Р У С С К А Я Д У Ш А
Деньги у диспетчера, ну а хрена толку ли?
Снова все с похмелья, значит, все с нуля,
Влез в кабак я с вечера, словно в нору с волками,
- Ради утоления, не забавы для.
Эх ты, жизнь моя, беспросветная!
И соседи за стеной многодетные.
Перемелемся мы, перемаемся,
Глядь – и снова без денег шляемся.
Вальку шалопутную знал еще со школы я,
В классе пятом, вроде бы, да в тринадцать лет,
А теперь валютные у нее приколы, гля
- Сунула на входе мне проходной билет.
Эх ты, жизнь моя, ты жестяночка!
Ой, Валюха ты, молдаваночка.
Перемелется все, перекалится…
Что ж она так призывно мне скалится?
Сразу к бару-шопу я:- Наливай отравы, друг.
Помянем женатую сволочную жизнь,
А Валюха попою стул корежит справа вдруг:
- Так ее, проклятую! Ну, теперь держись!
Подавай нам свободу сексовую,
Если жисть – так жисть полнокровную!
Перемелется все и помянется,
А наутро следов не останется.
Потреблял с Валюхою литрами – не стопками,
Денгьги разведенные – из кармана в бар,
А потом, «под мухою», гдето там в подсобке мы
Понизу сращенные выпускали пар.
Эх ты , жизнь моя, покатилася,
И к Валюхе на грудь опустилася,
Что ж ты светишься яркими бликами,
Неужели любовь мы накликали?
И затем с билетиком, что мне Валька скинула
Сели за картишки мы – масти вперехлест,
А Судьба валетика под туза задвинула,
Деньги галаретками – все коту под хвост!
Эх ты, жизнь моя, обломилася,
А Валюха куда-то вдруг смылася,
Я полез на крупье с кием вроде бы,
А меня все за это – по морде, блин.
Утром перед зеркалом – рожа перекошена,
А под глазом синее – словно макияж,
Что ж ты, Валька, сделала, стерва нехорошая?
Душу кроет инеем, а в руках мандраж.
Эх ты, жизнь моя, клерасильная!
Где же джина найти мне всесильного?
Глядь налево, а из холодильничка
Словно манна мне – джина бутылочка.
Выпил я, конечно же, ну, а хрена толку ли?
- Снова все с похмелья, значит, все с нуля,
Влез в кабак я вечером, словно в нору с волками,
Для поминовения – не забавы для…
Эх ты, жизнь моя, беспросветная!
И соседи за стеной многодетные,
Опохмелимся, брат, перемаемся,
Глядь – и снова без денег шляемся!...
К А З Н И Т Ь Н Е Л Ь З Я П О М И Л О В А Т Ь.
Дед Федор сидел на табурете у печи и пыхтел в ее поддувало «Примой». Семиградусный морозец покрыл стекла окошек снаружи замысловатыми виньетками. В печи озорно потрескивали дрова, выдавая в хату тепловые волны, способствующие веселому восприятию жизни. Однако никакого предновогоднего настроения у деда не присутствовало, хотя до праздника и оставалось уже всего-ничего – каких-то пару дней. Объяснялось хандра весьма прозаически – вечор с кумом Василием, корешем его годов, выкушали литр отменного «первача»-самогона, который добыли самым что ни на есть незаконным способом – вскрыв сундук бабки Анюты, законной супружницы деда Федора. Они, конечно, честно тут же долили десятилитровую бутыль до прежней отметки чистейшей водой из артезианской скважины, справедливо рассудив, что некоторым из гостей восьмидесятиградусное пойло может стать костью в горле. Бабка Анюта не совсем поняла их добрых побуждений. Вернувшись с посиделок, она поймала обоих дедов на месте преступления, когда от «доказательств» оставалось едва грамм сто, а кумовья вовсю горланили «Ой ты, Галю…». С порога оценив обстановку, она тут же засветила любезному супругу снятым с ноги валенком, а деда Васю просто выпроводила пинком ноги за дверь, благо жил он через дорогу…
К чувству обиды за довесок валенком примешивалась еще и частица вины за вчерашнее – самогон все-таки бабка для Новогоднего стола запаривала.
- Эх, рановато начали отмечать все же,- терзался сомнениями дед Федор.
Хлопнула входная дверь и в хату вкатилась дородная бабка Анюта, потирая озябшие на морозце ладони.
- Ну, чего сидишь, кого ждешь?- сходу накинулась она на деда.- А свинью кто резать будет? А ну, бегом за Васькой, а то с евонной Фроськой колбасы к празднику начинить не успеем.
Это означало прощение за вчерашний вечер, ибо что-что, а не разговаривать с мужем после очередной ссоры бабка могла неделями. Враз повеселевший дед Федор, натянув кожух и нахлобучив шапку, заспешил к куму через дорогу.
- Я к свахе сбегаю, за машинкой для начинки колбас!- вдогонку ему закричала половина.- Глядите мне, ежли что…
А навстречу деду из калитки напротив уже спешил кум, как-то странно и часто моргая правым глазом. За его спиной грозной тенью вырастала Евфросинья – жена.
- Ты чего, Васька, гляделку вывихнул?- поинтересовался у кума дед Федор.
- Федька, ты скажи, нет, ну ты скажи – говорила твоя, что надо сегодня свинью резать?- издали зачастил кум.
- Ну, говорила,- согласился с ним тот,- только нге вчера, а сегодня…
- Етта у него похмельный сирдром действующий,- туманно, по-научному объяснил бабе Фросе супруг.- Да какая нафиг разница – вчера, сегодя! Главное – сполнять надо. Так, Федя?
Обалдевший кум неопределенно мотнул головой.
- А где Анюта?- спросила баба Фрося.
- За ентой… хреновиной пошла… ну, которой начинять…
- Ага, ясно, тогда пойду столы под мясо готовить,- успокоилась враз бабка.
- Так ты, Фрося, того, плеснула бы там чего-нито,- засуетился дед Василий.- Для сугреву,так сказать…
-Цыть!- шикнула на него жена.- Вчера нагрелись. Под свежину налью – когда свинку заколете. Пока же – за дело!
А дело было не совсем простым. Свинье Машке, предназначенной на закланье, пошел второй год, кормили ее на совесть, так что вымахала она весом под три центнера. Сажок, в котором она выращивалась, был уже тесноват. И поэтому друзья решили попросту выпереть из него свинью, а уж там на подворье, и произвести экзекуцию.
- Давай, Федька, залазь и вышибай ее оттель,- предложил дед Василь.
- А почему это я?- взвился кум.- У тебя вон морда поширше моей раза в полтора. Да и в плечах опять же…- польстил он.
- Хто в этом доме хозяин?- не принял лести дед Василь.- Свинья твоя, ты и доставай ее из закутка. А я пойду нож пока найду.
И он поспешно скрылся за дверью хаты.
Крякнув с досады, дед Федор сложился вдвое, еле протиснувшись в узкую дверь сажка. Машка встревожено хрюкнула и скакнула в противоположный от него угол.
- А ну, пошла отсель, квартирантка недорезанная!- прохрипел согнутый в три погибели дед, пихая свинью обеими руками в направлении дверцы. А затем, обозлившись, изловчился двинуть ее ногой в жирный зад. Это было его ошибкой. Машка, утробно взвыв свинячьим визгом, заметалась в темном и тесном постранстве сажка, придавив, наконец, этим самым задом деда Федора так, что у того в глазах помутилось…Очухавшись, он почувствовал, что сидит… в корыте со свинячьим хлебовом, а самой Машки уже и след простыл. Она весело носилась по двору, забыв обиду, нанесенную его ногой в валенке. Зато теперь обиделся дед.
- Ах ты, полуфабрикат ходячий!! Меня, кавалера двух орденов «Славы» и медали «За Отвагу» - задницей в отходы?! Да я из тебя счас без всякой машинки колбас понаделаю!
Подобрав валявшийся неподалеку внушительный кол из ограды, он решительно пошел в атаку. Свинья, углядев жердь, поняла, видимо, что шутки закончились едва начавшись. Поэтому, всхрапнув почти по-лошадиному, понеслась по периметру хоздвора, отгороженного глухим забором.
Как раз в это время в приоткрытую калитку занесло деда Василия, весело помахивающего огромным немецким тесаком времен Великой Отечественной. В другой руке у него была зажата поллитровка, заткнутая кукрузной кочерыжкой. Трехсоткилограммовый таран со вздыбленной щетиной подсек его как раз под самые коленки. Тесак полетел в одну сторону, поллитровка, блеснув на солнышке стеклом – через забор, а сам дед, прокатившись на Машкиной спине пару метров, благополучно зарылся, наконец, в огромную кучу навоза, оставленную посреди двора до весны. На пару минут замерли все трое: свинья – в углу хоздвора, а деды кто где. Вытряхнувшись в конце-концов из навозной кучи, дед Василий взвыл не своим голосом.
- Федька, ты знаешь, какую свинью подложила нам ента тварь? Я ведь бутылку самогонки еле-еле у зятька выклянчил! Ну, хвашистка проклятая, счас я тебя уделаю!
Скрывшись на пару минут в сарае, он появился оттуда, держа в руках киянку – трехкилограммовый деревянный молоток для жестяных и кровельных работ.
- А ну, лови ее за ухи, я ей в лоб закатаю! Оглоушим, а потом спокойно дорежем.
- Нет уж, лови ты, ты поздоровше,- отказался дел Федор, забирая у него молоток.- Я уже раз в сажке попробовал…
Зажав Машку в углу двора, дед Василий молодецки ухватил ее за огромные уши-лопухи.
- Лупи!!!
Кум отчаянно взмахнул деревянной кувалдой, свинья дернулась в сторону… И тут же раздался отчаянный вопль деда Василя.
- Шо ж ты, гад, по рукам ?!!- он, подвывая, рванулся к калитке, впопыхах дернув ее на себя неподбитой рукой. Она, естественно, захлопнулась, с другой стороны раздался звонкий щелчок – щеколда упала в паз. И кумовья остались с глазу на глаз взаперти в обществе очумевшей от удара хавроньи.
Дед Федор сориентировался первым и подхватил отлетевший в сторону немецкий тесак.
- Не боись, Васька, я на войне метров с двадцати вот такими ножичками в живую мишень попадал!
Просвистев в воздухе, грозное оружие отсекло у Машки кончик уха-лопуха и мягко по рукоять вошло в стену саманного сарая.
- Промазал, надо же!- огорчился дед Федор,- старость не ра…- и тут же осекся.
Взбесившаяся от двойной боли свинья уже не убегала от них с кумом. Опустив голову к земле, она рыла передним копытцем землю, а налитые кровью глаза с ненавистью были устремлены на них…
Злобно хрюкнув, Машка пошла на них, с каждым шагом убыстряя ход.
Первым оценил ситуацию дед Василий. Метнувшись к сажку, он взлетел на его крышу, словно наскипидаренный. А дед Федор не успел…
Поэтому пришлось ему поменяться ролями с бывшей жертвой – теперь уже он молодецкими прыжками измерял периметр хоздвора, спасаясь от свинского возмездия.
Наконец, улучив момент, он кузнечиком скакнул через глухую ограду…
Когда бабка Анюта с машинкой для выделки колбасы вошла в хату, кумовья приканчивали неразбившуюся чудом бутылку. Анюта открыла было рот, но дед Федор опередил ее.
- Ты знаешь, Анют, я тебя давно не просил о чем-нибудь важном. А теперь попрошу – давай Машку на приплод оставим! А на Новый год свари холодца – вон сколько глупых утей и кур по двору шляются.
А дед Василий в знак согласия задрал к потолку хаты незабинтованную руку.
И свинье Машке была объявлена амнистия.