Капель

Серёга шоферил с восемнадцати. Сейчас, через столько лет, он уже водитель первого класса. А это не мало. Во-первых, все лучшие наряды – его, и денежки тоже сами идут. Во- вторых, авторитет, а это значит, что клиенты сами его ищут, а не наоборот. Ну, и на левые заработки начальство закрывает глаза – где они ещё такого специалиста найдут. Вот и считайте: куда ни кинь - Серёга не в обиде.
Леночке его тоже не на что обижаться. Живут не хуже людей, а будут жить ещё лучше. Всё же только начинается...

…Когда светофор мигнул жёлтым глазом, а потом переключился на зелёный, машины ринулись озверелой стаей, как с цепи сорвались. И только один ряд уткнулся в чёрную Волгу, застывшую и закрывавшую дорогу нетерпеливо ревущему железному стаду. Оглушительные гудки результата не давали. Подошедший постовой постучал жезлом в боковое стекло водителя, но он как лежал лбом – в руль, так и остался без движения.
Первая мысль – пьяный, но с виду не похоже. Вызвали Скорую, позвонили в вытрезвитель. Машину оттащили к тротуару.
Доктор на Скорой оказался с головой, традиционно не мыслил: раз шоферюга – значит алкаш. Отвезли в Городскую больницу, где и опредилили, что сердце у парня нуждается в серьёзном "капремонте".

Долго Серёга приходил в себя, долго врачи трудились над его распростёртым телом, а когда больной, наконец, открыл глаза и осмотрелся, то увидел вокруг толпу людей в белых халатах.
- Вы чего? – только и нашёл он, что спросить.
- Это ты чего? – развеселился крупный мужчина с бритой головой и огромными в рыжих волосах руками, - Это мы тебя спрашиваем, что за загадки ты нам задаёшь? С виду молодой, красивый, а нарушаешь правила уличного движения. Ты хоть помнишь, как дело было?
Серёжка, вспоминая, напрягся, нахмурил лоб от усердия:
- Ну…дали мне наряд…Путь не близкий…Я заправился и поехал… Светофор, вроде, красный был…А зелёный так и не загорелся…Сломался, что ли?
- Чудак-человек! – засмеялся бритоголовый, - это ты сломался, а не светофор!
- Я? – не понял Серёга, - вроде, руки… ноги… голова…
- Эх, ты «голова»! А самого главного в себе не заметил. Сердце тебя подвело. И всего-то маленькая деталька, а без неё – стоп, машина.

...Лёжа на своей койке в палате, Сергей бесцельно смотрел в окно, где бесконечной цепью тянулись облака и меняли свою окраску, смотря каким боком поворачивались они к солнышку. То вздымались розовые, пышные, аппетитные перины, то вытягивались смешно друг за дружкой длинноклювые аисты. А то жемчужные, ажурные покрывала провисали почти до земли, как занавес в театре.И вдруг плотные лохмотья, как бы из серого сукна, накидывались на все эти «развлекушки», принесённые незнамо с какого бока порывистым ветром... и... в просветах проглядывала такая голубизна необыкновенной чистоты! Откуда что берётся?

В иные времена много ли было охоты у Серёги задирать голову вверх и разглядывать зачем-то небеса? Ему, водителю первого класса, женатому мужчине, занятому не менее важными проблемами, чем ворон считать? А тут, поди ж ты, лежишь, как чурка какая-нибудь, и в голову лезут разные мысли, вроде этих облаков.
       «Странное дело, - думал Серёга, - как там в песне поётся: «девять граммов - в сердце, постой»...чего-то там дальше... «не везёт мне в смерти – повезёт в любви». Неужели всего девять грамм – и смерть? А сердце сколько весит? И что значит: не везёт в смерти? Не берёт пуля, что ли? Так это ж хорошо. Значит, жив остался.
А Серёге и со смертью повезло и с любовью. Тьфу-тьфу-тьфу, как говорится. Воспоминания о Ленке были и приятными и тревожными. Как она там? Ведь на четвёртом месяце. Надо маме в Дмитров позвонить, пусть приедет, поживут вместе, пока он тут прохлаждается. Деньги у Ленки есть, он ей всю получку до копеечки приносит. А «левачок» не стал отдавать – копил к рождению сына.

А всё-таки молодцы они с Ленкой! Четыре года держались, не рожали. Да куда денешься? Ютились по углам, снимали комнатушки за городом. А платить чем? Вот Серёга сердце и надорвал, по ночам разгружал товарняки. А теперь, когда начальство расщедрилось и «отвалило» им аж двухкомнатную – то сам Бог велел обзавестись потомством. Квартирка, правда, не ахти, не новая и не в центре. Но как Серёга помнит их первые ночи в своём доме! Спать не могли, ходили из комнаты в кухню, из коридора в ванную и всё не верили. Все стеночки вот этими руками оглаживали, кафель готовы были целовать – своё же, собственное!

Серёга лежал на койке и мало реагировал на то, что творилось вокруг него. Покорно открывал рот и глотал таблетки, послушно переворачивался и подставлялся под уколы. А соседей он вообще почти не видел и не слышал. Думы одолевали. Откуда что берётся?...

Больничная жизнь вокруг него проходила своим чередом, не похожая на ту, что крутится за окнами корпусов целого медицинского города. Но в чём-то и самая обыкновенная, человеческая. Медицинские работники – это народ особый, привыкший ко всему, что связано с человеческими телами, с физическими страданиями, а подчас и с расставаниями навеки с этими телами, для которых они сделали всё, что могли. Вот только что пациент стонал и метался...вот замолчал и закрыл глаза... вот его деловито накрыли простынёй и увезли из палаты. Как не было человека.
И вот уже персонал пьёт чай с тортом, принесённым другими, благодарными родственниками, под стоны и скрипы страждущих стариков и старушек. И это не равнодушие, а переполненные молодостью трудовые будни. Эти же мальчики и девочки домой не уходят сутками, кормя, умывая и обласкивая тех, кто в этом особенно нуждается. Жизнь-то не стоит на месте.

Серёга поправлялся медленно. Ещё несколько раз случались приступы. К нему бросались всей дежурной бригадой и общими усилиями вытягивали парня с того света. Замечательное зрелище представляла эта слаженая работа практиков, работающих сутками в самом тяжёлом отделении - реанимации. В любое время привозили людей в критическом состоянии. И врачи, не взирая на возраст и авторитет, работали, не покладая рук, пока была надежда удержать и сохранить жизнь больного.
Они напоминали сплочённую артель то ли строителей, то ли ремонтников. И терминология была рабочая: «Внимание, даю ток!», «Запустили!», «Даю центральную!», «Синус нормальный!» Серёга по ночам просыпался от их слаженного, скупого говора и восхищался: «Ну, прямо, как у нас в гараже!».

        Серёга серьёзености своего состояния не понимал, и как только немного отпускало, тут же порывался встать, позвонить Ленке и на работу: как они там без него? Но со временем до него всё-таки дошло, что дело - то не такое простое, как казалось сначала. Сердце «взбрыкнуло» не на шутку. Ему строго-настрого запретили вставать, и эти ежедневные, унизительные процедуры на людях, да ещё с помощью молоденьких сестричек, бесили до зубовного скрежета.

После Ленкиных визитов долго не мог успокоиться. Её бледное встревоженное личико было таким растерянным, беспомощным… Они-то расчитывали, что Серёга будет ей опорой во время беременности, а тут такая подлость приключилась.

Чтобы как-то успокоиться и унять ноющую боль в груди, стал Срёга вспоминать свою собственную жизнь. Поворачивать события и так и этак, разглядывать их как бы со стороны и оценивать уже с высоты сегодняшнего опыта.
Ох! Много он наломал дров по-молодости, да ведь молодость на то и существует, чтобы силушку попытать.
       Это ж сколько он времени угробил впустую! Просто целые годы! Такие сильные, молодые, самые нужные годы, собственной жизни пускал под откос! Ну, школу закончил с грехом пополам. Ладно. В институт не захотел – хоть режь его. Пока с матерью и отцом препирались о будущем, его запросто забрали в армию. Он тогда с облегчением вздохнул: «Ну и что? Зато с ученьем этим от него отвязались». В армии уже выучился на шофёра. Но вообще-то скоро понял, что военная служба – ох, не сахар.

Стал считать месяцы и дни до дембеля. Вернулся. И давай догуливать, что за два года не добрал. Опять отец с матерью за него тогда крепко взялись. А Серёге - всё нипочём! Вот тут он с Ленкой и познакомился.
Как-то чудно получилось. У неё на остановке троллейбуса ручки у пакета оборвались. Серёга стал подбирать апельсины и яблоки, укатившиеся аж на проезжую часть. Он тогда без машины был. Ну, собрать собрал, а положить некуда. Он девушку усадил на скамейку, а сам пошёл в палатку за пакетом. А потом уж и до дома проводил. Как смелости хватило! Даже телефон записал.

Девушка ему сразу понравилась. Он бы женился на ней, не задумываясь, да девчонка оказалась - «крепкий орешек». Они встречались два года, потом сняли комнату под Москвой и, несмотря на скандалы дома, Серёга с Леной стали жить вместе. Она настояла, чтобы в ЗАГС не спешить, и лучше узнать друг друга.
Серёжка очень гордился своей подругой. Во-первых, красавица, во-вторых, медсестра с образованием, в-третьих, хоть и обидно признавать, но умней она его оказалась.
Они расписались всего четыре года назад. И вот теперь, после того, что они вместе пережили и только-только начали вставать на ноги, Серёга всех подвёл. Именно, что всех!

К нему так остро подступила своя вина перед отцом с матерью…Хоть кричи. Что они зря, что ли бились с ним, дураком, уму-разуму учили? Перед младшими братьями-близнецами Вовкой и Лёшкой полной скотиной себя почувствовал. Жил в своё удовольствие рядом, а на пацанят – никакого внимания, будто и нет их вовсе. Что это у него родная кровь так взыграла? Или, как это называется...тьфу! Совесть заела. Сидела где-то глубоко и вдруг проснулась, зараза! А если бы он ломанулся вместе с машиной и не на светофоре застрял, а - в столб? Или бы в КАМАЗ вмазался? Собирать бы нечего было...

        Так бы и ушёл из жизни, перед всеми виноватый. Сейчас хоть есть время с близкими примириться, прощения попросить. Ленка простит, что оставил её одну со всем справляться. Она же не дура. Мать с отцом тоже, небось, рады, что живой и целый остался. Братанов надо будет в цирк что ли сводить или к кошкам Куклачёва. Обалдеют, разбойники, от радости. Серёга невольно заулыбался, вспомнив смешных, вихрастых братишек, и так сладко заныло сердце...Спасибо, что не опоздал.

Да и с деньгами он, конечно, «перегибает палку». Конечно, чем больше «бумажек», тем лучше. Ну, что они с Ленкой голодные или раздетые? Или мебели им нехватает? И почему коляску будущему ребёнку надо покупать непременно плетёную, как в витрине Детского Мира? Мать рассказывала, сам Серёга до трёх лет в корыте, поставленном на два табурета, спал. Нет, у них с Ленкой, конечно, дело до корыта не дойдёт, но рвать жилы только, чтоб её подруги Тонька с Катькой пришли и сказали: «Ах!». Это, извините, чушь собачья! Лучше он на эти деньги Ленке колечко купит с камушком. Какое она захочет.

Или, когда в декрет пойдёт, сядут они на пароход и поедут по Волге. Никуда не спешить...берега проплывают мимо...главки церквей сверкают голубизной и золотом...И Ленкина кожа будет пахнуть рекой. И её волосы тоже будут отливать золотом на солнце. Они будут вдвоём...Ой! Что я? Втроём. Говорят, младенцы в утробе матери всё слышат и чувствуют. Пусть НАШ, тоже почувствует, как его ждут и любят. Серёге раньше хотелось мальчика, только пацана, чтоб с ним на рыбалку, на лыжах...А сейчас ему всё равно! Пускай дочь! Будет он сказки ей рассказывать, песенки петь. Господи! Он не опоздал! Он живой, и они всё, всё ещё успеют. Спасибо!

А кому, собственно, он всё время «спасибо» говорит? Раньше всё некогда было Серёге задумываться о Высоких материях. Мать куличи снесёт в церковь освятить, живой водички принесёт, свечку зажжёт, когда о близких покойниках вспомнит. Да и сам он автоматически буркнет: «Слава Тебе, Господи!». Но бессознательно, без сердца. Все так говорят. А тут вдруг такая маята сердечная пошла... Но как и кого благодарить, когда слов нужных не знаешь. И хотел покаяться, да слёзы в горле наждаком застревают...

        И всё-таки они хлынули. Сами. И не пригодились никакие разговоры, веские доказательства и длительная подготовка. И без предназначеных для такого момента слов ощущаешь сердцем прямую связь - говори, говори, плачь, плачь, не оглядывайся вокруг, принимай на грудь Отеческую Любовь.

Вот так всё и получилось. Серёга лежал носом к стенке и утирался углом пододеяльника. Никогда не думал, не гадал, а как будто прошёл сеанс психотерапии. Кто его знает, что это такое. Будто воды родниковой напился после долгой и утомительной дороги. Такая свежесть внутри, такая лёгкость во всём теле...Полетел бы...

За окошком суетливо переговаривались воробьи. Лил первый весенний дождик. Серёга лежал, закинув руки за голову, спокойный, умиротворённый. Он жалел мокрых, взъерошеных воробьёв. Залитые дождём, будто заплаканные окошки хотелось протереть и утешить. Он любовался каждой оттаявшей веточкой с набухающими почками. И такая в мире музыка стояла от весёлого чирикания, радостного потягивания, пробуждения природы от зимнего сна, и от этой живой, бодрой капели, что барабанит за окном! Сердце безо всяких лекарств успокаивалось само собой и, казалось, что всё идёт на лад и всё хорошее ещё впереди. «Кап-кап-кап» – бьют капли о подоконник. «Тук-тук-тук», – вторят им сколько–то там граммов Серёжкиного сердца.

Пока Серёге нечего делать, режим-то постельный. Но голова не хочет подчиняться строгому режиму, и мысли шуршат, шуршат где-то там в глубине «черепушки». Откуда что берётся? Но про одну-то мысль он точно знал, откуда берётся и кому посылается: «Я люблю тебя, Ленка-а-а!» Уж этого ему никто не может запретить...
 
       Да, тихо он прокричал, тихо. Под одеялом. А вы думали, он на всю палату заорал? Ну, вы скажете тоже! Он же не псих.