Великодушный самурай Зигмунд Фрейд
Громкое имя ко многому обязывает, однако – вопреки обольщению завистливых в большинстве своём людей – не становится залогом успеха. Равно как медицинское поприще не гарантирует здоровья и даже не приумножает шансов обретения оного (скорее, напротив: болезнь – всегда рядом).
Давно и безропотно свыкшись с идеями Зигмунда Фрейда, всякий мало-мальски сведущий в психологии человек воспринимает открытия великого учёного как нечто самоочевидное, словно бы никогда впервые не провозглашённое и не вызывавшее ни сомнений, ни – тем более – острой полемики в научной среде (тогда как первым определением, данным ПСИХОАНАЛИЗУ, было слово «шаманизм», почти оскорбившее Фрейда).
Редкий сегодняшний психолог (психиатр) не отдаёт себе отчёта в том, что самое ремесло его уже делает последователем Фрейда (независимо от субъективных оценок открытий, сделанных «отцом» психоанализа). Без применения идей, до Фрейда не осознанных никем из т. наз. психологов (и психиатров), не осуществляется ни исследований, ни терапии в области неврологии и по поводу психики (от лат. psicho – душа) – подобно тому, как мышление по необходимости следует законам логики, сформулированным Аристотелем уже в процессе мышления.
По мнению С. Цвейга, Фрейд сделал психологию наукой, каковой до него та именовалась, но – не была. И демонстрирует это писатель вполне наглядно (см. Стефан Цвейг: Фрейд/ врачевание и психика, по-русски изд.: Ленинград, 1990 г. – глава «Положение на рубеже веков», стр. стр. 3-16)
Практика Фрейда-терапевта была непродолжительной; довольствуясь её результатами как материалом для исследований, Фрейд прекратил приём пациентов, полностью посвятив себя теоретической работе и эпистолярной деятельности – пока был дееспособен (фактически до 1917 г.).
Несомненно, Фрейд – будучи добросовестнейшим медиком (практиком) – отдавал себе отчёт в том, что патология (в том случае, когда не является объектом исследования) неизбежно искажает «чистоту эксперимента».
Убеждённый в том, что его психоанализ применим в исследованиях по истории, философии, праву и предназначен для решения социальных проблем, Фрейд применяет характерную для его методов индукцию, делая умозаключения национального масштаба на основании патологии, выраженной в художественной форме (анализируя неявно обусловленные ею «продукты жизнедеятельности» творческой личности).
Примером вышесказанного может служить следующее утверждение Фрейда: «РУССКАЯ ПСИХИКА ВОЗННЕСЛАСЬ ДО ЗАКЛЮЧЕНИЯ, ЧТО ГРЕХ ЯВНО НЕОБХОДИМ, ЧТОБЫ ИСПЫТАТЬ ВСЁ БЛАЖЕНСТВО МИЛОСЕРДИЯ БОЖЬЕГО, И ЧТО В ОСНОВЕ СВОЕЙ ГРЕХ – ДЕЛО БОГОУГОДНОЕ».
Предположение по поводу этого высказывания состоит в том, что к соответствующим выводам д-р Фрейд пришёл отнюдь не вследствие личных наблюдений над реальными людьми (положим – пациентами) из России, или хотя бы каких-нибудь исследований означенного предмета (русской психики): ни того, ни другого Фрейд не предпринимал (иначе кому-нибудь из его биографов таковая деятельность была бы известна; однако никто из последних – ни Стефан Цвейг, ни Эрнест Джонс (1953), ни, наконец, Альбрехт Хиршмюллер (1990) – ни о чём подобном не свидетельствует вовсе). Следовательно, свои радикальные умозаключения он выводит из доступных плодов русской культуры, наиболее вероятными из кот. могли быть литературные произведения, а именно – в данном случае – романы Ф. Достоевского (что как типично, так и вполне способно навеять именно такие впечатления, каковые сложились у д-ра Фрейда).
В своих лекциях о Достоевском, кот. В. Набоков читал американским студентам, бескомпромиссно подвергнув практически – психоанализу – творчество наиболее известного западной публике писателя, среди аргументов, не оставляющих тому места в мировой культуре, облюбованного самим Достоевским и закреплённого за ним поклонниками, Набоков провозглашает едва ли не самым существенным свойством его книг – присущую ВСЕМ персонажам болезнь. Будь то «Идиот» или Раскольников, «Игрок» или кто-либо из главных героев ЛЮБОГО романа писателя, подобно и самому Достоевскому (страдавшему, как известно, эпилепсией и игроманией – как минимум), никто из них не был психически здоровым человеком, а следовательно – воспитательное значение, приписываемое творческому наследию Достоевского (того ещё моралиста!) не то что неприемлемо, – заявляет Набоков, – но почти преступно.
Зато идеи, об этой-то русской психике и высказанные Фрейдом, не только близки были Достоевскому, но являлись (в неочевидной форме) предметом самой искренней гордости русского классика.
Принимая во внимание реальную патологию как автора, так и его персонажей, и зная наверняка, что не одно поколение западного читателя именно при чтении его романов составляет уже сложившееся, устойчивое представление, фактически, обо всех РУССКИХ; не приходится удивляться ни мнению Фрейда о русской психике, ни обоснованности его умозаключений. И в том случае, если вышеупомянутая пресуппозиция верна, т. е. д-р. Фрейд, и в самом деле, счёл конкретную психику Ф. Достоевского тем персональным образчиком, на основании кот. позволительно обобщение национального масштаба; ни мне, ни любому читающему эти строки (без перевода) не остаётся ничего более, кроме как признать всю низость собственного грехопадения (наряду со всеми русскоязычными жителями православной земли), столь очевидную для непогрешимого Зигмунда Фрейда, а также – обусловленность этой греховности вожделением милосердия Божьего, т. е. – своекорыстие, впрочем не злонамеренное, а вовсе и богоугодное – по мнению хрестоматийного автора болезненных романов, наспех диктованных под влиянием вульгарной французской бульварщины (усмотренным сквозь мнимую дидактику проницательным В. Набоковым).
Во множестве высказываний и поступков одержимого – к слову сказать – комплексом гениальности Фрейда очевидна несовместимость его с Богом и верой в кого-либо, помимо самого себя.
Набожная нянька ежедневно водила маленького Сигизмунда-Шломо Фрейда с собою в церковь, и едва начав говорить, одарённый ребёнок наизусть цитировал проповедь целыми фразами, пока не выяснилось, что женщина та была воровкой, и её не препроводили в тюрьму. Должно быть, высокомерие гениального учёного по отношению к религии происходит с тех самых пор, равно как и усмотрение необходимости в грехе для достижения искомого милосердия Божьего.
Заядлый кокаинист, Зигмунд Фрейд выкуривал за день два десятка кубинских сигар, отчего заболел раком нёба, по поводу кот. был многократно оперирован, и долгие годы спасался от нестерпимой боли морфием. Так что, несуществующий Бог не игнорировал Фрейда при распределении милосердия.
Во всяком случае, человек набожный (тот же Ф. Достоевский – к примеру) счёл бы страдания последних лет жизни учёного – несомненным воздаянием за непомерную гордыню, относимую православием ко грехам смертным, а согласно Данте Алигьери – гарантировавшую доброму доктору персональное местечко в соответствующем круге адском.
Впрочем, противостояние Сигизмунда-Шломо Фрейда непризнанному им лично Богу – типичная форма жизни учёного-исследователя – затянулось много дольше, чем планировал Фрейд (неоднократно назначавший даты собственной смерти). Независимость д-ра Фрейда закономерно потребовала от него самостоятельной организации собственной кончины: пришлось убедить своего врача ввести ему в вену смертельную дозу морфия. Никто не посмел возражать Фрейду (единственному воплощению Бога в его мире, обитателями кот. были все близкие ему люди). Он ушёл из жизни по собственному желанию, когда болезнь сделала его дальнейшее пребывание на земле бессмысленным, и миссия его была, таким образом, завершена – в силу несомненной незаменимости Фрейда.
«Только малодушные оправдывают себя рассуждениями о том, что умереть, не достигнув цели, значит умереть собачьей смертью, – писал японский отшельник Ямамото Цунэтомо в книге «Сокрытое в листве», (посвящённой пути самурая, целенаправленно идущего на смерть), – Все мы желаем жить, поэтому неудивительно, что каждый пытается найти оправдание, чтобы не умирать. Но если человек не достиг цели и продолжает жить, то он проявляет малодушие».
Решение умереть, принятое д-ром Фрейдом, следует таким образом расценивать не иначе, как проявление великодушия.
Существует и не слишком широко известный ответ на вопрос, какой цели не достиг Зигмунд Фрейд. 25 апреля 1917 года (в том самом году стал известен диагноз «рак нёба») д-р Фрейд делает в своём дневнике запись: «Не получаю Нобелевской премии».
Как мы знаем, Фрейд не ошибся.
© 3.3.2008.
ПётрКакПётр.