РИТУАЛЬНАЯ РАДОСТЬ
1
Данила Ржавский, поэт в городе Глыбине, неожиданно получил работу после многолетних мытарств. Он был больной сорокалетний человек, проживающий вместе со своей престарелой мамашей, которая содержала его на то, что наторговывала на главной улице Глыбина, предлагая прохожим квашеную капусту собственного засола. Деньги были маленькие, как милостыня на паперти, но ей их хватало, чтобы накормить сына и время от времени переодевать его в новую рубашку и сандалии. А вот на лечение денег не было совсем, и нездоровый Даниил принимал от врачей то, что положено было ему по полису медицинского страхования безработного. То есть, ровным счетом ничего, кроме никуда и ни к чему не годных консультаций.
Ржавский был поэт и не мог трудиться на тяжелой работе. Грузчиком, например. К тому же он постоянно задыхался и считал себя застарелым астматиком. Но врачи не хотели ставить ему этот диагноз , лечить и дать инвалидность. Данила мучился, боялся жить и, в конце концов, потребовал, чтобы в носу у него просверлили дырку и выкачали через нее то, что мешало ему дышать. Врачи неожиданно удовлетворили его просьбу и бесплатно просверлили сбоку в переносице дыру. Однако ни в носу, ни в голове ничего не нашли и сказали – болезнь, скорее всего, от излишней мыслительности. Это означало, что надо идти сдаваться в психушку.
Но тут старая знакомая матери Лина Поломарчук предложила ему работу. Причем – самую что ни на есть поэтическую. Сидеть приемщиком в конторе по изготовлению памятников и сочинять эпитафии. Понятно, что Даниилу стало не до психиатров и он с утра помчался в ритуальную контору, радуясь своему неожиданному счастью и забыв про удушье и дырку в носу.
Лина стояла посередине двора, заваленного штабелями прямоугольных черных и белых камней, уперев руки в крутые бедра, и орала так, что мат ее был слышан на главном проспекте Глыбина. Она орала на резчика, который случайно толкнул поставленный для работы камень и развалил его пополам.
-Второй разъ…бенил, не допил вчера, что ли? Что в расчет получишь? Думаешь, забудет Лина, она дура, да? Лину можно грабить, да? Кровь мою пьешь…
Увидев Даниила, сразу оборвала крик и сказала совершенно спокойно, кивнул бритой головой:
-Пришел? Пойдем в контору, я тебе все сейчас покажу. Работа не трудная – встречать заказчиков, показывать им образцы, называть цены по прайсу…
-А эпитафии?- уточнил Данила.
-И эпитафии, а как же, у нас с ними большая затрудненка. Мне даже самой приходится сочинять.
-Вам?- поразился Данила.
-А что же здесь такого? Знаешь, сколько я их сочинила? Вот, к примеру: «Прожившие жизнь достойно, покойтесь с миром». Или : « Нет таких слов, чтобы выплакать горе, нет таких слов, чтобы высказать боль». « Ты добрым был, ты был любим, мы помним и вечно скорбим».
-Так вы – поэтесса?
-Какая, на хрен, поэтесса, скажешь еще! Только этого мне и не хватало. У меня бизнес, а если для бизнеса нужно, я хоть черта сочиню, лишь бы заказчик не ушел. Я ему и спляшу, если захочет. А ты как думал? Но с эпитафиями проблема – одинаковые приходится предлагать. Заказчикам-то нравится, но на кладбище на всех памятниках сейчас одно и то же. Уже начали в контору приходить, просят другие написать. А как это сделать? Не на бумаге же написано, на камне выгравировано. Приходится художникам прямо на кладбище перегравировывать, а перед этим – еще и перешлифовывать. Нам хлопоты, заказчикам доплата. Они сначала соглашаются. А потом приходят и орут, что их обманули, подсунули некачественную работу. Одна нервотрепка с этими эпитафиями. Вся надежда на тебя. Сочини, пожалуйста, побольше, поразнообразнее.
Они вошли в полутемное помещение, и Данила замер на пороге, не решаясь пройти внутрь. Лина увидела его испуг и захохотала:
-Это ты с непривычки в первый день. К вечеру уже к нашим камням, крестам, кладбищенским картинкам привыкнешь и замечать перестанешь. Особенно как заказчик пойдет – не до картинок будет. Заказчик у нас – это такой контингент… такая сволочь, целыми днями орет, только что в драку не лезет. Да сам увидишь.
Данила слушал и не верил, что в это скорбное место могут приходить сволочи для того, чтобы орать и драться. В его душе звучал траурный марш, дырка в носу сама по себе закрылась и не давала дышать. Лина увидела, как ее новый приемщик позеленел с лица, и снисходительно сказала:
-Ну иди, выйди на улицу, глотни свежего воздуха, а то еще завалишься у меня тут.
Но Даниил взял себя в руки. Мотнул головой и прошел-таки в глубь помещения, задевая длинными ногами кресты и черные могильные плиты. А Лина нажала кнопку на музыкальном центре, и из него загремел хит восьмидесятых : «Ван вэй тикет, ван вэй тикет, ван вэй тикет…» Хозяйка осклабилась:
-Во, смотри-ка - в тему – билет в один конец. Любишь песенку-то? На дискотеке я еще под нее отплясывала и подумать не могла, что дотанцую до своей ритуалки. Но люблю ее – до смерти! – Лина снова осклабилась,- что-то сегодня у меня все в тему. А может, я и вправду – поэт? В душе…
2
Подобрав огромный живот руками, Лина уселась за стол и стала перебирать картонные папки.
-Смотри, вот здесь образцы,- раскрывала она одну за другой,- здесь тоже, а тут – прайсы. Но они для тебя, заказчикам их показывать не надо. Ты для себя должен запомнить, сколько какого размера камень стоит. А расписывать стоимость всех работ им не нужно. К примеру, резки, шлифовки, гравировки портретов и деталей. Это я знаю, и достаточно. Им – только общую цену.
Целый день Данила просидел над этими папками, Лина приходила и уходила, принимала заказы, ставила печать на бланки, ругалась с рабочими и, наконец, совсем уехала на кладбище, на установку большого, редкой красоты, памятника. И в первый же день Данила убедился: заказчики на самом деле скандалят. Все происходило на его глазах из-за этого самого памятника, который состоял из нескольких частей и представлял из себя не то дворец, не то храм. Первой художники вырезали стеллу - вверху в виде церковной маковки. Гравер сделал на лицевой полированной поверхности портрет усопшего по грудь. На второй – икону Казанской Божьей матери. Следующая деталь этой сложной композиции была также похожа на церковный купол: крыша, которая крепилась на двух колоннах. На этой крыше с одной стороны был выгравирован голубь на кресте, с другой – надпись: «Чистые душой да Бога узрят». Под крышей крепился фонарь, а с боков памятника должны были стоять две черные вазы.
Две недели конструкция валялась посередине мастерской, потому что запили установщики. Это были молодые парни, весьма щеголеватого вида, стройные красавцы, гонявшие на дорогих иномарках. Сережа, Миша и Толик. Тяжеленные камни они тягали без устали, однако для отдыха и расслабления каждую неделю устраивали себе роскошный шашлык на природе. Но в этот раз шашлык длился целых десять дней. А случилось все потому, что заказчики дорогого монумента захотели обустроить могилку усопшего сына, брата и шурина с особой роскошью. Они заказали не только дорогую установку, но и облицовку могильной территории черной плиткой, а также новые скамейку и стол.
У установщиков была общая мама Ванда, которая им все рассчитывала с большим знанием дела. Зачастую – с очень большим. Вообще она была мамой только Сереже, но поскольку ездила повсюду со всеми троими, то считалась как бы общей мамой. Заказчики обычно так и думали и полностью ей доверялись. Они даже представить не могли, как рискуют и что Ванда им – плохой помощник.
Этих заказчиков в день расчета сурово встретила Лина и произнесла тщательно заготовленную речь, полную обмана:
-Ваш заказ удешевляется,- произнесла она каменным голосом, и заказчики вздрогнули от неожиданной радости,- но за счет одной детали – креста,- продолжала Лина, испытывая изуверское удовольствие. –На четыре тысячи рублей. Мы вам возвращаем эту сумму, и вы передаете ее установщикам. С учтенными пятью тысячам за установку выходит девять – это та цена, за которую вам могут поставить ваше сооружение. Дешевле никто не возьмется, сами понимаете.
-Нет!- воскликнул шурин усопшего,- мы ничего не понимаем! Мы так не договаривались. Почему это вы отказываетесь делать крест?
-Потому что на оптовке нет для него камня,- безбожно врала Лина.- Весь камень бракованный. Два уже разбили. А тут – резка. Если и этот разломится, кто будет платить? Я не могу брать на себя этот финансовый риск, поскольку и без того взялась выполнить такой сложный заказ за бесценок. Шестедесят пять тысяч рублей – это третья часть его стоимости… В Москве вам дешевле трехсот не взялись бы.
-А кто вас тянул за язык?- продолжал настырно настаивать шурин покойного,- сами согласились. Мы хотим крест!
-Да зачем он вам?- вступила в борьбу Ванда.- Мы ездили на вашу могилу, там же совсем нет места для креста…
-Нет, крест нужен обязательно,- заплакала мама усопшего.
-Сначала поезжайте на кладбище и обсчитайте все, что вы заказали установщикам, а потом про крест будете говорить,- строго посоветовала Лина.
Расстроенные, обескураженные заказчики уехали с Вандой и ее кладбищенскими «детьми», а Лина сказала Даниле:
-Ну на хрена им этот крест? И Богородицу ему нарисовали, и крест на крыше высекли, и молитву написали – куда больше? Подозреваю я, что нагрешил этот красавец там что-то, вот и отмаливают… Ты глянь, какие фотографии они притащили.
Она вытащила из папки три фотографии и показала Даниле. На одной сын, брат и шурин лежал в тапочках на постели с мужем сестры, на второй стоял радостный на свадьбе сестры, прильнув к шурину, на третьей сидел полураздетый в сауне. Данила присмотрелся своими подслеповатыми глазами в массивных немодных очках и сказала тихо:
-А вы присмотритесь, Лина Григорьевна, что там на стенах в сауне нарисовано…
Лина поднесла фотографию к глазам и сплюнула:
-Фу ты, гадость какая! Думаешь – голубой? Такой красавец на памятнике вышел, мужественный, а на фотографии… Ишь, как наши художники-то изловчаются! Не знаю, что там у него было, но отмаливают они его всеми средствами – это видно. И подумай – ведь никак крест к нему не становится! То камня не могли найти, то резчик запил, то шлифовщик отказался, а потом и я подсчитала, что мне дешевле от этого креста вообще отказаться, чем нести такие затраты – ему цена в рознице семнадцать тысяч, а у меня он им за копейки идет. Ну что за дела? И посмотри, вцепились в этот крест мертвой хваткой. Придется резать. Но я все-таки им накину за него…
Накидывать Лине за крест оказалось трудно, поскольку с кладбища толпа вернулась сильно разгоряченная. Оказалось, Ванда насчитала за установку двадцать восемь тысяч. Лина остолбенело смотрела на давнюю подругу и не могла вымолвить ни слова. Ванда со своими разбойниками работала самостоятельно, и приказывать Лина ей не могла, как не могла и обойтись без ее ребят : установщиков в Глыбине было немного, и эти обслуживали сразу несколько фирм. Но, несмотря на немыслимую цену установки, заказчики согласились отдать все деньги и потребовали к тому же изготовить крест.
-Две тысячи придется добавить,- хмуро сказала Лина,- резчики подняли расценки…
-Так вы все-таки хотите крест?- вмешалась Ванда.- Но ведь это же второй памятник…- тут же она почувствовала уничтожающий взгляд Лины и поспешно закончила,- но мы вам его, так и быть, поставим бесплатно.
Это вдохновило заказчиков и они, выдав в предоплату за установку десять тысяч рублей, удалились. Что было явно неосмотрительно: «дети» Ванды с того же вечера исчезли с кладбищенского горизонта и гуляли десять дней - на похоронах чьей-то бабушки, на дне рождения жены Сережи, а потом на именинах у его любовницы. И только Ванда сидела одна дома и тихонько плакала, вздрагивая от несмолкающих звонков всех своих трех телефонов.
3
Каждое утро Даниил приходил к Лине на фирму и видел, что та с каждым днем становится все мрачнее. Она отчаянно боялась заказчиков большого памятника, а между тем ее терзали и другие . Приплескалась старая еврейка-учительница, приволокла под руку еле живого деда в шляпе. Начала выпытывать, какой камень самый дешевый. Лина решила упростить процедуру и прямо спросила:
-А какой суммой вы располагаете?
-У меня только пять тысяч!- довольно сказала еврейка, выпучив глаза, которые вращались, словно на шарнирах.
-За эти деньги вы у нас ничего не купите.
-А где?- поинтересовалась еврейка.
-Нигде.
Начался торг. Даниил с удивлением слушал замысловатый разговор, который переходил в перепалку, а заканчивался громким смехом или умиротворенным говорком. Со стен на спорящих с памятников смотрели преимущественно радостные лица покойных. Диниил разглядывал их и с грустью размышлял о том, как родственники усопших, пытаясь заглушить горе и одновременно удивить родных и знакомых, заказывают немыслимые портреты на камнях. Многие были выполнены во весь рост рядом с любимыми автомобилями, от которых и получили свою смерть. Словно Вещий Олег от черепа родного коня. Девушек и молодых женщин любили изображать в открытых блузках. И так, в пляжном виде, они стояли летом под проливным дождем, грозой и градом, зимой – под снегом на лютом морозе. Даниилу их было особенно жалко, словно живых, над которыми забавляются их очумевшие от горя родственники.
С этими портретами постоянно выходили какие-то некрасивые истории. Сколько художники не просили приносить фотографии с документов, заказчики будто и не слышали их и тащили Бог знает какую дрянь. Где, по каким щелям, они только откапывали самые неприглядные снимки? На них у покойных торчали в разные стороны волосы, висели жуткие двойные подбородки. Часто лица были похожи просто на круглый белый блин, из которого «достать изображение» было немыслимо. Но именно такие снимки отыскивали родственники усопших. Наверное, потому, что именно такие они им были в жизни особенно милы. Но бесчувственный камень, забирая несуразные изображения в вечность, выпячивал всю их нелепость. И вот тут начиналось. Увидев выгравированный портрет – точную копию с фотографии- они тем не менее начинали в один голос кричать:
-Не похож! Это не наш ! Что вы с ним сделали?
Художники терпеливо выслушивали причитания, к которым уже привыкли. Они понимали – у людей истерика, они упорно хотят видеть родного и любимого человека живым. Часто заказчики, повторяя без конца : « Не похож, не похож, совсем не похож, никакого сходства!», обнимали камень, гладили его, обливали слезами. А потом, вдруг сразу признав, увозили домой, завернув в одеяло, и художники подозревали, что они держали его в квартире, продляя мгновения виртуальной близости с усопшим. Горе делает людей странными…
Лина расторговала еврейку на восемь тысяч рублей. И та, довольная, что нагрела фирму в конце сезона, потащила старика в шляпе домой. А Лина сказала Диниилу:
-Смотри-ка, народ в очереди скучает. Ты бы пока им эпитафии предложил, а то как начнут рыться в образцах, до ночи не уйдем. Насочинял что-нибудь?
-Да я пролистал художественную литературу, нашел кое-что у знаменитых поэтов. Вы знаете, все классики писали эпитафии. Или что-то вроде того. Хотите, я вам почитаю?
-Да нет уж, избавь, мне некогда. Я уезжаю на оптовку за камнем, оттуда – на кладбище. Меня сегодня не жди. Занимайся с заказчиками сам.
4
Она уехала, а Даниил попросил всех рассесться по стульям и сказал:
-Будем выбирать эпитафии.
Он достал из портфеля книги Пушкина, Есенина, Блока, Лермонтова, Пастернака, Бродского, даже Державина и принялся читать с выражением. Начал с Пушкина:
Хочу я завтра умереть
И в мир волшебный наслажденья,
На тихий берег вод забвенья,
Веселой тенью отлететь…
Друзья! Вам сердце оставляю
И память прошлых красных дней
Окованных счастливой ленью
На ложе маков и лилей,
Мои стихи дарю забвенью,
Последний вздох, о други, ей!
Заказчики удивленно переглянулись, но никто ничего не сказал, и Даниил продолжал, воодушевленный вниманием:
Мертвец в России очутился
Он ищет новости какой,
Но свет ни в чем не пременился.
Все идет той же чередой.
Все также люди лицемерят,
Все те же песенки поют,
Клеветникам как прежде верят,
Как прежде все дела текут.
В окошки миллионы скачут.
Казну все крадут у царя,
Иным житье. Другие плачут,
И мучат смертных лекаря.
Спокойно спят архиереи,
Вельможи, знатные злодеи,
Смеясь, в бокалы льют вино,
Невинных жалобе не внемлют.
Играют ночь, в сенате дремлют,
Склонясь на красное сукно,
Все столько ж трусов и нахалов,
Рублевых столько же Киприд,
И столько ж глупых генералов,
И столько ж старых волокит.
-Простите,- вдруг поднял руку мужчина в кепочке,- но все это как-то… Я, к примеру, пришел заказывать памятник майору по просьбе его вдовы. А у вас там – глупые генералы…
-Не у меня,- смутился Даниил, - у Пушкна.
-А какая разница!- воскликнула дама в сером жакете. – У нас знакомый был, он в биллиард играл, умер скоропостижно прямо в игорном зале ночью. Так это про него там? Хорошо же его жене будет прочитать про красное сукно…
-А я со всем согласен!- сказал громко тучный мужчина в фиолетовом берете с папкой подмышкой,- особенно – про царскую казну. Я, вот, к примеру, своему дяде не могу заказать памятник даже из мрамора, только дешевую скалу – из крошки…
- Но у нас скала стоит столько же, сколько мрамор,-
растерянно сказал Даниил.
-Вот видите! Из чего же мне тогда его заказывать? А депутатам в аллее героев какие камни ставят! Откуда деньжата-то? Из казны, вестимо, там не только им на памятники хватит, но и их внукам.
-Крест деревянный поставь своему дяде, если денег нет. Богу все равно,- возразил худой выхоленный мужчина в дорогом костюме и обратился к Даниилу,- можно мне без эпитафий обойтись? У меня времени на эти глупости нет. Мне нужен камень метр пятьдесят из черного гранита, шлифованный со всех сторон. Фотографию я принес. Примите заказ, пожалуйста, и я пойду. Время, знаете ли, деньги…- он выразительно взглянул на очередь.
Даниил посмотрел в прайс и сказал тихо-тихо, почти шепотом:
-Это вам обойдется в семьдесят пять тысяч рублей.
-Предоплата пятьдесят процентов?
-Да…
-Примите и дайте документ.
Даниил оформил дорогой заказ в гробовой тишине.
Мужчина отсчитал деньги и быстро удалился. Остальные
не спешили следовать его примеру, а предпочли сначала дослушать эпитафии.
-Вот здесь есть у Пушкина эпитафия младенцу,- неуверенно сказал Даниил.- Читать?
Очередь молча согласилась, и он дрожащим голосом произнес:
В сиянье, в радостном покое,
У трона вечного творца,
С улыбкой он глядит в изгнание земное,
Благославляет мать и молит за отца.
-Как хорошо!- воскликнула молодая женщина в джинсовом пиджачке и заплакала. Вслед за ней начали утирать глаза платочками остальные. Даниил еще больше смутился, но чтения не остановил. Следующие строки он произносил нарочито бодро, чтобы успокоить аудиторию:
Пора, мой друг,пора! Покоя сердце просит-
Летят за днями дни, и каждый час уносит
Частичку бытия, а мы с тобой вдвоем
Предполагаем жить, и глядь – как раз умрем.
На свете счастья нет, но есть покой и воля –
Давно завидная мечтается мне доля-
Давно, усталый раб, замыслил я побег
В обитель дальную трудов и чистых нег.
-Да,- вздохнула старушка в черном кружевном полушалке,- это – истинная правда. Все мы замышляем свой побег. Только бежать-то нам некуда … Я вот тоже как замыслила это дело, так и спохватилась – а на что внук меня хоронить-то будет? Денег хватает только на хлеб, чай, сахар и гречку. Он студент, внук-то. Сама воспитала, без отца, без матери. Отличник, умный какой,- она покачала головой.- А денег нет. Думала я думала, как бы половчее к нему со своими предложениями подойти…
-Какими же это предложениями?- спросили из очереди подозрительно, явно намекая на эвтаназию.
-А такими, что как умру, дома меня держать не надо ни минутки, а вызвать скорую, милицию, потом труповозку…
-А почему не сразу – труповозку?- удивленно спросил тот же голос.
-Потому что надо все именно в таком порядке. Я уже все-все узнала заранее. И даже номер телефона труповозки в книжечку переписала. Чтобы ему в суете не искать. Так вот случай-то представился. Пошла я как-то в пенсионный фонд, простояла там в очереди и заболела. Видно, заразилась от кого-то. Ведь старики-то у нас неухоженные, многие заразные. И так меня скрутило, такая лихоманка била, я аж на кровати подскакивала. А внук разволновался. Ходит рядом с кроватью туда-сюда, сам трубку телефонную в руке зажал, «скорую» хочет вызвать А я не даю – так, говорю помру, сама. Самой легче, чем меня иголками тыкать начнут. Вены не найдут, нет уже вен-то, только измучают. И так скороговоркой в жару и говорю ему: «Ты послушай лучше, что скажу, и запомни. Как помру, сразу вызывай милицию, скорую и труповозку и отправляй меня в морг. Там хорошее место для покойников, чистое, светлое, там нам надо быть, а не дома. Дома зачем? Уже не место. А потом, как тело будут выдавать, закажи гроб струганный, не обшитый. Никаких венков не надо. Крест, если хочешь, поставь на могилку, а то и не надо. И никого на похороны не зови, ни одной души. Зачем кому-то старуху страшную разглядывать? А позови кого-нибудь из мальчишек, своих друзей, чтобы помогли гроб поднести. И никаких поминок чтобы! На такие похороны как раз тех денег хватит, которые государство на погребение дает. И еще пенсию мою выдадут – как наследнику. А уж чтобы памятник – ни-ни! Нечего камнем душу припирать, пусть летит свободно, куда ей надо… И так довольна я этим случаем, что распоряжения внуку дала, теперь живу со спокойным сердцем.
-А кому ж памятник пришли заказывать?- опять поинтересовался тот же голос.
-Соседка попросила цены разузнать. Мужу любимому покойному хочет камешек поставить, а ноги болят, тяжело до конторы добираться. Три года денежки собирала, но она одна живет, ей больше тратиться не на что.
- Насчет души, которую якобы камень припирает,
мне кажется, вы не правы,- робко вступил в разговор Диниил.- А если памятники и кресты эти – типа антенны, которые показывают ей правильный путь или наоборот притягивают что-то из космоса? Что мы знаем о смерти? Ничего – это сплошная загадка.
-Да кто его знает,- согласилась старушка.- Однако ж
дорого…
5
Совершенно неожиданно явились установщики. Они приехали на двух машинах в сопровождении Ванды. Забрали стелу , столбы и крышу и помчались на кладбище. Но прошедший запой давал себя знать. Они разбили одну колонну и за свой счет купили новую. Потом забыли или поленились укрепить колонны и крышу эбокситной смолой , и конструкцию повело. Лина в смятении звонила заказчикам и умоляла их не подходить к памятнику, опасаясь, что он завалится совсем и убьет кого-нибудь. Но они словно не слышали ее, лезли к стеле, с которой внимательно и насмешливо смотрел на них сквозь очки в тоненькой стильной оправе их сын и брат. Покойники всегда тащат за собой живых…
Лина рвала и метала.
-Мне еще суда не хватало!- кричала она.- Тогда – конец репутации, конец фирме! Ах, подлецы, ах олигофрены! Это все Вандино дурацкое воспитание. Сама всюду жулит и сына научила.
Дождавшись установщиков с кладбища, спрашивала с придыхом:
-Ну что, упадет?
-Да нет, мы его веревками привязали,- невозмутимо отвечали Вандины «сыновья».
-О-о-о!- стонала Лина и опрокидывала в рот стаканчик за стаканчиком, наполняя его из водочной бутылки, спрятанной под письменным столом. Установщики жадно смотрели на нее и искали глазами спрятанную бутылку. Но она подвигала ее ногой поглубже за стол и горестно смотрела в окно.
Вечером бутылка опорожнилась при помощи Ванды и ее «сыновей». А к ней прибавились еще две. Даниил только пригубил и ушел домой поздно вечером, потирая место на носу, где врачи просверлили ему дырку. Лина и установщики с их «мамой» еще долго сидели среди памятников, ритуальных образцов на стенах и «могилок» из цветников , застланных искусственной нежно-зеленой травкой, сетовали на собачью жизнь и поднимали тосты за выполненный дорогой заказ, подобного которому давно уже не было во всем городе.
-Завтра поеду, сфотографирую его со всех сторон и вывешу в образцах, - говорила Лина.
-Да, тебе есть, чем гордиться,- угодливо поддакивала ей Ванда.
«Сыновья» молча жевали бутерброды с дорогой ветчиной. Они всегда питались очень хорошо, потому что иначе у них не было бы сил выполнять такую ломовую работу на кладбище.
6
Даниил пришел домой, помылся и лег в кровать у себя комнате. Мать еще возилась со своей капустой, собираясь поутру торговать на улице. У нее впервые за долгое время было легко на душе: Лина выплатила Даниле аванс – три тысячи рублей. И три обещала в конце месяца. Для их семьи это были очень хорошие деньги, и мать рассчитывала, наконец, заменить дырявые трубы в ванной на давно желанные пластиковые.
-А что же это за камень такой – черный, блестящий?- спросила она, входя к нему и вытирая покрасневшие распухшие руки тряпкой.- Красивые из него памятники. А фотографии-то на них как делают? Рассказал бы…
-Камень – гранит с Украины. Там его в горах рвут и в Россию продают. По всей России памятники из украинского гранита делают, он мягче, чем наш, карельский, говорят художники, на нем легко гравировать. Портреты выбивают на камне таким металлическим пучком и еще машинкой – как бор у зубного врача.
-А я –то думала, что как-нибудь фотографии переводят на камень...
-Не-ет,- засмеялся Данила,- это тонкая граверная работа. А шрифт вообще рубят резцами.
-Сколько же камня-то навезли этого к нам?
- Много. Украина режет свои горы и накрывает ими Россию. А его надо больше и больше, покойников-то прибавляется с каждым годом.
-Не надо о плохом,- перекрестилась мать.- Спи лучше. Нос-то не болит?
-Пока не болит. Я почитаю кое-что. Для работы надо.
Даниил повернулся на бок, включил лампу-прищепку и начал листать заготовленные книги. Выбирая томик Иосифа Бродского, он убеждал себя, что и у того должны быть эпитафии или что-то в этом роде. На самом деле ему безумно хотелось прикоснуться к поэзии, которую он забросил на целых две недели из-за этой свалившейся на него ритуальной радости. И Даниил принялся с наслаждением читать:
Я памятник воздвиг себе иной!
К постылому столетию – спиной.
К любви своей потерянной – лицом.
И грудь – велосипедным колесом.
А ягодицы – к морю полуправд.
Какой ни окружай меня ландшафт,
чего бы не пришлось мне извинять,-
я облик свой не стану изменять.
Мне высота и поза та мила.
Меня туда усталость вознесла.
Ты, муза, не вини меня за то.
Рассудок мой теперь, как решето,
а не богами налиты сосуд.
Пускай меня низвергнут и снесут
пускай в самоуправстве обвинят,
пускай меня разрушат, расчленят,-
в стране большой, на радость детворе
из гипсового бюста во дворе
сквозь белые незрячие глаза
струей воды ударю в небеса.
Даниил поймал себя на том, что в воображении у него проносятся образцы вырезанных статуй на надгробиях. Он повернулся на другой бок и продолжил читать:
Бобо мертва. И хочется, уста
слегка разжав, произнести «не надо».
Наверно, после смерти – пустота.
И вероятнее, и хуже Ада.
Идет четверг. Я верю в пустоту.
В ней, как в Аду, но более херово.
И новый Дант склоняется к листу
и на пустое место ставит слово.
-Ну разве это не эпитафия?- пробормотал Даниил. Вот только Бобо убрать… и херово, конечно.
Дальше он читал, не имея сил оторваться от текста:
Имярек, тебе , сыну вдовой кондукторши от
то ли Духа Святого, то ль поднятой пыли дворовой,
похитителю книг , сочинителю лучшей из од
на паденье А.С. в кружева и к ногам Гончаровой,
слововержцу, лжецу, пожирателю мелкой слезы,
обожателю Энгра, трамвайных звонков
асфоделей,
белозубой змее в колоннаде жандармской кирзы,
одинокому сердцу и телу бесчетных постелей-
да лежится тебе, как в большом оренбургском
платке,
в нашей бурой земле, местных труб проходимцу и
дыма,
понимавшему жизнь, как пчела на горячем
цветке
и замерзшему насмерть в параднике Третьего
Рима
Может, лучшей и нету калитки в Ничто.
Человек мостовой, ты сказал бы, что лушей
не надо,
вниз по темной реке уплывая в бесцветном пальто,
чьи застежки одни и спасали тебя отраспада.
Тщетно драхму во рту твоем ищет угрюмый
Харон,
тщетно кто-то трубит наверху в свою дудуу
протяжно.
Посылаю тебе безымянный прощальный поклон
С берегов неизвестно каких. Да тебе и неважно.
Последние две строки он подчеркнул. Перелистав страницу, увидел маленький стишок и засмеялся, прочитав вслух с удовольствием:
Ляжем в гроб, хоть час не пробил!
Это сука – или кобель?
Склока следствия с причиной
прекращается с кончиной.
Это – кошка,это – мышка.
Это – лагерь, это – вышка.
Это – время тихой сапой
убивает маму с папой.
«А в общем – грустно и ничем не хуже, чем «Ты добрым был, ты был любим, мы все скорбим…»
Следующее четверостишье он подчеркнул шариковой ручкой. По его мнению, это уж точно была эпитафия:
Жизнь без нас, дорогая, мыслима - для чего и
существуют пейзажи, бар, холмы, кучевое
облако в чистом небе над полем того сраженья
где статуи стынут, празднуя победу телосложенья.
Даниил закрыл Бродского и перешел к Лермонтову. Но тут вообще была одна кладбищенская грусть. И как это он раньше не замечал?
Простосердечный сын свободы,
Для чувств он жизни не щадил,
И верные черты природы
Он часто списывать любил
Он верил темным предсказаньям,
И талисманам, и любви,
И неесественным желаньям
Он отдал в жертву дни свои.
И в нем душа запас хранила
Блаженства, муки и страстей.
Он умер. Здесь его могила.
Он не был создан для людей.
«Кажется, это стихотворение Лермонтов написал на смерть отца. Выросший под знаком чахотки поэт с детства ощущал крыло смерти, распростертое над ним. Но кто кого заразил ею в семье: мать или отец? Говорят, у матери с юности была чахотка. Но почему тогда у отца три сестры так и не были замужем? Чахоточным замуж нельзя…» Так размышлял Даниил, листая томик Лермонтова, переполненный могильной тоской:
Могиле той не откажи
Ни в чем, последуя закону,
Поставь над нею крест из клену
И дикий камень положи.
Когда гроза тот лес встревожит,
Мой крест пришельца привлечет,
И добрый человек, быть может,
На диком камне отдохнет.
-И это точно эпитафия,- пробормотал уже сонный Даниил и прочитал последние стихотворения за этот вечер:
Оборвана цепь жизни молодой,
Окончен путь, бил час, пора домой,
Пора туда, где будущего нет,
Ни прошлого, ни вечности. Ни лет.
Где нет ни ожиданий, ни страстей,
Ни горьких слез, ни славы, ни честей,
Где вспоминанье спит глубоким сном,
И сердце в тесном доме гробовом
Не чувствует, что червь его грызет.
Пора. Устал я от земных забот.
ххх
Послушай, быть может, когда мы покинем
Навек этот мир, где душою так стынем,
Быть может, в стране, где не знают обману,
Ты ангелом будешь, я демоном стану!
Клянися тогда позабыть,дорогая,
Для прежнего друга все счастие рая!
Пусть мрачный изгнанник, судьбой осужденный,
Тебе будет раем, а ты мне – вселенной!
ххх
Пускай холодною землею
Засыпан я,
О, друг! всегда, везде с тобою
Душа моя.
Любви безумного томленья,
Жилец могил,
В стране покоя и забвенья
Я не забыл.
Засыпая, Даниил вспомнил, как в контору приходил дед, чтобы заказать памятник умершей жене. А потом вернулся, восклицая : «Меня-то, меня забыли!» И попросил разместить портрет так, чтобы и для его фотографии осталось место, и для надписи – тоже. Художники все вымеряли и сделали, как он просил. И дед потом любовался своей миловидной покойницей-женой, хотя и повторял без конца всем в конторе привычное : «Не похожа, совсем не похожа, ни капельки, что вы с нею сделали…» И когда его искали, чтобы установить камень, он все время был на кладбище, постоянно что-то устраивал на могилке жены, вмешался в установку, что-то там подправил, и камень завалился на бок. Старику- забавы, виртуальная семейная жизнь с покойницей, а установщикам - лишний геморрой…
7
Утром в контору пришел цыган и заказал памятник с конскими головами на тыльной стороне. На лицевой – портрет своего усопшего родственника в шляпе с трубкой в зубах. А в ней вместо табака вставлена сигарета. И эту сигарету он потребовал изобразить в натуральном виде.
-Памятник мне нужен в понедельник,- сказал он, доставая пачку тысячерублевок. – В понедельник родственники приедут, им надо все показать в лучшем виде.
-Покажем,- сказала Лина, вглядываясь в пачку денег.
Заказ она отдала художнице Варе Васильевой. Всего в Глыбине было человек десять таких специалистов, и все работали по найму, перебегая от фирмы к фирме. Труд был очень тяжелый. Условия граверам никто не создавал. Летом они колдовали над камнями на жаре или под дождем, зимой – в промерзших ангарах. Женщины тяжело болели, но ни за что не бросили бы прибыльную работу. Один портрет стоил у Лины полторы тысячи рублей, у других подешевле, но за сезон каждому граверу удавалось брать до тридцати-сорока камней. Соответственно и доход составлял в месяц до тридцати тысяч рублей. Такие деньги в Глыбине имели разве что сотрудники банков.
И Лина, и хозяева других ритуальных контор знали, как навариваются за сезон художники, и нередко задерживали или вообще не выплачивали часть денег под любым предлогом. Но весной граверы все равно приходили и брались за заказы , и никто ни разу не судился ни с одним хозяином.
Даниил быстро узнал про эту «кухню» Лины, и хотя его зарплата в шесть тысяч рублей была несоизмерима с тридцатью тысячами художников, он , как человек творческий и тем более непризнанный поэт, очень сочувствовал граверам, которых так безбожно обирали. И размышлял: «Если заказ на сто процентов зависит именно от художников, потому что без портрета камень - просто камень и никому не нужен, то почему они получают всего пять процентов от стоимости заказа? Надо, по крайней мере, пятьдесят. Странный расчет какой-то…»
Но именно такие порядки были заведены в ритуальных конторах города Глыбина, и никто менять их в пользу художников не собирался.
Варя Васильева взяла приготовленную для нее распечатку увеличенного портрета покойного цыгана в шляпе, с сигаретой в трубке и пошла к огромному черному камню, который стоял на улице, поскольку затащить в ангар без крана его было невозможно. А Лина денег на подъемный кран тратить не желала в конце сезона.
Варя была маленького роста, худенькая и сновала вокруг глыбы, как карлик вокруг скалы. Пять дней стучала металлическим пучком и жужжала бором по блестящей полированной поверхности, на которой появилось из-под ее резцов и лицо цыгана, и шляпа, и даже крошечный окурок в трубке. Казалось, поднеси к нему зажигалку, и он задымится. Диниил восхищенно разглядывал портрет и шептал : «Живой, ну прямо живой!»
-Вот посмотришь, как будут скандалить заказчики,- возразила устало Варя.- Такие большие портреты всегда сдаются с трудом. А тут еще – композиция. Как бы перешлифовывать не пришлось.
Данила даже не поверил. И напрасно. Скандал вокруг памятника разгорелся на кладбище после его установки. Цыгане, шумною толпою прибывшие на торжественную тризну, особенно дальние и бедные родственники покойного, чуть ли не плевали на портрет. Гортанно кричали, что никогда такого ромалу не видели в своей жизни, что это незнакомый дядька, а не их любимый баронэ.
Заказчик тут же помчался за Линой. Она приехала на кладбище вместе с Варей, послушала цыганские крики и сказала тихо, так, чтобы слышала только художница : «Вот заразы, завидуют новому барону и деньгам, за которые такой памятник отгрохал, от ненависти и орут. А тебе расхлебывать всю эту муть придется».
-Прямо здесь, что ли?- убито спросила Варя.- Ведь холодно, замерзну, как собака!
-Ну не снимать же такую махину. Ребята подвезут оборудование, поправь, как хочет этот табор.
Варя тяжело вздохнула и осталась на кладбище. Деваться было некуда, она знала, что Лина не заплатит ей причитающиеся за портрет восемь тысяч пока его не примут родственники. Такой заказ выпадал не каждый сезон.
Ноги у нее совсем отмерзли в легких сапожках, пока она ждала установщиков с оборудованием, чтобы подключить к питанию гравировальную машинку. Наконец, они примчались, все подсоединили, и она позвала заказчика. Он вышел из своего черного «мерина», за ним толпой двинулись ромалы. Но она, еле разжимая посиневшие от холода губы, твердо сказала:
-Только один останется, тот, кто оплачивал заказ. Других слушать не буду.
Цыгане опешили. Молодой барон сразу поднял плечи, если бы у него сзади был павлиний хвост, то он раскрылся бы веером и трепетал на осеннем ветру от восторга. Бедные родственники ретировались, и заказчик остался вдвоем с Варей.
-Ну, где здесь что не так?- спросила она.- Вы говорите, а я при вас буду поправлять.
-А зачем поправлять, дорогая?- прошептал цыган.- Мне все нравится. Красивый дядя, ой красивый.
-Вот сейчас красивый, а начнем ковырять его, и все испортим,- сквозь зубы пробормотала Варя.
-Зачем ковырять? Не надо!
-А что делать-то?- устало опустила руку с резцом Варя.
-Для вида машинкой своей поводи и иди домой. Я им скажу, что поправила дядю.
Варя взяла пучок и начала выбеливать бородавку на лице усопшего.
-Не надо, ой не надо!- закричал цыган.- Без этой бородавки ромалы вообще его не узнают…
-Ладно, тогда все. Распишитесь на наряде, что приняли и претензий не имеете.
Цыган с готовностью расписался на бланке, а Варя с облегчением взглянула на дорогу, чтобы позвать установщиков. Но их машины не было! «Уехали,- обреченно подумала она,- а мне теперь здесь на холоде околевать. Ноги уже ничего не чувствуют, ведь собраться по-человечески не дали, скорей-скорей, а сами смотались, сволочи!»
Она собрала в сумку свои инструменты и отошла в сторону. Тут же к памятнику приблизились ромалы , и издали она увидела – цыгане начали тризну. Установщики приехали через полчаса и забрали еле живую художницу.
В конторе, довольная благополучным завершением скандального дела, Лина отпаивала ее коньяком и задушевно говорила:
-Ну ты же знаешь, больше всех орут на приемке всегда дальние родственники или даже знакомые, те которые не платили и никогда не смогли бы выложить такие деньги за памятник. Но тем интереснее им поучаствовать в процессе и насрать на чужого жука. Пей, давай, а то заболеешь. А Даниил нам для поднятия духа стишки почитает. Читай, поэт! Но только не все подряд, а то, что годится для эпитафий. Совместим приятное с полезным.
Данила послушно открыл томик Бориса Пастернака и начал читать в тех местах, которые отметил вчера ночью:
Я с ними незнаком.
Я послан богом мучить
Себя, родных и тех,
Которых мучить грех.
Лина нахмурилась, но промолчала, и Данила продолжал:
Так пел я, пел и умирал
И умирал, и возвращался
К ее рукам, как бумеранг,
И – сколько помнится - прощался.
Красиво –то как!- всхлипнула захмелевшая Варя, растирая голые побелевшие ступни, но какая же это эпитафия? А Данила читал дальше:
Благими намерениями вымощен ад.
Остановился взгляд,
Что, если вымостить ими стихи,-
Простятся все грехи.
Тут Лина улыбнулась и опрокинула в рот рюмку, доверху наполненную коньяком. И Данила спешно продолжил читать отмеченные выдержки стихотворений, чувствуя, что все они связаны по смыслу и сейчас здесь – в самую пору, потому что в измученной трудным дыханием душе его пробивалось какое-то новое чувство, и виной тому была эта маленькая художница с замерзшими на кладбище ногами:
Но старость – это Рим, который
Взамен турусов и колес
Не читки требует с актера,
А полной гибели всерьез.
ххх
Но продуман распорядок действий,
И неотвратим конец пути.
Я один, все тонет в фарисействе.
Жизнь прожить – не поле перейти.
ххх
Прощай, размах крыла расправленный,
Полета вольное упорство,
И образ мира, в слове явленный,
И творчество, и чудотворство.
ххх
Она была так дорога
Ему чертой любой,
Как морю близки берега
Всей линией прибоя.
И вот теперь ее отъезд,
Насильственный, быть может!
Разлука их обоих съест,
Тоска с костями сгложет.
Тут Лина подозрительно посмотрела на Данилу и сказала:
-Ну хватит завывать, а то покойников разбудишь. Пора по домам. А эти твои эпитафии пригодятся на следующий сезон. В этом уж отработали.
-Как, уже все?- растерянно спросил Даниил и почувствовал, как просверленная в носу дырка закрылась намертво и дышать стало невозможно.
-Да не синей ты, ишь, слабый какой. Придешь в марте, сядешь за этот стол и будешь читать свои стишки. И заказы принимать. Я другого не возьму, не бойся. Тебя-то зачем учила? Вот твои три тысячи,- отсчитала она деньги из толстой стопы цыганских тысячерублевок,- и передай привет матери.
Даниил взял расчет, и дышать стало полегче. Он собрал свои книжки, сложил их в пакет и , сутуля худую спину, пошел к выходу. Вслед ему со стен смотрели, улыбаясь, покойники.