Трудно быть удочкой. Удочка должна постоянно удить рыбу из стен маленькой комнаты. Описание такой ры-бы не найти ни в одной из книг. Странная рыба во-зиться прямо в стенах и в дверях пустого трамвая. Такие зеленые человечки внутри рыбы строят эфемерное царство. Я знаю, что иногда можно найти удочку, инкрустированную насекомыми. Пчелами, например. Пчелы – мои друзья. Их домик внутри моего дома, и когда они спешат, я пропускаю их. Но иногда они по-падают в банчку с формалином. Я собираю коллекцию в те дни, когда не бываю удочкой.
Трудно быть удочкой. Но ещё труднее быть ловцом слиз-ней. Слизни – это сиротки, странные животные, ко-торые прячутся в пнях и мечтают порезать тебя острой травой. Иногда, мы с CAT выходим на прогулку в мирах заката, я начинаю вылавливать слизней из пней. Иногда Cat начинает комментировать моё пове-дение. Я перемолол буквы грачьего алфавита в блендере, выпил до дна, и теперь могу беспрепятственно читать все послания. Уродливые няни-кухарки охраняют эти странные кирпичные дома. Их язык распух, и даже в рот не помещается. От удушья у них лопнули глаза и в каждой живет слизень. Но Cat упорно водит меня по этим домам, просит переводить послания. Отчего же мы видимся только там.
Трудно быть удочкой… Я видел существо, сидящее в ведре. Из трех металлических мордочек тянулись языки муравьеда – трубки для питья жидкости. Три тарелки с размешанным ржавым соком. И оно постоянно пьет их. Выпивает, высасывает, втягивает в себя. Черное, как сажа, постоянно смотрит на меня из ведра. Я нашел его очень рано. Иногда оно сидит в углу, там же, где я храню удочки. Оно может их испортить.
Надо принимать меры. Этот мир мне что-то напо-минает. Кажется, я иногда начинаю играть в него…
…играть в него и проигрывать. Трудно быть удочкой и я стараюсь не стать ею. Вот, сейчас, чувствую что-то должно произойти.
Cat стучит в мою дверь. Я не могу открыть дверь. Мерз-кие удочки ещё не выловили нужное количество рыбы. А значит, я не могу сдвинуться с места. Откуда в моём доме взялась эта странная удочка. И где банки со слиз-нями? Всё как-то неправильно.
Cat пытается самостоятельно открыть дверь. Но она заперта.
- Ты жив!? – кричит он, и царапает дверь. Рыба уже в потолке. Страшные существа. Мерзкие, от них я ста-новлюсь маленьким.
Я стою в лучах закатного солнца. На меня падают лучи, срываясь с шафраново-мандариновых небес, про-калывают мою кожу. Вокруг меня – полное ощущение нереальности происходящего. По правую руку тихо пы-лится стол, на нем выросли баночки и колбы, в кото-рых плавают в формалине мертвые птицы, эмбрионы гибридов. Я подхожу ближе и вижу раскрытый журнал, в котором делали записи черной ручкой. Ручка лежит на странице, будто здесь побывал школьник. Я иду дальше, кабинет очень узкий, и я чувствую страх и за-кат, наполняющий воздух, будто смертельный газ. Ви-дение ломается под призмой облаков, скомканных листов бумаги – теперь у них слишком много общего. Это место постепенно выплёвывает меня на землю.
Впереди меня машина. Полицейский фургон. Во дво-ре помимо меня ещё несколько человек. Любопытные на-блюдатели, но я не вижу их лиц, даже когда напрягаю зрение. Чашка сознания переполнена, а из черепа сдела-ли кубок для распития яда. Я иду к машине, рядом с ней стоит полицейский и записывает в блокнот какие-то данные. Я вижу черные каракули, но не могу разо-брать ни слова. Я напрягаю уши.
- На втором этаже произошло убийство. Человека нашли распиленного на несколько частей и размазан-ного по стене. След от удара очень странный, словно угол стены развернули, ударили, а потом свернули снова.
В дальнем конце двора, за дом пробегают две челове-ческие фигуры в черном. На их лицах маски птиц – черные, точно такие же, как у средневековых врачей, что боролись с чумой, сжигали завернутые в белые полотна трупы. Белые, как маяк на скалах, постоянно указы-вающий путь домой утопшим морякам. Две фигуры скрываются в тени, но бронежилет моей кожи уже пробит. Я чувствую тошноту, подкатывающую к гор-лу, как цунами.
- Я знаю, кто совершил это убийство. – Я хватаю за руку полицейского. – Я видел, вчера я был на месте преступления. Эти люди, они подожгли пни, затем забрали оттуда всех невидимых животных, я знаю, как это все происходит. Но они не оставят после себя ника-ких следов. У них там лаборатория, опыты, жуткие опыты, они создают то, что некоторые называют де-монами.
Один из жителей недоверчиво смотрит на меня, затем шепчет другому на ухо. Я слышу слова, но они вылетают из головы и не доходят:
- У него не в порядке с головой. Несколько лет он провел в лечебнице «Brookhaven», не принимайте его слова на веру.
«Как же не принимать!?» - думаю я, и смотрю за ближний угол дома. Из пустого сада, выглянув из-за другого угла, на меня смотрит жуткая тварь. По коже моей бегут мурашки, я чувствую озноб, но не па-даю в обморок. Тело колотит и кидает на предел высо-ты, а затем низвергает в самые дикие пропасти Гадеса. Тварь – гибрид двух срощенных между собой людей и ди-кой собаки. Рога, они из кожи, и таращатся на меня, как два глаза моллюска в темноте океана.
Я пытаюсь закричать и снова бегу к фургону. В мо-ей душе что-то поселилось – паразит, затыкающий рот. Дыхание сбивчивое, пульс учащенный – так напи-сано в медицинской карте, этот дурацкий листок плавает перед глазами. Я хватаю за руку полицейского и замечаю, как его напарник выходит из подъезда. Я тянусь к нему, беру за руку и начинаю говорить:
- Там, за углом… Оно там, один из мерзких голе-мов. Эти существа вяжут их, как много лет назад вя-зали кольца для Сатурна. Дикая тварь. Вы можете не верить мне, просто посмотрите туда, просто по-смотрите…
Из-за угла выворачивает хромая собака. Один глаз косится на меня, другой затянут в белизну катарак-ты, словно в атласный корсет. Шерсть на собаке час-тично выпала, рыжие клочья торчат с боков, ногти раскрошились – она будто пережила ядерную войну. Пес скалится и ставит меня в дурацкое положение – мне больше никто не поверит.
Я поворачиваюсь ко второму полицейскому.
- Как вас зовут?
- Меня зовут Алекс. – коротко и скупо отвечает он.
- Я знаю, вы мне не верите, потому что их видят не все. Но это совершенно не означает, что их не суще-ствует. Они есть, и они постоянно пытают мой мозг. Прошу вас, не оставляйте меня одного, иначе когда на-ступит темнота или разгорится закат, они снова придут за мной...
- Отведи его домой. – Говорит первый полицейский, закрывая двери фургона. Внутри есть достаточно мес-та и я был бы готов поехать с ними вместе и дать по-казания, но сделать мне это никто не позволит. Прав-да – непозволительная роскошь, которой я уже давно не пользуюсь.
Алекс идет вперед так быстро, что я едва успеваю за ним.
- Пожалуйста, подождите! – беспомощно кричу я, - Куда же вы так спешите? Я не успеваю.
Алекс сбавляет шаг и ждет меня. Лицо недовольное и почему-то мне кажется, что он не рад компании. Я рассматриваю местность – неровная земля, сутулые деревья, двухэтажные дома, словно нервные баночки с формалином, в каждой из которой вариться птица, словно бульон из вечности. Так миллионы лет назад зародилась жизнь. Но ведь она же не могла зародиться самостоятельно – этот суп варился, пока кто-то ему не помог. ОНИ были всегда. Эти существа в черных балахонах, войны чумы, они существовали за гранью времен, за пределами вечного моря. Три пустых слова, сказанных в темноту. Я продолжаю идти, только те-перь уже рядом с Алексом. Он держит меня под руку, потому как тело моё – словно бумага на ветру.
На грязном трейлере я замечаю объявление.
- Вот, - говорю я. – Его там никогда не было. Ни-кто не клеит здесь объявлений, вы просто посмотрите на это. Это всё их работа, работа – сводить нас с ума, убивать и делать тварей.
Алекс недоверчиво смотрит мне в след. Я вырвался и, покачиваясь, бегу к трейлеру. Надпись гласит: «ВОЗВРАЩЕНИЕ Леди Марии». Этого я боялся больше всего – ребристые стенки трейлера издеваются надо мной. Они не живые, но я чувствую, как они пульсиру-ют и колышутся, словно трава во время летнего зноя на поле. Рука безвольно падает и прижимается к ту-ловищу. Алекс подходит ко мне, и уже крепче сжимая локоть, направляет домой.
- Почему вы не хотите мне поверить?
- Я не могу поверить тебе без доказательств. Твои слова необоснованны.
«Лучше бы он промолчал» - думаю я. На дороге ва-ляется гнилой лист. Здесь везде тонны гнилых листьев, и если люди не одумаются, листья засыпят нас, а по-том исторгнут червей, которые съедят человечество. Как их много – разные лица, как камушки в подводной тишине. Тихо, как перед бурей. ОНИ всё продумали и теперь мне никогда, никто не поверит. Я даже не могу дышать и идти без сопровождения, я – креветка, выки-нутая на берег. Шторм надвигается, и он сносит лод-ки.
Мы вместе подходим к моему дому.
- Я живу на первом этаже, - тихо произношу я, отпугивая несуществующих комаров. – Вот мои окна, смотрят прямо на больничный садик. Но он закрыт. Вы знаете, почему его закрыли?
Алекс молча заводит меня в подъезд. Я чувствую се-бя ещё хуже. Машинально переступаю ступеньки, за-тем кладу руку на ручку двери, рука срывается и ла-донь бороздит воздух подъезда. Вокруг живет эхо, и если я начну говорить, ОНИ могут меня услышать и при-дти. Алекс берет на себя инициативу и открывает дверь, буквально вталкивает меня в комнату. Затем стоит на пороге, смотрит, как я опираюсь рукой на кожу выцветших обоев. Закат постоянно ел их и пил. И пил, и пил, и пил, и пил…
- Я могу показать вам одно место. Может, после этого вы поверите мне.
- Сегодня уже поздно, - говорит Алекс. Его тень в дверях отсекает меня ножницами от воображаемого мира, и псевдо-голема, который придет за моей душой. Я не боюсь, у меня найдется хотя бы один тупой нож, чтобы всадить его во врага, или в полотна асфальта. Какой толк от ножей – этого оружия не хватит, чтобы перебить ВСЕХ. – Я приду к тебе завтра, и зав-тра ты покажешь мне это тайное место.
- Пообещайте, что вернётесь! – я припадаю к стене. Ноги тают, как мармелад и сладкая патока сна про-тягивает свои пальцы из недр квартиры. Время ходит по кругу, и здесь всегда закат, и на закате я вижу эти дома, квартиры, места – они все живут в НИХ, и одно-временно вне нашей веселенной. – Пообещайте, что при-дете завтра!
- У меня много дел. Но я постараюсь быть. – Алекс захлопывает дверь, не прощаясь, кидая нечто, вроде «Тебе нужно отдохнуть». Я пытаюсь спорить с самим собой, но не выношу пытки закатом. Иглы под кожей, как моллюски, эфемерные полосы в глаза. Их так много, что лица сливаются. Сонм лиц.… И пил, и пил, и пил, и пил…
Я иду в спальню. Комната проглатывает меня, и я безмолвно подчиняюсь тишине. Я сажусь на кровать и начинаю думать. На полках медленно стареют книги – многие из них я знаю почти наизусть, а некоторые мне ещё не довелось прочитать. Книги – это носители мудрости, которые следуют за нами, как кардио-граммы – полосками черных сечений на белом лице жизни. На третий полки стоит пустая книга – в неё я заношу свои мысли, но последнее время это у меня получается с трудом.
Под окнами скользит чей-то силуэт. Я настора-живаюсь, но не спешу бить тревогу. Возможно, мое больное восприятие обострилось, и теперь я начинаю видеть паука за каждым карнизом, хотя быть его там не может в принципе.
Вечер проносится быстро, я отдыхаю, думаю о зав-трашнем дне, просматриваю статью, которую мне нужно отнести в редакцию. Открытие нового приюта для детей. Я побывал на открытии, и для меня до сих пор остается загадкой – почему приют построен по-среди леса. Комары-молоточки постоянно будут напа-дать на детей, и у них останется искаженное воспри-ятие леса. Лес – место, полное тайны, истории и опасности. Он есть и здесь, но чтобы дойти до него, не-обходимо преодолеть сад….
Это было давно… Cat уже ломает мою дверь вместе с другими людьми. Сматываю удочки…
…и кладу их в сундук. За дверью голоса – роятся, как мои друзья пчелы. И постоянно переговариваются. Я пытаюсь вслушаться и прожить эту какофонию. От-рывочные звуки:
- Зачем он там закрылся?
- Не знаю, - кажется, это говорит Cat. Медленное тепло в голосе сменяется холодом, уничтожает подобранных слизней. – … Не понимаю зачем он ездил в этот город…
На двери редакции висит совершенно идиотский плакат. Я прохожу мимо, хотя больше всего на свете мне хочется вцепиться пальцами в бумагу и сорвать его. Вот она – идиома смысла, что ведет меня по глу-хому, темному коридору, по разным углам которого сидят люди в своих кабинетах, как слизняки в коробке из под спичек. Я знаю, что они шепчутся о моем при-ходе, но мне все равно. Плевать на чужое мнение – если всю жизнь жить и думать о том, кто о тебе и как по-думает – можно вообще не жить. Некоторых людей от самоубийства сдерживает лишь страх перед тем, что подумают соседи.
Главный редактор сидит в кресле, недоверчиво скани-рует мое тело глазами, спрятанными под линзами очков. Линзы координируют солнечные лучи, из кото-рых рождаются зайчики. Зайчики могут поджечь дере-во, оставить на нём стигматы, а потом испариться. Подлые существа.
Я протягиваю редактору текст статьи и несколько фотографий в приложении. Он без интереса просмат-ривает материал, делает какие-то пометки – и на листе расплавляются чернила зеленой ручки. Всё мол-чит, затаилось в гудении компьютеров. В углу я заме-чаю ксерокопировальную машину – раньше её здесь не было. А теперь она жужжит, словно насекомое в траве.
- Тебе придется доработать некоторые детали, - го-ворит редактор и устремляет взор в экран своего ком-пьютера. Бесовская коробка булькает, будто внутри ва-рится суп или закипает чай с остатками грейпфру-тов, попадавших с дерева. – Стилистика хромает, описания странные.
- Я ничего не придумывал, просто рассказал исто-рию так, как видел. – Я стараюсь ни к чему не прика-саться. Чашка-черепушка пуста, яд остыл и теперь его больше никто никогда не выпьет. На очки редактора оседают пылинки.
- Ты можешь сесть за стол и подкорректировать статью. Я сделал тебе некоторые пометки, опирайся на них.
Мне хочется размазать его глупую голову о мони-тор компьютера. И чтобы мозги просочились внутрь, и чтоб гибрид выполз и убил меня. Последние мысли умирающего мотылька. Я попал в страну, в которой не имею права находится. Срочно депортируйте меня назад, в миры заката. Там мне легче, но там ОНИ.
Через полтора часа я покидаю офис и не спеша иду вдоль проспекта. В голове просыпается память – па-мять о тех днях, которые далеко, возможно где-то за забором из красного кирпича, над которым тянется колючая проволока.
Сладкая карамель расплавленного асфальта. Я иду по ней, но мои ноги не чувствуют земли. Запахи ука-зывают мне путь к солнцу. Я продолжаю идти вперед, лица людей кажутся мне пожеванными смайликами. Я хочу укрыться в стенах своей квартиры. Хочу, чтобы поскорее пришел Алекс и я показал ему сонные огоньки. Главное, не заставлять его смотреть в них слишком долго, иначе эффект может быть непредсказуемым. Но где эта мера? Откуда мне знать, сколько времени про-держится его сознание, прежде чем сбавит обороты или ускориться до быстроты потоков ядерной энергии? Ми-нута? Две? Полчаса? Час? Ответ, вроде бы, лежал на по-верхности, но мои неболовы прохудились и теперь не смогут поймать даже самое маленькое созвездие.
…Cat забегает в мою комнату. Удочка начинает по-едать сама себя. Жуткое зрелище. Боже мой! Рыба! Сколько рыбы вырвалось наружу! И слизни! И жуки! И неотмеченные звонки телефона. Всё смешивается в один единственный суп и варится, и кипит и выплескивает-ся на закат.
Радиус сужается, и я понимаю, что больше никогда не смогу быть удочкой. Cat хватает меня за руку, пыта-ется вырвать из моего пульса полезную информацию о состоянии моего сердца. Зачем он это делает? Всё итак понятно. Я не живу больше здесь. Я остался в том горо-де, таинственном городе, где находится приют, где туман чередуется с закатом. И где парят сонные огоньки.
В тот день я так и не дождался Алекса. Я перека-пывал свои мысли, будто архив, старался отыскать причины. Возможно, он просто забыл о своем обещании или не принял мои слова всерьез. В любом случае, так больше не может продолжаться.
Вечером следующего дня я отложил текст статьи. Мне надоело сидеть в кресле и черкать ручкой черные строки. Я быстро собрался и покинул дом. В больнич-ном саду меня встретили пустые пни и разрушенные строения.
Траурные богомолы сплели для меня особый саван. Лихорадка в темноте начинается с выбитых подпорок сознания. В любом случае, я обматываюсь этими мыс-лями, словно длинными гудками и замыкаю провода. Осталось совсем немного, ещё несколько шагов и я дойду до побережья.
Там всё началось ещё очень давно. Возможно, там всё и закончиться.
Я сажусь на песок, широко открываю глаза. Сле-дующий берег – и на нём сонные огоньки. Я чувствую, как тело превращается в сращение гнилых листьев, ко-торые дожди уносят в водосток. Начинается ритуал отрешенья, и теперь я не остановлю себя.
Странное чувство – когда ты чувствуешь сердцем, не опираясь на логику. Когда ты чувствуешь, что привя-зан цепями, но не можешь дать того, что от тебя хотят. И ты пытаешься, и делаешь что-то, а в итоге пролетаешь на большой скорости мимо очередной ос-тановки. Близость и теплота тела, до которой мне всё равно не суждено дотянуться. Озноб и разочарование. Радость и боль одновременно ядерной войной пролетают сквозь неокрепшие клетки мозга, и даже самые смелые мысли превращаются в удочки. Удочки – ловцы сча-стья. Каждый человек ловит его, становится удочкой, инкрустируется, оплетается и падает в колодец воско-вой куклой с перебинтованным ртом…