В августе 1976 года я летел в г. Нукус ближайший к Аральскому морю аэропорт Советского Союза. Глядя на карту, я видел, что море это в пустыне и рисовалось мне сказочное место, где среди бескрайнего золотого пляжа плещутся лазурные волны. Уже в самолёте я узнал, что в Нукусе делать нечего, моря там нет. Море давно пересыхает, далеко отступило от крашеных берегов, что на карте, и оно меня не обрадует. Всё оказалось совсем не так, как мне мечталось. Я понял, что будет лучше проехать по приземлении на автобусе в другую сторону, до города Ургенч, т.к. за этим невзрачным именем оказывается скрывается великий Хорезм! Так началось моё путешествие по Средней Азии.
Пока летели, предприятие рисовалось безоблачным, как вид за окном. Билет в один конец и месяц свободного времени, что ещё нужно для приключения! Я мечтал видеть гигантские, как на картинках, барханы песка, караваны верблюдов на древних путях и пить настоящий чай в тени пальм у журчащих хрустальной водой арыков. И на этом пути ничто не могло меня остановить.
Через какое-то время самолёт начал снижение и приземлился в небольшом аэропорту. Я огляделся, и достойным внимание нашёл только то, что пассажиры озабочено разбегаются. Летели мы на восток, а солнце увы в обратную сторону и день здорово поубавился, стало сумрачно, а тыкаться в потёмках в незнакомом месте занятие безрадостное. Зная, что абориген всегда прав, я поспешил за толпой и успел на последний сегодня автобус до заветного для меня Хорезма. Ехали мы не долго, очередной сосед по креслу рассказал мне, что рядом с Хорезмом есть ещё один интересный город - также вожделенная Хива. Я позволил себе окончательно соблазниться таким поворотом маршрута и Аральского моря уже не дерзать вовсе. Обе эти точки ранее на карте я не находил и был страшно рад такому открытию. Так начались мои открытия.
Ехали всего-ничего и времени было не бог весть сколько, однако в Хорезме ситуация повторилась. Неизменно озабоченные пассажиры автобуса так же быстро разбежались, не общаясь друг с другом и с кем бы то ни было, потому что никого не было и ничего не было: ни газетных киосков, ни освещённых витрин магазинов, ни даже улицы. Я остался абсолютно один на пыльном, едва освещённом пятачке земли под столбом с лампочкой. Узнать я успел только направление, в котором находилась гостиница, и я поспешил в темноту.
В гостинице меня, конечно, никто не ждал, и у меня возникло некое нехорошее ощущение. Захотелось назад в небо, в розовые мечты. В глазах ещё стоял чудесный закат за иллюминатором самолёта, а тут уже была смоляная ночь, и что-то мне подсказывало, что частного сектора жилья здесь просто ещё не изобрели.
Однако у истории была предыстория. Обнаружилось, что есть "старая гостиница". Мне ткнули пальцем в темноту, и я, озабочено озираясь, побежал, моля бога, чтобы не в пустыню. Потом впереди блеснул огонёк надежды и ещё через какое-то время я увидел, что этот огонёк освещает вход в барак без номера улицы и названия. У входа на лавке сидела женщина – "ханума", и шагов за пятьдесят я закричал ей: "Салям алейкум!", как можно приветливее.
Это был край вселенной, но она была невозмутима, как всякий администратор гостиницы в ночи, когда охочие до отдыха командировочные бегают, как тараканы при пожаре, будто не знают, что "Мест нет". С той разницей, что она всё же была приветлива. Когда я сказал, что мне нужно место в гостинице, она задала удивительный вопрос: "А паспорт у тебя есть?"
Это было нечто! Я отдал паспорт незнакомой женщине, которая сидела у входа в какой-то барак. Она назвала мне какой-то номер и возможно это номер комнаты, в которой, кажется, есть единственное в этом мраке место способное меня приютить; и я ринулся в сумрак длиннющего коридора пока была надежда, что я не дурак, и мне после этого не придётся объяснять местному, плохо говорящему по-русски милиционеру, как я оказался здесь без паспорта.
В коридоре ждала своя незадачка: там толком ни черта не было видно и задирая голову в поисках номера комнаты на дверях, нужно было не убиться о рукомойники, которые почему-то торчали на высоте колена по всему коридору. О возможном существовании людей в тишине барака, говорила лишь звонко капающая в эти металлические рукомойники вода.
Почти на ощупь я вошёл в дверь душной комнаты. Постояльцы уже громко сопели. Там действительно стояло свободное нечто, заваленное матрацами, как мне помнится, почти до высоты груди. Их клали один на другой, когда они протирались, благо ваты хватает. Я разделся, шмотки скрутил и сунут под голову, влез, и меня тут же унесли волны сказочной персидской ночи, которые несли моих соседей. Такое видно это место.
Когда я проснулся, никого не было. Вещи были в порядке. Постояльцы – сельские труженики, они рано ложатся и рано встают и чужими вещами не занимаются. Я умылся в коридорном полумраке, по-прежнему в странном для гостиницы одиночестве, и потянулся в сторону ярко светящегося выхода. Моей доброй ханумы не было. На том же месте сидела другая женщина. На вопрос, где паспорт, ответила просто, чтобы я посмотрел у входа на столе. Там, куда она меня послала, действительно оказалось местечко и лежали всевозможные паспорта, и среди них мой родной! Она осталось сидеть, как сидела. Рубль за ночлег я уже отдавал, квитанций в их природе не существовало, мы кивнули друг другу, и я пошёл довольный всем. Паспорт со мной, кофр на плече, день только начинается, и мне открыты все пути.
Куда я спешил? Конечно же на базар! "Восточный базар" рисовался мне 1002 сказкой, его я должен был срочно повидать, а возможно и приобрести там что-то волшебное! К тому же я рассчитывал, наконец, поесть. Так и случилось. На Восточном базаре всегда можно поесть, что-то я там съел. Что же касается чудес, пока кроме подозрительно знакомой товарной скудости и нищеты смотреть оказалось не на что!
Или почти не на что, как бы не счастливый случай. Когда я проходил под воротами базара, мне повстречалась милая девушка, и поскольку это было такое особенное место "Ворота восточного базара", я с нею разговорился.
Она назвалась Юлей. Сказала, что работает секретаршей в организации с каким-то правильным названием. Всё было понятно и по-нашему. Она не спешила, и мы оживлённо беседовали. Восток стал казаться мне не таким уж ни на что не похожим, как ещё недавно, и подозрительно знакомые советские черты уже казались вполне симпатичными. Местные "мужички" время от времени проходящие или проезжающие мимо на своих повозках часто спрашивали у нас что-нибудь. Юля объясняла, и я слушая тоже что-то узнавал. Вопросы были удивительно просты и однообразны. Когда даже я почувствовал себя достаточно осведомлённым и взялся объяснять что-то очевидное сам, Юля остановила меня. Не надо, - сказала она, - они просто придуриваются. Видят местная девушка разговаривает с приезжим.
И действительно, проезжая мимо, каждый из них настолько выкручивал голову в нашу сторону, что рисковал направить совсем не туда своего осла. У повозок были большущие колёса, голову возницы, ещё и сидящего на куче добра, обращённую к нам долго было видно. Разговор иссяк, как мне было не горько, а расстаться пришлось.
Потом я посещал базары в Хиве, Бухаре, Самарканде, Ленинабаде. Чудеса были, а вот такой девушки больше не было. Оказалось, что кроме Юлии в некогда великом Хорезме интересного нет нечего.
Хива находится рядом с Хорезмом, туда я доехал на рейсовом автобусе за полчаса. Поездку мне скрасил очередной сосед по креслу. Он когда-то жил в России и охотно со мной разговорился. Хива, считал он, уже не та, и не город, а "просто кишляк" – деревня. Для меня это не возымело значения. Одно плохо – Хива мала, там есть старинные постройки, но всего этого мало. Самые милые уголки видел только там и базар в Хиве оказался лучше. Вполне солидным торговым местом там обычно служило расстеленное на земле покрывало, для чего на базаре и рядом использовался каждый уголок и узенький переулочек. На покрывале насыпалось пирамидками всё что угодно: конфеты в фантиках и без, кусковой сахар и печенье. Колёса крутились в метре от этих кучек, но это не смущало ни продавца, ни покупателей.
Простоту нравов в Средней Азии встретил во всём. Я видел как в Хорезме люди, устраиваясь на ночлег, расстилали покрывала вдоль стены вокзала. Воздух свежий, очень удобно - головой к стене. Летом модны у мужчин: ватные халаты. Ватник-телогрейка или чёрный пиджак при брюках-штанах заправленных в сапоги – одежда делового человека. Это при 30 градусов по цельсию! Головной убор – тюбетейка. Так как козырьков они не изобрели, то спереди бабай на базаре мог подоткнуть бумажку вместо козырька. Узнать во мне приезжего было легче марсианина. На каждом базаре чайханщик, либо парикмахер завидев меня кричал: Алёша, заходи!
Из сувениров там я приметил платки, которыми дедушки-бабаи подпоясывали халаты, оставляя сзади уголок, как пионеры у галстука. Это были очень симпатичные платки, я с удовольствием привёз был такой маме, но в продаже нигде не встретил ничего подобного.
Тюбетейка казалась классическим сувениром. Я готов был сделать себе такой подарок, но в продаже были страшненькие. В каждой республике, а я посетил три, тюбетейка имела свой орнамент. Пока я разбирался с орнаментами и приходил к мысли побрить голову под "страшненькую", запутался в выборе и не привёз никакой. Особенно расстраиваться не пришлось, в Москве в сувенирных киосках я мог купить и лучше, но момент был упущен. Были интересные национальные сувениры – ножи, но они были до несерьёзного малы. Кишлачники часто ходили с ножом. Их ножи также были малы, но больше сувенирных. Ношение ножей не демонстрировалось, ножны вешались на ремень над карманом брюк и свешивались в карман.
Нож для хозяйственных целей у меня с собой был. Мне его сделал старший брат, как только узнал, куда я еду. И это было нечто: шириной он был в три моих пальца и блестел как зеркало. Соседи в гостиницах всегда ликовали, когда я резал им дыни. Он плохо помещался в моём дорожном кофре, но времена были библейские, и я спокойно слетал с ним туда и обратно.
Что касается национальных орнаментов и черт, так вот, портрет Брежнева там также легко было встретить, как и везде у нас, но здесь он имел национальные черты. В каждой республике это был не совсем один и тот же человек и уж точно - то немножко туркмен, то узбек, а то таджик.
Как-то на базаре я видел, как группа туристов покупала простое белое нижнее бельё. Торговки сказали, что это французы. Это удивляло, но объяснение тому было. Они и носили-то все, как один - голубенькие джинсики и сверху что-нибудь простое, открытое и белое. Цена на это бельё была конечно же смешной, а ткань натуральный хлопок, потому что другого тогда в СССР не знали. Нейлоновые рубашки импортировались, но были редки и несравненно дороже. Таких рубашек там я не видел и не мог видеть, а вот нейлоновую японскую куртку совершенно неожиданно встретил и сначала даже не поверил глазам. Купить в Москве такую импортную куртку я имел очень мало шансов, возможно, как и продавец – здесь продать. Ещё встречал там сверхдефицитные японские женские зонтики "Три слона"! Дешевле чем в Москве!! Какой шайтан их туда занёс? За тридцать дней пребывания в Средней Азии в сентябре, я три раза наблюдал легкую облачность и три раза капало, но только однажды пыль на асфальте потемнела от влаги. Обычно небосвод зиял пустотой и солнце прокатывалось по нему как отбившийся от родителей колобок. Но жара в сентябре переносилась легко.
Из Хорезма я уехал в город с удивительным названием Чарджоу, в ночь поездом, чтобы спать в дороге.
Сев в вагон, я полагал, что там будет проводник, получу постель, а перед сном закажу себе зелёный чай. Куда там. На весь вагон было два грязных матраца, которыми я сначала побрезговал, а потом их подмяли люди знающие в жизни толк, не желая спать на досках. Проводник был в соседнем вагоне, но он исчез как только я не дал ему за бесплатный кипяток три рубля! А набирал я для соседей в их чайник. Сначала кипяток искали женщины, в нашем вагоне кипятка не оказалось, и они вернулись огорчённые. Тут я и вызвался - плёвое думал дело – сходить в какой-нибудь соседний вагон. Кипятка я набрал, но в свой вагон вернулся только на следующей станции, так как проводник перед исчезновением запер переход в наш вагон. Хорошо ещё, что интервал оказался не таким, чтобы чай успел остыть, а мои вещи уйти. Сосед оценил это и потчевал меня не только умной беседой. Тем я с благодарностью и отужинал.
Возможно, мне везло в этой поездке. Когда я ещё сайгаком бегал по вагону в поисках места, какой-то симпатичный аксакал завидев меня сказал, показывая пальцем вверх: "Полезай наверх и никого туда не пускай". Я понял, что это перст судьбы, так и поступил. Вскоре была станция, на которой аксакал сошёл, и появились эти соседи. Табунчик самочек разного возраста с детьми. Это были никак не дамочки, но именно самочки, а их предводитель - самец. Когда я в дорожной одежде укладывался на полке, сначала я потрогал её пальцем и увидев пыль - протёр. Когда появились они, самец тоже потрогал полку пальцем, и увидел скорее всего то же самое, он даже сделал ироническую гримасу взглянув на меня, но после этого он растянулся на полке в своём костюме и белой рубашке нарочито комично "где наша не пропадала". Он сразу начал со мной умную беседу, которая и закончилась вечерним чаем. Он разговаривал со мной и кроме этого только ел, больше он не делал ничего. Восток для мужчин!
Мы спали наверху. А внизу в нашем купе на одной полке спала старая женщина. Она была либо очень почитаема, либо больна, потому что на другой полке ютились остальные шесть душ! Я благодарен аксакалу до сих пор, внизу я бы сошёл с ума.
Чарджоу мне сразу понравился. Приехали мы туда очень рано. Городок чистый, маленький, миленький, но в нём я не остановился. Возможно потому, что никто не смог указать мне гостиницу, возможно потому, что её там не было. Но там я нашёл циклопических размеров древнее сооружение, которое называлось Амуль. Им я был впечатлён настолько, что зашёл в отдел культуры местного горсовета, хотел узнать больше об этом уникальном сооружении, хвалил его! Сотрудники отдела соглашались со мной, но никто никому ничем не оказался полезным.
В Бухару я отправился также в ночь. Это слово много значило для меня тогда, возможно ещё поэтому я поспешно оставил Чарджоу. Приехав, я неожиданно устроился на три ночи в интуристовской гостинице в однушке с телевизором и лоджией! Возможно эта гостиница была не популярна, потому что была далеко от центра, в той части города, которую называли микрорайон. Здание я совершенно не помню, меня всегда интересовали только старинные постройки.
Бродил я там по местам, куда редко заходят приезжие, и за спиной у меня частенько прокатывался камень брошенный рукой патриотического дикаря, "защищающего покой Эмира". Пока в качестве предупреждения. Часто появлялась сзади стайка детворы, когда я заговаривал с ними, самая маленькая из них поднимала кулачки угрожая. Слова мои они вряд ли понимали. Фотоаппарат их пугал – от него они начинали прятаться. Когда в одном месте, я набрёл на район, где были старинные артобъекты, и выбирал вариант интереснее, "голос за сценой" кричал мне, чтобы я уходил. Потом налетел какой-то русский дурак, типа "партактив", и с возмущением упрекал меня, что я снимаю "деревянное гнильё", дверь ручной работы, когда "рядом хорошие железные", деланые автогеном ворота. При этом он кричал, как глухой, думая, что я не понимаю его.
Некоторые аборигены общались охотно. Один молодой человек окликнул меня, когда я проходил мимо и заглянул в их двор. Парень открытый. Разговор простой. Спросил откуда я, женат ли и сколько мне лет. Оказалось мы с одного года, и оба не женаты. Они строили дом и колдовали вокруг бассейна. Отец хмурился, я чуть поговорил и ушёл.
Центр был в окружении самодельных домов. Такой дом по форме –производит впечатление почти гладкого куба с дверью посередине. На плоских стенах, без крыш и карнизов, обычно оконце-два на втором этаже. В плане это квадрат, чаще двухэтажный или только с одного угла, с внутренним двориком, т.е. вид его - редут или форт. Дом с улицы велик, но когда туда входишь, то видишь, тесный дворик и по периметру маленькие комнатки. В совершенной форме он конечно гениален. Вход в периметр через резные ворота с дверью. Внутренний дворик может иметь небольшой бассейн с фонтаном, травку и дорожки. Кусты роз и даже плодовые деревья. По второму этажу крытая ленточная галерея симпатичной конструкции из дерева увитая виноградной лозой. Двор - колодец, на дне которого ценнейшие в тех местах прохлада и покой. В сравнении с избой это конечно дворец, но изба сама среди двора, имеет не лишние сени-кладовочку, дворовые постройки, сарайчик, хлев, мой любимый сеновал и сад-огород.
Однажды я побывал в доме-кубе. Дело было так. Полдня я провёл в задушевных беседах с местным парнем. Он был в очень сложном положении. Пока он служил в армии, у него убили родственника, и он стал "кровником". На их языке это означало, что он должен мстить - убить и скорее всего за это "сесть". Служил он в России, и вернувшись жить по-старому уже не хотел. А тут такая незадача. А я то считал, что вендетта это где-то.
За разговорами мы и побывали у него в доме. Дом был не велик и прост. Во дворике зной, нет ни травинки ни влажного пятна. В пыли повизгивал щенок полузадушенный поводком - никто ему не помогал распутаться. Гуляли куры. В проходной комнате на полу, так прохладнее, лежала женщина с ребёнком. Спутник мой произнёс какое-то междометие, и они исчезли. Присесть в его комнате не на что – стульев нет, на постель неловко. Потоптались. Он показывал фотографии, армейский мундир, какие-то вещи. Собрался, и мы ушли догуливать день. Под вечер я удивился: ты гуляешь - не будет ли против твоя жена, у тебя ребёнок, домашние дела? Оказалась, что женщина, которую мы застали на полу с ребёнком, и есть его жена. Они официально не зарегистрированы, у них так положено. Он показывал свадебную фотографию, свой паспорт, у них принято подкреплять свои слова. За полтора года жизни в браке, она два раза выходила из куба, чтобы навестить родителей в кишлаке.
Говорили, что у них настоящие невесты именно такие, из кишлака. Среднее образование - уже большой недостаток для девушки, а девушка с высшим образованием мало кому нужна.
Резиденция Бухарского эмир называется "Арк". Правитель был велик и грозен. Аудиенции проводились в большом зале, без крыши. Просители уходя должны были пятиться пока не упирались задом в специальную стеночку за которой был выход, только после этого им разрешалось повернуться к эмиру спиной.
Это сооружение с высокими стенами, оно кажется ещё выше, из-за того что находится на возвышенности. По приданию с этих стен бросились вниз десять тысяч девушек, чтобы не достаться монголам. Стены эти такие же глинобитное, как и все их дома. Держится такая постройка за счёт деревянного каркаса, который внутри. В гражданскую войну оказалось, что крепость эта не крепость, так как пулемёт пробивает стены насквозь. Получается, что настоящего камня в их краях нет. Рассыпался в песок.
Кажется именно напротив входа в это сооружение находится рынок. На рынке я разговорился с двумя милиционерами, у которых что-то узнавал. Они зачем-то дурили мне голову тем, что можно купить ослика "ишака" всего за пять рублей. На самом деле так было несколько лет назад, когда вышел антинародный закон об ишаках. Советская власть даже им не давала покоя. В результате хозяева выгоняли животных из домов, и голодные ишаки ходили по городу и орали.
Около рынка легко встретить верховых наездников на ишаках. Для меня образ Хаджи Насретдина был свят, и я фотографировал наездников, хотя улыбок не было. Разговор об ишаках был не случайным. В детстве, читая о Хадже Насретдине, я точно мечтал ехать с ним рядом на ишаке, вот и подумал, почему был на ишаке не поехать в Фергану. Хотя бы гипотетически. Один из них как-то был в моём распоряжении. Седла не было, и я не решался сесть. Галоп на лошади без седла у меня был – специфическое удовольствие. Я хлопал его по шее, давал листья. Потом погладил ему спину против шерсти, поднялась пыль, тех самых "дорог странствий". Вот думал пропылесосить бы его сначала или помыть, да нечем. Так и закопал свою мечту. Трудно подчас разобрать, что есть блажь, а что сделать неприменно стоит, как бы глупо это не выглядело со стороны. Да и стоит ли вообще учитывать этот взгляд со стороны?
Самарканд оказался крупнее всех предыдущих городов. Там ходили троллейбусы, был государственный университет, который отмечал чуть ли не тысячелетие. По случаю юбилея понаехало гостей и сам первый секретарь Рашидов, и места в интуристе для меня уже не нашлось. А я было решил, что это мой вариантик. Милые девушки из гостиницы посочувствовали мне, и посоветовали "минобороновскую". Там я и устроился, в номере человек на восемь. Это были не сельские труженики, они не ложились рано спать, и я подружился со студентом, который приехал на сессию в университет, отпускником - папашей фотолюбителем как я и командировочным шахтёром - щуплым парнем, который чаще других ходил со мной, как ординарец.
На пути к центру нашёл я чудесную чайхану, где кормили меня пловом из огромного казана. Это самое вкусное место моего путешествия. Чайханы на берегу журчащего арыка я вообще не встретил, была одна у большой лужи, но посередине красовалось битое колесо от грузовика и недосуг было хозяину его убрать. Однако, зелёным чаем напоить могли везде. В Бухаре чудесная чайхана в историческом центре с бассейном – самое хорошее место, если надо посидеть и отдохнуть.
В Самарканде большой рынок завален дынями. Торговцы и чайханщики мужчины. Хлебные лепёшки пекут в большом количестве и приезжающие автомобилисты закладывали стопки лепёшек в багажники. Маленькая девочка в пёстром национальном костюмчике рассыпала стопку лепёшек в пыли у моих ног, стремительно бросившись на колени собрала их и убежала, я же за это время успел только поднять фотоаппарат.
Селянки, если попадают в кадр, закрывают лицо чем придётся. В фильме "Белое солнце пустыни" всё по сути правильно. Возможно деликатность этого момента тогда я, к сожалению, не учитывал.
Регистан – центральная площадь и место расположения главных храмов, мне не понравился, а вот вокруг мечети Биби-ханым я погулял с удовольствием. Сооружение к сожалению тогда рассыпалось и находясь рядом можно было слышать как где-то сверху скатывался очередной кирпичик. Тот самый, покрытый синей глазурью, секрет которой не раскрыт. Хочешь, собери все. Отношение к культуре - никакое. В музеях экспонировалось по три горшка на пустую комнату. В "Арке" случайно я оказался рядом с группой из трёх человек. Один из них был из администрации музея. Он в трех словах живописал основной зал и добавил: "Всё это фигня. Идемте в хранилище я вам такое покажу!"
Посетил в Самарканде обсерваторию мирзы Улук-бека, точнее то, что от неё осталось, и мечеть, где находится гробница Томерлана, кажется мне говорили Шир-дор, возможно и Гур-Эмир. В мечети полтора человека. В зале с гробницей никого. Я был один на один с прахом бога войны в полной тишине. Будь я военным, я мог мысленно обратиться к нему. Надгробная плита имеет шов. Басмачи в гражданскую войну вывозили её в Иран на верблюде, и так как плита для животины оказалась тяжеловатой её распилили пополам. Тимур это боевое знамя. Знамёнами у нас не бросаются. Плиту вернули. Но потомки не соратники, это те когда-то нашли уникальную плиту нефрита для надгробия, построили храм. Сейчас не нашлось даже ленивого сторожа. Желающий мог молиться рядом, мог и мочиться. В то время, когда некоторые утверждают, что Вторая мировая война началась от того, что по распоряжению Сталина побеспокоили этот прах. (!?)
В местечке "Афросиаб" – древнем городище, построек не было. Там были бахчи! Но стены великого Афросиаба-Мараканда неожиданно видеть довелось.
Дело было так. Мы с "гидом-ординарцем" из гостиницы шли вдоль бахчи, когда нас окликнули местные мальчишки. Бахча представляла собой большую территорию разделённую невысокими насыпями на частные квадраты, которые хозяева заполняли водой в период работ. Сейчас воды не было, межсезонье. Мальчишки нашли ход в земле, образованный обвалом. Воронкообразная яма, в мой не маленький рост, на дне дыра. У них был заготовлен фонарь, но лезть под землю никто не хотел. Полез, конечно, я. Сначала я спустился в яму, затем опустился в дыру и оказался на высокой куче глины под арочным куполом довольно большого помещения. В стене внизу виднелась арка без двери открывающая выход из помещения. Стены и купол были выложены кирпичом. Глубоко спускаться по сырой глине было неудобно. Куда вёл ход и далёко ли, мне осталось неизвестно. Со мной был нож, и я ковырнул свод. Это был не обожжённый кирпич. Он был сырой и не прочный, а сверху многопудовый слой земли и бегает нетерпеливая гвардия. Возможно, ход давно уже обвалился, никуда не вёл и был примитивно пуст, но там был прах столетий. Эта тайна до сих пор не даёт мне покоя. Я потоптался "на пороге" в Афросиаб и не пошёл ...
Город Самарканд республики Узбекистон имел для меня и другие последствия посещения. Поскольку в те дни проходили торжества связанные с 1000 летием Самаркандского Университета, присутствовал Рашидов ... и следовательно его свита. А визиты вроде моего им не нравились и когда я вернулся домой - меня через пару месяцев (проверки) забрали с работы в КГБ. Подозревали в шпионаже! Поступал сигнал!
В перестройку расскажут, как там производили хлопок и видеть это посторонним не полагалось.
* * *
Именно в Бухаре состоялось одно из главнейших события всей компании: рывок в пустыню. Ориентиром был город Газли. Почему туда, потому что я видел на карте пески именно на пути в Газли. Дорога была изображена именно так, через пустыню Караку;мы. Это было одним из заветных мечтаний детства, побывать в песочнице такого размера.
Рано утром я вышел из гостиницы и отправился сначала просто в сторону окраины города, чтобы попасть на нужную дорогу, посмотреть поля хлопчатника и навестить сады. В город я ехал на поезде и дорогой видел много садов без ограды. Это меня интриговало. Я не собирался все их обтрясти, но побродить рядом с изобилием очень захотелось. Я ведь этого никогда не делал.
Окраина оказалось не близко, и я поймал попутную машину. Тогда это можно было сделать за рублик. Сев в машину, сначала я примерялся, где же сойти, но дорогу было не узнать, и я решил отложить посещение полей и садов. В результате бескрайних садов я так и не видел, а посетил только хлопковое поле, это было много проще. "Эта вата тут везде", - с неприязнью отозвался о хлопке неразговорчивый голубоглазый водитель. А я с не меньшим вожделением ждал встречи с этими чудом. Несколько коробочек хлопка я хранил, пока их не истрепали гости. А содержимое коробочек храню до сих пор в старинном горшке вместе с огромным зубом, если не динозавра то верблюда, камнем с рукотворной дыркой и старинной медной монетой – которые насобирал за своё путешествие.
В дороге я спрашивал очередного водителя: Далеко ли до Газли и посматривал в окно, но не видел вожделенных песчаных барханов. До конца пути оставалось уже не далеко, тогда я сознался водителю, зачем еду и спросил про барханы. На что он ответил, что вот это и есть барханы, имея в виду то, что за окном. Тут я и узнал, что большие барханы – редкость, и их может сейчас и не быть здесь вовсе, песок не стоит на месте и струится непрерывно, иногда незаметно глазу, а иногда и глазом не объять. Водитель молча взглянул на меня, я вышел, и двигался в сторону от дороги пока дорога не превратилась в ниточку на горизонте. Барханы были, но "барханов Париж-Дакар" не было видно во всём обозримом пространстве.
Несколько часов я оставался в пустыне. Когда я вернулся оттуда, главным впечатлением у меня осталось ощущение того, что всё это время я был не один. Ещё я чувствовал, что в моей жизни произошло важное торжественное событие. Я назвал это "эффектом Моисея".
Рассматривал песок, кустики-цветочки, всё то не многое. Иногда мерещилось что-то: вот кустик в розовых цветочках, как хорош - почти полыхает, вон там змея в ветвях лениво извивается. То, кажется, белая птица ходит за кустами – не спугнуть бы раньше времени, но когда подбегал ближе - ничего не находил, даже розовых цветочков. Встретилась мне только одна живая душа – ящерица круглоголовка. Точнее попалась, потому что после этого я наверно её замучил. Она была длиной 2-3 сантиметра и удивительно быстро бегала для своего размерчика, но не для меня. Я догонял её и, хотя она умела быстро зарываться в песок дрожжа всем телом, я засекал место и снова выбрасывал её на поверхность ногой. Этим я забавлялся, но ещё хотел её сфотографировать. Она не очень то хотела этого, и убегала пока не устала.
Потом я обнаружил кусок старой грунтовой дороги не покрытой песком, но изучить её сколько-нибудь основательно не догадался. Сувениров в пустыне я не нашёл. Срезать веточку кустарника на память посчитал кощунственным.
Обратный путь был интереснее. Ехали с привалом. Посидели, поговорили, съели дыню, водитель гнал самосвал дынь с прицепом из колхоза. Расстался я с ним, когда стало совсем не по пути.
Была встреча с верблюдами "казаков". Пустыня заканчивалась, появились саксаулы. По пути туда они не заслужили моего внимания, так как были просто переходом от не многочисленных, но высоких деревьев, к низким. После пустыни стена саксаулов не далеко от дороги показалась событием. К тому же только тогда я и узнал, что это саксаул. Потом за полосой довольно высоких саксаулов показались конуса юрт "казаков"- странных кочевников со странным именем. Сам водитель указал мне на них. Я переспросил "каз'ахов", нет настаивал он, называются они именно так - "казаки". А потом, вдруг, над вершинами саксаулов я увидел нечто вроде головы динозавра разглядывающего дорогу и бегущие автомобили. Я заверещал от удивления. Водитель сказал, что это просто верблюды, но подходить близко не советовал. Он остановился, я выскочил и побежал было туда с фотоаппаратом, но понял, что это довольно далеко и вернулся, так как не хотел задерживать водителя. Листья саксаула очень удивили меня: чуть только я растёр их пальцами, ладонь у меня обильно покрылись влагой. Чем не лампа Аладина? Правда, это оказалось единственным чудом встреченным мною на востоке.
В город возвращался уже на другой попутке под брезентовым тентом советского джипа ГАЗ-69 в полной темноте, которая наступает в тех широтах рано и стремительно. Метались тени деревьев за окном, и ясность была только в том, что едем не по пустыне. В машине два странных человека в тюбетейках со смуглыми и, как положено, морщинистыми лицами, но говорят без акцента по-русски. Они не по-людски злобствуют на пешеходов, которые идут по дороге. Других машин на дороге нет, но мы не можем ехать на скорости. В свете фар постоянно возникают фигуры отчаянно голосующих людей. Никого не брали, за это те неохотно уступали дорогу. Водитель проталкивался чуть не бампером. Они называл этих молчаливых людей "звери".
Социальной напряжённости в Средней Азии тогда официально не существовало, один в тюбетейке мог подойти без очереди к другому в тюбетейке, а на возражения очереди заявить, что он у себя дома, а остальные могут идти домой к себе. Но когда в перестройку произошли ферганские события, меня это мало удивило.