день и ночь, а существовали только в виде счастливых часов, пролетавших в одном волшебном мгновении.
   - Жаль, что здесь, в Калифорнии так редко идёт дождь.
   Однажды Лёша, мечтательно задумавшись, поделился с Лиз внезапно охватившим его настроением.
   - Уж не потому ли в Лос-Анджелесе он всегда самая главная новость дня?
   Ему вдруг ни с того - ни с сего припомнились одесские зимы с их постоянной слякотью и вечно обложенным тучами небом, готовым вот-вот разродиться хроническим и затяжным дождём. В такие промозглые будни было особенно приятно устроить себе эротический выходной. Забыть обо всех неотложных делах, закрыться в тёплой уютной квартире, отключить телефон и только и делать, что заниматься до изнеможения любовью под аккомпанемент шума непрекращающегося дождя, барабанящего с заунывной меланхоличностью в оконные стёкла. Ах, как славно было посвятить весь день казалось бы сущей безделице и потом всякий раз возвращаться в мыслях к непогоде, уже ассоциируя её с испытанными когда-то удовольствиями.
   - А, Лиз?
  Лёша попытался представить себя в её компании в то великолепное время. Она, конечно, была моложе и наверное, тоньше, но вероятно, так же по-язычески бестыдна и от того ещё более прекрасна.
   - Неужели нам так и не удастся разнообразить обстановку наших свиданий? Ну хоть чуть-чуть, а то, ей богу, я уже ощущаю себя островитянином в тропиках. Солнце всегда в зените, прозрачная синева воздуха и сплошной праздник в душе русского папуаса.
   На Лёшином лице появилась наигранная унылая гримаса и он многозначительно вздохнул.
   - Сначала всё катилось замечательно, но постепенно жизнь в райских кущах ему слегка приелась. М-да. Дождичка хочется.
   В ответ на Лёшино замечание Лиз, не произнеся ни слова, выбралась из под кубла мятых простыней и разбросанных по кровати скомканных подушек и направилась за чем-то в другую комнату.
   - Нет, я не жалуюсь, - Лёша испугался, что его слова могут быть неправильно истолкованы.
   - Напротив, без штанов оно даже сподручнее... В смысле, свободнее, - он пытался обратить сказанное в шутку. В собственных способностях объяснить на английском все деликатные тонкости момента Лёша сильно сомневался. Однако, о полной беспочвенности своих опасений он, если и догадывался, то лишь едва. Лиз понимала его так же хорошо как и он её и даже лучше многих других, кто с младенчества говорил по-русски.
   - Только и всего? - иронично бросила она на ходу, - нет ничего проще.
   Лёша поглядел Лиз вслед и не мог невольно не облизнуться при виде её обворожительных форм, заставляюших его каждый раз восторгаться и трепетать по-новому. Только ради того, чтобы воспеть и прославить эту роскошную плоть, уже стоило родиться художником. Лиз вернулась почти тотчас с обыкновенным компакт-диском в руках.
   - Дождь, так дождь, - она плотоядно улыбнулась, - как пожелаешь, мой дорогой.
   Похоже, своим воображением Лиз нисколько не уступала Лёшиному, если не превосходила. Иногда ему становилось даже неловко от собственного примитива и отсутствия сексуального творчества. Лёшу не привлекал ни совместный душ, пропагандируемый с экранов кино голливудскими звёздами, ни прочие американские изыски на эротическом фронте и он умел насладиться сполна, довольствуясь простотой, завещанной человечеству ещё Адамом и Евой. Лиз, наверное, была бы не прочь поэксперименитровать, если бы Лёша предложил, но ему и в голову не приходило фантазировать. Да и зачем? Его любовный тонус сохранялся неизменным с их первой ночи.
   - Мне тоже по вкусу ненастье за окном, - многозначительно заметила Лиз, - и я тоже предпочитаю укрыться от него в тёплой постели.
   С этими словами она наглухо задёрнула тяжёлые шторы и, подпалив ароматическую свечу, включила недостающее Лёше звуковое сопровождение. От первого раската далёкого грома в стерео колонках он чуть вздрогнул, настолько реалистично порвал тишину спальни этот грозный и тревожный звук. Потом прогремело где-то ближе... Далёкая гроза, набирая силу, уже приближалась внезапно сорвавшимся ветром и шорохом обрываемых его порывами листьев. Вдруг всё смолкло и уже через мгновения первые тяжёлые капли, предвестники скорого ливня, зашуршали в ветвях и кронах невидымых деревьев. Эффект было настолько силён, что уже через минуты Лёша с упоением слушал самую настоящую непогоду.
   - Теперь хорошо? - нежно проворковала Лиз, устроившись рядом.
   - Я вся вымокла до нитки и мечтаю, чтобы ты меня поскорей обогрел...
   В полумраке она выглядела ещё соблазнительнее. Лёша почувствовал на губах её порывистое дыхание и ему вдруг почудился в нём вкус прибитой дождём пыли на выжженной солнцем дороге.
   Он простонал от нахлынувшей бесконечной сладостной неги и, ощущая Лиз и всё, к чему ему удалось в ней прикоснуться, лишь сдавленно и хрипло вымолвил:
   - И куда теперь деваться? Что же ты, милая, со мной делаешь.
   Неделя пролетела, словно один безумный и яркий миг. Затем началось другая, такая же сумасшедшая как и предыдущая. Лёшина сестра уже в панике разыскивала его по всем телефонным номерам, обеспокоенная, куда её братец так неожиданно запропостился. Зная Лёшину натуру, она уже почти не сомневалась, где он проводит время, но хотела выяснить, насколько это у него сейчас серьёзно.
   - Остепениться бы уже пора, - не раз советовала она на правах старшей.
   - Нашёл бы себе молодую женщину, ребёночка бы родили. Знаешь, как на старости лет будет не хватать сыночка или доченьки, - вздыхая, поучала его сестра, словно предугадывая, что Лёша всё равно поступит по-своему. Родительским комплексом он по своим собственным словам не страдал и о продолжении рода как-то не думал. Всякий раз, когда сестра заводила с ним разговор на эту тему, он лишь с иронией отшучивался:
   - Мне вполне хватает моей племянницы.
  К детям Лёша всегда был равнодушен. Чужие его раздражали, своих Бог пока не дал. Возможно, Лёша и стал бы неплохим отцом, но так уж сложилось, что ему до сих пор не повстречалась женщина, с которой ему бы захотелось иметь желанное потомство.
   - Не волнуйся, я в полном порядке, - перезвонив, успокоил сестру Лёша. Вдаваться в подробности, где он и с кем ему совершенно не хотелось. В определённые моменты жизни мужчина менее всего расположен обсуждать личные дела да и чьи-то его тогда интересуют крайне мало.
   День проходил за днём и всё это время, с того момента как Лёша решился навестить Лиз, незаметно слилось в сплошной сладкий полусон, когда осознаёшь его хрупкую нереальность, но отчаяно не хочешь просыпаться и гонишь окончательное пробуждение. Его всепоглощающая атмосфера захватила Лёшу настолько, что он даже потерял всякий интерес к загадочному Ороско! Стал безразличен к картине и более не донимал себя тщетными сомнениями по поводу её подлинности. Равнодушный проходил мимо загадочного шедевра и не пытался задержаться взглядом на полотне, которое, по сути дела, и привело его сюда. Да что там какая-то непонятная картина? Лёша охладел практически ко всему остальному. Если его амбиции в Америке едва теплились и раньше, то теперь они окончательно завяли как цветы в несвежем букете и по ним следовало играть похоронный марш. Прежний азарт к субботним распродажам, посещение которых, в итоге, было единственным источником Лёшиного заработка, сдулся словно воздушный шарик после первомайской демонстрации. Он честно выбрался туда по привычке, но после первой же остановки его обуяла такая непреодолимая тоска, что продолжать дальнейшие поиски стало просто невмоготу. Вся эта копеечная возня вдруг показалась Лёше невероятно убогой и скучной и он, плюнув на шанс отыскать очередную антикварную диковинку, поспешил обратно к Лиз. В её нежные и жгучие объятия, в которых забывал обо всём на свете.
   Спрашивал ли себя Лёша о том, что же в действительности, с ним присходит? А может быть, он уже давно понял, что никогда и никого прежде так и не любил? Его не окрыляло это чувство в ранней молодости и уже потом, когда с годами поутихло будоражещее кровь кипение гормонов. Не случилось так, чтобы однажды в его жизни появилась та единственная, от присутствия которой спирало дыхание и путались мысли. Ведь, было всё по-другому. Обхаживал Лёша, как павлин, своих дам, говорил им красивые комплименты, ублажал подарками. Спал с ними! Но так ни разу и не испытал тысячной доли того, что зажгла в нём Лиз.
   В сорок шесть лет встретить женщину, какую ждал - это очень серьёзно. Приближение такого рокового события, вероятно, ощущаешь, но быть готовым к нему всё-равно, невозможно. Оно вихрем врывается в уже размеренную жизнь, переворачивая там всё с ног на голову. И уже не хочется наводить некогда необходимый порядок, и нет потребности расставлять опять всё по своим обычным местам. А понимаешь вдруг, что эта встреча - процесс быстротечный и необратимый и ему не противостоять. Как не воспротивиться болезни с последствиями, плохо поддающимися постороннему вмешательству. Вчера был одним, а сегодня уже другой и ничего не изменишь. Да уж, происшествие. Дай Бог каждому мужчине хоть однажды испытать подобное счастье, чтобы потом с уверенностью мудреца сказать себе и не побояться сглазить:
   - Ради такого стоит жить!
   С Лиз теперь Лёша практически уже не расставался. Раз в несколько дней он как редкий гость забегал ненадолго к себе на съёмную квартиру, разбирал почту, слушал сообщения автоответчика и уезжал обратно туда, где с трепетом его ждала боготворимая им женщина. А как она умела обставить их постельные отношения! Именнно с ней он впервые услышал "At Last" Этты Джеймс - неповторимый блюз, под который Лиз отдавалась ему с такой сосредоточенной чувствительностью. В эти мгновения Лёша, словно попадал в недоступный для него прежде сад наслаждений, утончённых и исключительных. Даже для поцелуев Лиз выбирала самые интимные моменты и те становились ещё пронзительнее и слаще.
   Однажды после особенно бурных ласк, Лёша ясно понял, что ему уже никто не сможет заменить Лиз. Она безраздельно присутствовала в его сознании и разве что пока только не снилась. Безусловно, о женитьбе не могло быть и речи, но Лёшу такая всепобеждающая и неотступная привязанность уже отнюдь, не пугала. Расстаться с Лиз, как это он делал прежде с другими, представлялось ему бессмысленным шагом. Да и откровенно говоря, любое намерение её когда-нибудь бросить, стало бы для Лёши непростительно-жестоким поступком. Решиться на него он уже не смог бы, но самое поразительное состояло в другом: Лёша не хотел причинить Лиз боль. Неважно, какую: большую или малую, моментальную или хроническую - он страдал бы не меньше. Где-то в потайных уголках его души потихоньку просыпались иные, неведомые до сих пор ощущения. Вот они то и царапали предательски его совесть - легонько, но очень ощутимо и болезненно. Одна лишь мысль, представить себе заплаканную и опустошённую Лиз, глубоко переживающую их разрыв, невыносимо терзала его сердце. В такие минуты Лёша ещё сильнее прижимался к ней и с негодованием отгонял прочь печальные видения. Его не покидала уверенность, что Лиз будет рядом всегда и он её от себя никуда не отпустит. Успокоившись от нахлынувших эмоций, Лёша мог размышлять, как ему казалось, трезво и хладнокровно, а не под воздействием порыва чувств. При этом, в нём брал верх иной человек и Лёша с удовлетворением отмечал отсутствие между собой и Лиз каких-нибудь обязательств, пусть даже самых незначительных. Правда, подобные рассуждения посещали Лёшу в полном одиночестве, но стоило ему опять появиться на пороге заветной спальни, как все сомнения валились, словно карточный домик, в мгновение рассыпавшийся от того, что неловко толкнули стол, на котором его построили. Случались столь разительные перемены в Лёшином настроении всё реже и реже и причиной тому было поведение Лиз. Она не покушалась на его независимость! А ведь, именно угроза потери личной свободы обычно сокрушительно действует на психологию холостяка. Хотя, какая там особенная свобода? Материальная? Моральная? Сексуальная? Так, ведь все эти составляющие холостяцкого раздолья не более, чем признаки того, что не о ком позаботиться. А пока не существует такой потребности в душе, которая должна не просто родиться, но ещё и созреть, только и остаётся, что воздвигать на педъестал мужскую вольницу и бить ей поклоны.
   На семейную жизнь одинокий мужчина за сорок пять, чаще всего, уже смотрит с некоторой опаской. И думает, что женившись, совершит чуть ли не героический поступок, потому как, вступая в брак, он непременно жертвует собой. Да к тому же, если он человек определённых замашек и характера, не привыкший укрощать свои желания в угоду чьей-либо воле. Другое дело, когда и женщина занимает подобную позицию. Ну, есть же на свете такие дикие и непокорные амазонки, которые не мечтают во что бы то ни стало надеть на себя и ещё на кого-то хомут семейных обязанностей. Наверное, подобного свойства натура оказалась и у Лиз. Ей Лёшина свобода не представлялась недоразумением, как и её собственная. Заслугу в том, что он её сохранил Лиз не видела, но и не проявляла абсолютно никаких поползновений заарканить Лёшу - ни тайных, ни явных, а, похоже, предоставила право выбора только ему самому.
   Он и выбрал.
   - Поедешь со мной? - в какой-то фатальной задумчивости поинтересовался Лёша, плохо представляя, какой ответ ему следует ожидать. Позвать американку в Россию - это далеко, не одно и то же, что предложить росссиянке перебраться в Америку. Трудно, как говорят на Молдаванке, не прочувствать разницу... Во всяком случае, для того, чтобы поменять Лос-Анджелесскую жизнь на Одесскую у Лиз должны были бы существовать очень серьёзные мотивы и это Лёша не мог не понимать. Да и слыханное ли дело: перебраться из обустроенной цитадели капитализма туда, где он только возродился из пепла?
   Впервые Лёша пожелал пуститься в путь не один. Только теперь ему стало предельно ясно, что без любимой женщины предстоящая дорога не доставит той радости, какую будет суждено испытать, разделив её с ней.
   - Ты этого действительно хочешь? - несмело вопросом на вопрос ответила Лиз.
   - Очень, - сознался Лёша. Пожалуй, его предложение в какой-то степени уже касалось их общего будущего и хоть, обсуждение столь серьёзной темы могло быть преждевременным, оно не застал Лиз врасплох. Она лежала рядом в постели, которую не застилала уже почти месяц, умиротворённая Лёшиным щедрым мужским вниманием и как-будто ждала его решительных слов. Момент и вправду, был самый подходящий. Именно в такие минуты невозможно солгать ни себе, ни близкому человеку.
   - Поеду.
   Лиз произнесла это очень невозмутимо и твёрдо.
   - Ты даже не спрашиваешь куда?
   Она взглянула на Лёшу с доверчивой покорностью, как бы давая понять, что совершенно не шутит и готова последовать за ним куда угодно и без колебаний по его первому зову.
   - А какое это имеет значение? Ты зовёшь меня за собой. Ну, разве этого недостаточно?
   - Не знаю. Ведь, я пока ничего не обещал.
   - Так пообещай, - Лиз, как показалось Лёше, даже обрадовалась негаданному разговору и ждала его результатов.
   - Или тебе что-то мешает? А может кто-то?
   - Нет, Лиз, - Лёша усмехнулся, - ничто и тем более, никто. Разве что, я сам, но похоже, все мои сомнения уже навсегда остались в прошлом...
   Идея, во что бы то ни стало, вернуться в Одессу не покидала Лёшу буквально с той символичной минуты, когда он подошёл к стойке паспортного контроля в Лос-Анджелеском аэропорту. Со временем желание опять оказаться рядом с офицером таможенной службы, но уже в Одессе, у него не зачахло, а наоборот, окрепло в той степени, чтобы уже решиться и, наконец, позвонить русское турагентство:
   - Мне нужен билет на самолёт из Лос-Анджелеса в Одессу.
   И огорошить клерка незамысловатой, но с трудом укладывающейся в голове фразой:
   - В одну сторону.
  А потом прервать наступившее недоумённое молчание фразой по-английски, добив окончательно персону на другом конце провода своим произношением, в котором будет угадываться неподражаемый одесский выговор.
   - Плиз.
   Ах, мечты-мечты. Лёша спал и видел поскорее отчалить из удобной бухты, где пережидал так некстати разразившийся жизненный шторм. Однако, если прежде его намерения носили некий абстрактный характер, то сейчас они уже вполне материализовались. Да и не происходило раньше ничего такого, чтобы подтолкнуло Лёшу собраться и с лёгким сердцем помахав рукой, уже навсегда распрощаться с американским приветливым берегом. Вроде и дела потихоньку начали налаживаться. Опять таки, занялся привычным делом... А уж встреча с Лиз и вообще, могла бы неожиданно откоректировать Лёшины планы. Того и гляди, остепенился бы и перебрался бы под крышу любовного гнёздышка. Вот только не лежала его душа к здешней жизни. Не видел Лёша её своей, а силовать себя не хотел. Впрочем, Лиз действительно повлияла на его решение. Причём, настолько, что оно созрело даже быстее, чем Лёша предполагал.
   Возвращение теперь виделось ему естественным продолжением чувств к Лиз. Лёша лишь представил, как сможет пройтись с ней под руку по улицам родного города, посидеть в тени каштанов на Приморском бульваре и у него тут же защемило в груди. Проживи он здесь ещё годик-другой и возможно, стечение благоприятных факторов и оставили бы его в Лос-Анджелесе. Обзавёлся бы Лёша как, порядочный, собственным жильём, врос корнями в бизнес и быт - куда уже дёрнешься? Однако, к счастью или к несчастью, судьба распорядилась иначе.
   «...Домой! Ну, что? Что, спрашивается, я здесь потерял? - подумалсь ему однажды. От негаданного порыва как будто гора свалилась с плеч.
   «...Домой! И чем раньше, тем лучше...»
   Эта дерзкая мысль стала посещать его с прогрессирующей частотой и Лёша уже начал всерьёз задумываться о том, в каком направлении ему приложить свои силы в Одессе. Сестру в намерения он пока не посвящал. Не хотелось раньше времени вступать в пустые и бесполезные пререкания да и её мнение, всё-равно, ничего не меняло. То, что она воспримет его затею сумасбродной и недальновидной авантюрой Лёша не сомневался.
   «...Пусть так, но это моя судьба и никто не вправе туда вмешиваться...»
   Искать в Америке Лёше было нечего - ни настоящего, ни будущего. В той самой хвалёной свободе, усердно прокламируемой здесь на каждом шагу, он видел лишь чью-то плохо замаскированную и умышленную политику. Да и какова может быть суть планомерного внушения обыкновенному человеку доступности всех материальных благ, кроме единственной - связать потуже его многочисленными долгами и превратить лучшие годы жизни в финансовую кабалу? Вот где цинизм волка, напялившего маску овцы перед стадом баранов. А во имя чего мучаться? Чтобы самовольно впрячься в ярмо мнимого благополучия? Ради того, чтобы купить собственный дом - этот символ американской мечты? И на фиг он нужен с закладной на тридцать лет? Пахать как каторжному, чтобы на пртяжении всей жизни кормить банковских дармоедов? Этих кровососов, выстроивших в чужих умах миф о равных возможностях?
   Как-то Лёша попытался объяснить сестре свой взгляд на местные реалии, слишком приметные, чтобы не разглядеть там всю досадную правду.
   - Вот ты всё кичишься своими достижениями в Америке. Достижения! - он иронично закатил глаза, - аицин паровоз - те ваши достижения.
   - А скажи мне, пожалуйста, моя дорогая, что произойдёт, если ты или твой муж потеряете работу? Как концы с концами сведёте? Всё же куплено в кредит! Даже машина! Кусок железа, который не стоит и гроша ломанного, и тот не ваш.
   - Ведь по миру пойдете. Дом банку за долги, а сами на улицу? А если, не дай Бог, заболеете? И что тогда? За душой ни копейки, а платить с чего-то надо. Я уже молчу о том, что ты просто не в состоянии позволить себе лечение. Ведь, такой бессовестной обдираловки нет нигде в мире! Ну разве, не так? Только не надо мне талдычить о страховке. Знаю уже. Наслышан. Что ни новый президент - сразу же на повестке дня главные проблемы страны - реформа образования и здравохранения...
   - Типун тебе на язык, - в голосе сестры послышались злые нотки, - по крайней мере, я не волнуюсь, что завтра ко мне придут бандиты, как они заявились к тебе. И мне не нужно будет, сломя голову, бежать в другую страну, как это сделал ты, свалив в Штаты.
   - Бандиты к нищим не ходят, - грустно заметил Лёша, - а богатый человек везде потенциальная жертва, только охотники за его деньгами разные. И в Америке, в том числе, не сомневайся. Методы другие, а цели те же самые - отттяпать кусок пожирнее у того, кто имеет денюжки. Ты что же думаешь, я не в курсе как здесь у вас зарабатывают на судебных тяжбах? Небось голодранцев не трогают, а всё норовят влепить иск состоятельному человеку и поживиться за его счёт.
   Ох и запудрили ж тебе мозги, - он сокрушённо покачал головой, на что ему в ответ тут же последовал нравоучительный речитатив на повышенных тонах.
   - Ша. Не надо так сильно кричать, - Лёша уже пожалел о своей откровенности.
   - Мы не на профсоюзном собрании общества глухих, - он невольно поморщился от визгливых ноток в голосе сестры и от предчувствия зарождающегося циклона внутрисемейного конфликта.
   - Только, пожалуйста, не делай мне квадратную голову, - Лёша сходу уловил, что собственную точку зрения, идущую вразрез с эмигрантскими заповедями, лучше держать при себе. Ему же будет спокойнее.
   - Никто не собирается тебя переубеждать. Подходит жить в долгах как в шелках? На здоровье! Мне нет. Не желаю! Понятно? Мы не рабы, рабы не мы. Можешь смело считать мои взгляды экономически незрелыми. Я нисколько не возражаю.
   Лёша не питал иллюзий по поводу настроения своей сестры. И догадывался об их истоках. Ну, взять хотя бы, то обстоятельство, что её не могла не "давить жаба" по непроданной в Одессе квартире. Ведь, как она считала, эта жилплощадь по праву принадлежит им обоим? Неважно, что в то время, когда Лёшина сестра эмигрировала, ни о какой реализации жилья в частном порядке не шло и речи. Ключи в домоуправление, два чемодана в зубы отщепенцу и предателю Родины и будьте здоровы... Это уже потом, спустя время, Лёша проявил необходимую ретивость и за свои кровные выкупил родительские хоромы. Не говоря уже о невероятной нервотрёпке, которой сопровождалась вроде бы законная процедура приватизации.
   Отдельного разговора на эту тему между ними не возникало, но он прекрасно понимал всю щепетильную двоякость ситуации. Ещё бы! Продай Лёша квартиру и доля сестры, даже по самым скромным оценкам, в долларовом эквиваленте могла бы быть очень и очень осязаемой. Однако, невысказанные ему пока материальные претезии, казались сущей ерундой по сравнению с Лёшиным наплевательским отношением. К кому? Наверное, к семье, к родственникам, да мало ли, чьим адвокатом могла бы выступить его сестрица.
   Её неимоверно раздражала Лёшина уверенность в себе, столь непохожая на собственные ощущения растерянности в первый год пребывания в Лос-Анджелесе. Да и уезжала она из Одессы не от нищеты или по каким-то другим причинам, а из меркантильных соображений и стремления устроиться лучше других. Чего уж там темнить, приписывая отъезжантам мотивы которых и не существовало и в помине. Слава богу, Америка приняла не забитых и обездолённых изгоев, а людей в своём большинстве образованных и не бедствующих у себя на Родине. Другой вопрос, что к сожалению, далеко не у всех жизнь потом сложилась, как того хотелось. Как и у Лёшиной сестры, полагавшей, что за океаном её встретят с распростёртыми объятиями и будут носить на руках лишь потому, что она родилась в СССР. В действительности всё получилось иначе и вместо того, чтобы всем скоренько утереть нос, ей здесь пришлось сидеть на бобах и довольно долго. Ну, не всем же быть в Америке миллионерами. На то он и свободный мир, чтобы занять там соответсвующее твоим способностям место.
   Вообще, мировозрение сестры, стало для Лёши не самым приятным открытием. Столкнувшись с ней близко, он даже начал сомневаться, а знал ли он её - вроде бы родного и близкого ему человека настолько хорошо раньше? Как и многие, с кем Лёше здесь доводилось общаться, она ревниво следила за успехами знакомых. Прибывших в Америку одновременно с ней и тех, кто на свой страх и риск остался, как это принято говорить в эмигрантской среде, "там". Причём, совершенно дурацкое негласное соревнование Лёшина сестра устроила себе сама, подпитывая адреналином кровь, но чаще - желчью печёнку. А уж состояние дел у брата в Одессе было, вообще, отдельной историей... Она почему-то никак не могла простить ему того, что, несмотря на уговоры, её брат наотрез отказался присоединиться к семье и уехать из Советского Союза. Его, видите ли, там всё устраивало. Ни истерики матери, ни увещевания родственников не заставили Лёшу изменить своего решения. Он не просто не захотел эмигрировать, но и не сожалел о том ни капли! А ведь, сестра Лёшу предупреждала, что в один прекрасный момент доберутся и до него... Сделают ему вырванные годы, как уже не раз бывало при той власти и никуда её любимый братец не денется. Даже, встретив Лёшу после длительной разлуки, так неожиданно приехавшего сюда, она не могла удержаться, чтобы не кольнуть, как бы подтверждая непогрешимость своих прогнозов.
   - Ну, что удостоверился в моей правоте?
   Лёша тогда ничего не ответил. Проглотил молча пилюлю и стиснул зубы. Менее всего ему хотелось обсуждать временные трудности. У кого их не бывает? Отчитываться, слава Богу, он ни перед кем не должен, как и не собирался просить о помощи. В ней Лёша уже давным-давно, не нуждался. Те деньги, которые ему удалось собрать в Одессе до отъезда, он с помощью своего старого школьного товарища, перебравшегося в Цюрих, положил в швейцарский банк под неплохой процент. Сумма уже по тем временам была приличной, а на сегодняшний день, с учётом выросшего как на дрожжах евро, стала вполне достаточной на лет пять - шесть безбедного существования. То есть, их вполне хватало не просто на сносную жизнь, а на вполне нормальную, где угодно, а в Одессе и подавно. Цены там пока оставались божескими и не разбухли до заоблачных, сравнявшись с московскими. Что-что, а считать и тратить Лёша всегда умел. Его с Лиз бюджет в Одессе мог быть относительно стабильным даже с учётом непредвиденных расходов. Плюс всякие там поездки, чтобы развеяться и погулять пару раз в году. Благо, Европа рядом, а не у чёрта на рогах... Пять рейсов в неделю из Одессы в Вену - круглый год. Какие-то полтора часа и ты уже в австрийской столице имеешь удовольствие пить кофе со сливками в роскошных кондитерских.
   Сейчас, когда Лиз столь горячо выразила своё желание последовать за ним, Лёша, воодушевлённый её согласием, не видел препятствий, чтобы поделиться с ней смелыми планами. Да и кто как не любимая женщина может стать для мужчины самым верным созником во всех его начинаниях?
   - Тебе, Лиз, там понравится. Я уверен. Во всяком случае, у меня представиться возможность показать этот город таким, каким люблю его я. А уж для моей несравненной богини я приложу все старания.
   Лёша порывисто обнял Лиз, сожалея лишь об одном, что он в постели - не вечный двигатель. Она его просто сводила с ума...
   - Куда же нам отправиться в Одессе в первую очередь? К Дюку? Или на Дерибасовскую? Ты даже не представляешь, как мне не терпится повести тебя на пешеходную экскурсию.
   Внезапно Лиз отстранилась, перебив тем самым поток его красноречия. Она посмотрела на Лёшу долгим испытывающим взглядом, как будто собираясь объявить что-то очень важное.
   - Мне хочется тебе что-то показать. Не возражаешь?
   Как-то странно улыбнувшись, Лиз осторожно выскользнула из Лёшиных объятий и, накинув халат, направилась в гостиную.
   - Я сейчас. Мне кажется, что и тебе такое должно понравиться, - заметила она, вкладывая в своё замечание некий пока недоступный пониманию смысл. Лиз отсутствовала не более минуты и когда вернулась, Лёша весь невольно напрягся.
   - Знаешь, кто этот художник?
   Лиз держала в руках ту самую картину, из-за которой Лёша фактически здесь и оказался. Теперь загадочный холстик можно было увидеть и с тыльной стороны. Поближе и получше, вот только подвернувшийся случай разглядеть необходимые детали Лёшу совершенно не обрадовал.
   - Ороско?
   Машинально предположил он, почувствовав себя в полной растерянности и благодарный провидению за то, что ни словом не обмолвился с Лиз об этой работе раньше.
   - О! Да ты и впрямь, неплохо разбираешься в живописи.
   Во взгляде Лиз промелькнуло подозрение.
   - И наверное, в ценах на неё тоже?
   Она пристально посмотрела на Лёшу и очень тихо, но отчётливо произнесла фразу, от которой у него захолонуло сердце и в висках гулко застучала кровь.
   - Скажи. Только честно... Ты со мной - поэтому?
   Лиз чуть помедлила и, испугавшись собственной мысли, совсем тихо добавила:
   - Из за картины?
   Лёша увидел как лицо Лиз стало каменным и совершенно чужим. Он, превозмогая необычайное волнение, подошёл к ней вплотную и заглянул ей прямо в глаза. Они были сухими и жёсткими Так, вероятно, смотрела бы женщина, переживая с горечью внезапно открывшейся обман и не зная как ей поступить. Отчаявшись от свалившегося на неё предательства и ощутив глубокую душевную рану.
   - Уже нет.
   У Лёши вырвался тяжёлый вздох. Солгать он не мог.
   -Ты мне веришь?
   Подавленная Лиз молчала в каком-то минутном оцепенении, как вдруг безвольно опустилась на постель и, не скрывая более переполнявших её эмоций, безутешно разрыдалась. Слёзы, перемешанные с тушью для ресниц, текли по её щекам и падали на злосчастную картину, которую она продолжала держать в руках. На изображённых там суровых всадниках в сомбреро, на женщин, с покрытыми ребосо* головами - они текли к краю рамы тонкими полосками и оставляли на холсте мокрый яркий след.
   Лёша присел рядом и, высвободив её руку, принялся иступлённо целовать пухлую ладонь.
   - Ах, Лиз!
   Я люблю тебя и по-моему, слишком сильно, чтобы думать о чём-нибудь постороннем. Неужели за всё это время ты ещё не успела убедиться, насколько ты мне дорога?
   От нервного потрясения у Лёши подступил комок к горлу и слегка дрогнул голос.
   - Какая, к чертям, картина, если ты - моё самое ценное сокровище?! Мне не в чем покаяться и не о чем сожалеть. Ну, разве лишь о том, что я тебя не встретил раньше. Лиз, милая.
   Собственная откровенность стала для Лёши благословенной неожиданностью. Чувство, таившееся до сих пор недосягаемо внутри его души, вдруг выплеснулось наружу чистым и счастливым признанием.
   - Обожаю, обожаю, обожаю, - повторял он, заглядывая в распухшие от слёз глаза Лиз, которые та уже не отводила в сторону.
   - Теперь я знаю, что пообещать.
  Никогда прежде Лёша не сказал бы таких слов. Да что там, не сказал?.. Он даже и не подумал бы о том, в чём теперь открывался Лиз:
   - Наверное, не так много, но не стану скрывать, что, где бы я ни был, моя жизнь без тебя уже не будет иметь того смысла, каким она наполнена с тобой.
   Вместо ответа Лиз лишь безвольно уткнулась ему в плечо, как бы выплакивая прочь свои необоснованные подозрения и доверяя терзавшие её сомнения очень близкому человеку.
   - Ороско был другом нашей семьи и картина действительно написана им. Так что, ты нисколько не ошибся, - добавила Лиз, усмехнувшись сквозь затихающие рыдания.
   - Это работа его подарок. Мои родители из Нью-Хемпшира. Мать родилась в Гановере и там же её отец познакомился с Ороско. Ты должно быть, слышал о Дартмудском колледже? - всё ещё вслхипывая, продолжала она.
   - Понятия не имею, - Лёша отрицательно покачал головой, - Лиз, я не хочу об этом больше говорить. Не хочу! О чём угодно, только не о картине. Прошу тебя...
   И вообще, - он, укоризненно улыбнулся, - как ты могла такое вообразить? И как, по-твоему, я должен был достичь своей цели? Задушить тебя в объятиях и скрыться с картиной в неизвестном направлении?
   Лёша вдруг развеселился.
   - А что? Мне нравится твой план!
   Но только я предпочёл бы скрыться вместе с тобой... И без картины... Тогда уже точно моя совесть останется незапятнанно чистой.
   Он ласково погладил Лиз по растрепавшимся и спутавшимся вокруг лица волосам и крепко прижал её к своей груди.
   - Ведь ты согласна?
   Согласна? - повторил он с робкой надеждой.
   Лиз вытерла слёзы и уже немного успокоилась. Она иногда вздрагивала, пытаясь совладать с собой и с тем волнением, которое принёс им обоим этот совершенно непредвиденный разговор. На её зарёванном лице с покрасневшими веками уже проступило обычное умиротворение и оно заметно просветлело. Лёша мог только догадываться о тех неудобных мыслях, что наверняка у неё возникали. То ли спровоцированные какими-то прошлыми событиямии, то ли как неизбежные опасения женщины оказаться нечаянной жертвой. Обладать шедевром хоть и приятно, но чрезвычайно хлопотно.
   - Если бы я знала, что человек, случайно купивший у меня на ярд-сейле две паршивые колонны, станет для меня тем, кем стал... Я так этого ждала.
   Лиз отставила картину в сторону, которую всё это время продолжала держать на коленях, и с силой обвила руками Лёшину шею.
   - Согласна! - горячо зашептала она, нежно кусая мочку его уха.
   - Конечно, согласна! И поеду, когда скажешь. И куда угодно. Только, чтобы быть всегда рядом!
   
 
   * * *
   
   
   В Одессе они поселились в той самой квартире, которую Лёша, вопреки надеждам сестры, не продал, а всё это время сдавал внаём. Его приятелю подвернулся неплохой вариант её арендовать и они оба неплохо заработали. Вырученные деньги пришлись теперь очень кстати и на них Лёша в срочном порядке сделал ремонт. Эта некогда затяжная и выматывающая кишки процедура, к его удивлению, обошлась без привычной волокиты. Очевидно, не последнюю роль сыграло Лёшино стремление во что бы то ни стало, закончить работу вовремя. Он не скупился, выгадывая на мелочах и экономя "на спичках" и платил по первому требованию. Квартира стоила того, чтобы вложить в неё средства, да и сроки поджимали. Лёша намеренно улетел из Лос-Анджелеса в Одессу на два месяца раньше Лиз, чтобы встретить её при полном параде и ему это несомненно, удалось.
   Лиз, впервые переступившей порог теперь уже и её нового жилища, там сразу необыкновенно понравилось. Обшарпанная парадная здания дореволюционной постройки выглядела, конечно, не в пример богатым подьездам Лос-Анджелесских кондоминиумов, зато за тяжёлой дубовой входной дверью в квартиру начинался дворец в полном смысле этого слова. Роскошь да и только! Сияющий солнечными бликами паркет, потолки, украшенные причудливой лепкой и даже мраморный камин в гостиной. Интерьер скромного домика Лиз был куда попроще. А когда Лёша для полноты впечатления вывел Лиз на балкон и показал проглядывающий через пышные кроны деревьев фронтон портика оперного театра, она чуть не ошалела от восторга. За несколько лет стоимость недвижимости в центре города взлетела до уровня мировых цен и похоже, не собирается падать.
   Комнаты, сохранившие едва уловимый запах краски и лака, ещё пустовали. Лишь в спальне стояла огромная резная кровать, застеленная белоснежным бельём. Её Лёша купил лет пятнадцать назад и не сумел перепродать, отпугнув покупателей несуразной на тот момент времени ценой. Впрочем, за меньшую отдавать её не имело смысла. Прежний владелец утверждал, что помпезный образец мебельного искусства восемнадцатого века до революции принадлежал Брайкевичу - одному из крупнейших городских меценатов, во что, судя по качеству изделия, вполне можно было поверить. Теперь же, так и непроданная кровать Лёше очень пригодилась. Из всех предметов домашней обстановки, в этом он и Лиз нуждались более всего. Убранная со вкусом постель со множеством подушек словно обещала им продолжение тех сладострастных дней и ночей, что они провели вместе и которые стали для них, в итоге, самым настоящим медовым месяцем. Высокую спинку кровати венчала фигура пухлого купидона. Кудрявый малец, поднёсший пальчик к губам, жестом призывал хранить полное молчание и не мешать чьему-то счастливому блаженству. На противоположной стене комнаты висела небольшая, но хорошо узнаваемая картина. Вернее, её точная копия. На полотне суровых всадников в сомбреро и крестьян, взявших в руки оружие, сопровождали женщины, с покрытыми ребосо головами. Да - да. Тех самых - повстанцев из отряда Сапаты.
   Лёша специально отправился на Соборку, на этот одесский Монмартр с намерением найти художника - одарённого, но не слишком обременённого излишним самомнением. Для того, чтобы создать хорошую копию - элементарного умения рисовать маловато. Нужна отточенная техника и способность вникнуть в настроение оригинала. Лёше повезло. Он отыскал там довольно смышлёного парня, лишённого бестолковых творческих амбиций, но зато прекрасного ремесленника. Необычный заказ того очень обрадовал, как наверное, и вдохновил размер вознаграждения. Он здесь, на Соборке был отнюдь не единственным, кто выставлял собственные работы. Увы, в мире искусства конкуренция не только купить чужое, но и продать своё. Остался доволен и Лёша. Копия получилась именно такой, как он хотел - почти идентичной полотну висевшему у Лиз в доме. Состаренная, с кракелюрами, вообщем, как говорится, то, что доктор прописал. Ну, что тут скажешь? Только тот, кто умеет дарить радость сам, может во всей полноте прочувствовать то, что ему посвящают другие. Когда Лиз увидела картину, в её глазах навернулись благодарные слёзы.
   На жизнь Лёше вполне хватает, а если, он иногда и "подрабатывает", используя свои прежние связи, делает это лишь ради собственного развлечения. С антиквариатом в Одессе произошла очередная метаморфоза и теперь его выгодней возить сюда из Европы.
   Они много и подолгу гуляют по городу. Лёша неспеша знакомит Лиз с улицами и с необыкновенно дорогими его сердцу уголками, каждый раз по-новому наслаждаясь той удивительно-камерной атмосферой, которой едва не лишился. О совершенно негаданных событиях, происшедших с ним за очень короткий промежуток времени, он думает часто и всегда с неизменной признательностью. Да и об Америке уже вспоминает не без тепла в душе. Ещё бы! Эта далёкая страна подарила ему великолепную женщину и её любовь.
   Лиз в Одессе получает удовольствие абсолютно от всего и море для неё - не последнее удовольствие в списке местных достопримечательностей. Она даже успела облюбовать один из заповедных уголков в районе Дачи Ковалевского - полудикий скалистый берег с песчаной полоской уютного пляжа. Это место чем-то отдалённо напоминает ей Зума-Бич в Калифорнии. Надо отдать должное, за Лос-Анджелесом Лиз нисколько не скучает.
   Лёшин английский приобрёл вполне пристойные формы и в том немалая заслуга Лиз. Ради неё Лёша с некоторых пор готов на совершенно неожиданные для себя поступки. Он пересказывает ей все городские сплетни, делится новостями и даже попробовал себя в качестве переводчика на приватной экскурсии в катакомбы из Художественного музея - бывшей резиденции князя Потоцкого. Возможно, Лёше не всё удалось перевести дословно, но зато, как он говорил в тишине подземелья и с каким вниманием его слушала Лиз!
   Впрочем и она не теряет время даром. Лиз довольно скоро сумела выучить несколько десятков русских слов и иногда со смехом пытается ими воспользоваться, а в особенности, на Привозе. Туда они с Лёшей ездят непременно вместе. Лиз - за экзотикой, а Лёша - за продуктами. Ведь, по давно сложившейся традиции, именно мужчины в Одессе всегда делали базар... С Привозом тоже случилось невероятная история и сейчас его некогда кусачие цены намного ниже магазинных. Там Лёша с благоговением гурмана покупает всякие вкусности и в том числе, малосольную скумбрию. Дома он заботливо кормит Лиз этим легендарным деликатесом и, целуя её в сочные от рыбьего жира губы, приговаривает с бесконечной нежностью в голосе:
   - Ах, ты моя солёная Мёрмейд.
   Лиз тихо млеет от закружившего её счастья и, едва отрываясь от Лёшиного поцелуя, отвечает, трогательно ломая язык от непривычного для неё произношения:
   -Черноморская...
   
               
   
   
   
   
   
   *Ярд-сейл - распродажа случайных вещей, устраиваемая владельцем дома на заднем дворе, в гараже, на лужайке перед домом... (амер.)
   
   *Квортер - монета в двадцать пять центов (амер.)
   
   *Мураль - художник, работающий в области настенного изобразительного искусства в монументальной живописи.
   
  *Гембель - неприятнось, забота. (Одесский слэнг )
   
   *Мишпуха - семья, включая дальних родственников (Одесский слэнг)
   
  *Ван-Найс - один из районов Лос-Анджелеса
   
   *Лахи - неновые изделия из ткани - одежда, постельное бельё, полотенца и т. д. (Одесский сленг )
   
   *Гитаррон - большая гитара.
   
  *Чарро - мексиканский мужской национальный костюм.
   
              *Ребосо - длинная шаль