МЕМУАРЫ. Часть 1
- Знаешь,- сказала Нина, когда мы уселись с ней за столик в буфете нашего проектного института с двумя чашечками кофе, - а ведь Николай женился на тебе назло.
- Как это - назло? Кому?, - с недоумением спросила я.
- Понимаешь, у него была любовь. Большая любовь. Кстати, она была твоя тёзка, это, наверно, тоже сыграло свою роль. Ну вот, так он застал её в весьма недвусмысленной ситуации с другим мужчиной. На следующий день, придя на работу, он мне об этом рассказал, и заявил, что, мол, теперь женится на первой попавшейся девушке. Вот ты ему и попалась.
Нина пришла работать к нам в институт года два спустя, после того, как мы с Николаем расстались. Она, услышав мою фамилию, спросила не имею ли я отношения к её бывшему сотруднику Николаю. Узнав, что имею, она и открыла мне глаза на произошедшее.
Осень 1953 года выдалась необычно тёплой и солнечной - было настоящее бабье лето. Меня, вместе с бригадой из десяти человек, послали в колхоз на картошку. Было совсем не тяжело и необычайно весело. Кроме сбора картошки, мы ещё развозили по сараям подсохшее сено с лугов на возах, запряжённых лошадьми. Мне доверили одну смирную лошадку, и я гордо восседала на возу с сеном, с вожжами в руках.
По возвращении в город оказалось, что на моём лице снова появились ненавистные веснушки. Когда мне было лет пять, зная мою слабость и желая меня поддразнить, мой папа как-то мне сказал: «Веруша, у тебя же на лице всего одна веснушка!» А когда я прямо-таки зарделась от счастья, добавил: « На всё лицо.» Рёву было! До сих пор помню. Но я отвлеклась.
Когда мы вернулись и вышли на работу, оказалось, что в нашем коллективе появился новый сотрудник. Это был бывший фронтовик, тридцати лет от роду. Довольно симпатичный стройный блондин. У нас в фойе института рядом с гардеробом стоял столик с радиолой. И в обеденный перерыв, наскоро перекусив, мы - я имею ввиду молодёжь - шли туда потанцевать.
Так я познакомилась с Николаем. Он стал усиленно за мной ухаживать. Мы стали встречаться после работы и гулять по чудесным Рижским паркам, ходили в кино. Как-то мы проходили мимо ЗАГСа.
- У тебя паспорт с собой, - спросил Николай.
- С собой. - ответила я с удивлением, - а что?
- Пойдём, зайдём сюда.
Так мы подали заявление в ЗАГС, а через две недели расписались.
Любила ли его - не знаю. Я над этим не успела задуматься. Но мне, безусловно, импонировало, что такой взрослый человек, герой войны, да ещё и приятной наружности, ухаживает за мной, восемнадцатилетней девчонкой.
Кроме того, я ведь жила совершенно одна: родители мои погибли в войну, бабушку я похоронила немного более года тому назад. Родственники не в счёт - у них у всех была своя жизнь, которая не пересекалась с моей. Хотелось семьи. И это решило всё.
Через положенные девять месяцев родился мой сынок Саша.
У меня ещё в роддоме совершенно пропал аппетит, было какое-то затуманенное состояние. Ничего не хотелось. Намного позже я узнала, что это называется - послеродовая депрессия. Видимо, тогда у меня и пропало молоко. А может быть, оно и вовсе не появлялось. Врачи ничего не замечали. В детской поликлинике весы показывали, что ребёнок прибавляет в весе нормально.
У груди он, пососав, засыпал. Не кричал. И я не понимала, что это - от слабости. Я вообще жила в каком-то оцепенении.
Через какое-то время что-то всё же начало проясняться в моей голове. Меня что-то насторожило в поведении ребёнка, и я поделилась с соседкой. Она порекомендовала мне одного старого врача, который был уже на пенсии, но в особых случаях принимал на дому. Я отправилась с Сашей к нему. Встретил он меня поначалу неприветливо, стоял в дверях, не собираясь пропускать в квартиру. Когда я разревелась, он смилостивился и принял нас.
Взвесив ребёнка и осмотрев мою грудь, он произнёс:
- Мамаша, у Вас же нет молока, а ребёнок весит меньше, чем при рождении.
И продиктовал мне рецепты смесей, которые я должна варить для кормления ребёнка.
Дела пошли на поправку. Но... В те далёкие годы дородовой декретный отпуск составлял пять недель, послеродовой - семь. Я использовала его и причитавшийся мне очередной отпуск, и мне надо было выходить на работу.
Брать отпуск за свой счёт не было возможности - денег катастрофически нехватало. Решили отдать Сашу в ясли. Смеси для кормления на весь день я приносила с собой.
То ли в яслях перепутали что-то с кормлением, то ли по причине того, что ребёнок всё-таки был ослабленный, но вскоре у него началась диспепсия. Положили в больницу. К диспепсии присоедилось ещё и воспаление лёгких. Меня, как не кормящую мать, не положили вместе с Сашей. Да ещё, по причине карантина, вообще не пускали к ребёнку. Я только каждый день подходила к окошку инфомации и справлялась, как здоровье моего малыша.
В этот предновогодний день, 31 декабря 1954 года, меня пустили к Саше. Я не поняла, что пустили меня потому, что мой малыш умирает. И никто мне об этом не сказал. Я носила его на руках по палате, укачивала, а потом, уже ночью, спящего, положила в кроватку, села рядом и задремала. Проснулась, словно от удара: ребёнок мой судорожно вдыхал воздух, губки у него посинели, потом судороги прошли по всему его тельцу, и он затих. Я закричала, прибежали дежурный врач и медсестра. Меня увели. Что было дальше, я плохо помню.
Потом были похороны. Это я тоже плохо помню. Всё было, как в тумане.
Но через три недели мой муж заявил мне, что в Риге жить он больше не хочет, и уезжает в Москву. В Москву так в Москву. На фоне всех предыдущих событий это меня не особенно-то и тронуло. И он уехал...
А я осенью 1955 года я поступила на заочное отделение Ленинградского Индустриального
Института, где встретила свою настоящую и единственную любовь. Мы прожили вместе более сорока лет. У нас родились две дочери, а затем появились и внук с внучкой.
Если бы не смерть моего маленького сына, не было бы,наверно, в моей жизни этих счастливых лет. Может быть, были бы другие. Не дано нам это знать...
Могу только сказать, что мне в этой жизни воздалось!