Мимо проходят две дряхлые старушки. Вид у обеих довольный и радостный. Одна старушка показывает на меня пальцем и говорит второй:
-Вот как раз тот приятный молодой человек, о котором я тебе говорила. Он задушил мою кошку.
Вторая старушка – в кофте, застёгнутой не на те пуговицы, - отвечает:
-И не говори. Однажды он избил мою сестру до полусмерти. Очень приятный молодой человек.
Они идут дальше по коридору.
Чак Паланик «Удушье»
ПРОЛОГ
Крупно нарезанные маленькие девочки устилали пол подвала, свисали с труб, стекали с потолка и, источали жуткое зловоние, напоминая о том, что уже никогда не станут прекрасными женщинами – дарительницами жизни и счастья. Счастья в этом месте было вообще мало, особенно, когда убитые горем матери протаранив кордон, ворвались сюда, что бы обнаружить столь ужасную картину.
Одни узнавали кусочки платьица, или бантика. Другие, и вовсе сандалик, причём по вставленной в него ноге со шрамиком на коленке. Особо убитые горем пытались хватать всё это, обнимать, целовать, и чуть ли не уносить с собой.
Картина сопровождалось таким саундтреком, что лучше уж и вовсе не вспоминать.
Я поспешил наверх.
Здесь было гораздо свежее, чем в подвале. Подъезд окружён полосатой лентой, милиционерами, зеваками, журналистами. На деревьях пели птицы, радуясь высоте безоблачного неба и нежному теплу летнего солнца.
Я вышел из окружения и огляделся. Обычно этот глухой двор был пуст – поэтому, я его когда-то и выбрал - но по такому неординарному случаю здесь было непривычно многолюдно.
Мне же отныне здесь делать нечего.
Она сидела на скамейке, чуть поодаль, уткнувшись лицом в руки. Я почувствовал страшный укол радости и жалости. Укол, указующий мне на очередную избранную.
Она.
Ну что ж. Я подошёл к ней и сел рядом.
-Сестра?- спросил я.
Она подняла голову, её лицо раскраснелось, глаза распухли. Она посмотрела на меня. Лишь она видела меня сейчас здесь. Она доверяла мне, как человеку, которого знала долгие годы. Как родному отцу.
Она вытерла лицо рукавом своей тёплой весенней курточки, и хрипло ответила:
-Нет. Подруга сестры.
Я, понимающе, кивнул головой. Этот жест ещё более приблизил её ко мне. Всё можно было сделать прямо сейчас.
Но вначале я решил её успокоить.
-Как тебя зовут?- спросил я.
-Лена,- ответила она, удивлённо глядя мне в глаза. Разве я этого не знаю?
Да, я это знаю. Теперь знаю. Знаю всё её прошлое. И ещё лучше – её будущее.
Я выбрал самый простой и самый действенный способ помочь ей забыться.
Конечно, кабак отпадал. Очень бы не хотелось, что бы её приняли за сумасшедшую. А так как Петербург – всегда являл собой город бесконечного брутального романтизма, лучшего места, чем крыша недостроенной многоэтажки найти было трудно. Да и незачем. Погода, в этот чудесный летний вечер, сама гнала на улицу, и обязательно куда-нибудь повыше. Будто Солнце, отрывая на ночь от Земли свои лучи, пыталось утащить с собой всех жителей этого города, что бы согреть-таки их промороженные до спинного мозга тела.
Водка была отвратительно тёплой, но входила легко и непринужденно - «как родная». Закуска состояла из сока, салатов и хлеба. Облокотившись на голубиные посты, мы любовались закатом. И молчали. Я следил за её мыслями, и ждал момента, чтобы вставить свои комментарии. Пьянея, она очень плавно отметала неприятные воспоминания, заменяя их абстрактными рисунками грядущего рая, утопическими теориями вечной жизни, и просто, по-детски наивными мечтами о всеобщей доброте. Я улыбнулся, видя её потуги понять, то, что понять невозможно.
-За что он их так?- прошептала она, наконец.- Это ведь маленькие девочки. Беззащитные. Только начавшие жить. Это, каким же зверем надо быть, что бы вот так, топором, на куски.
Она закрыла глаза, и покачала головой.
-Понимаешь,- начал я заученную фразу.- В этом мире не всё так просто. Здесь очень много зла. Но, поверь, добра в нём не меньше.
Она качала головой. Я почувствовал всплеск её ауры. Очень сильная душа. Она могла бы стать великим человеком.
Она поднялась, и подошла к краю крыши. Я пошёл следом за ней. Встал у неё за спиной. Она не обернулась. Не испугалась. Она безотчётно мне доверяла.
Всё, что бы я сейчас не сделал, будет правильно.
Я огляделся - только птицы. Но птицы это не свидетели. Птицы болтают лишь о своём. Людям птицы смогут рассказать лишь о том, как они выклёвывали её небесно-голубые глаза, для того чтобы добраться до чёрного зёрнышка, сохранившего тот панический страх, и вопрос, так захвативший её.
Я просто легонько коснулся её пальцами. И когда с жестоким молчаньем, дружелюбно раскинув руки, её тело ШЛЁПнулось об асфальт, я, закрыв глаза, взмыл к этим птицам в их небеса. Я успокоил её, и последнее, что мне осталось, ответить на её вопрос. Вопрос, ответа на который я не знал, и которым постоянно задавался сам.
За что?
1
Ранее, в том же городе
Я поцеловал Милу в щёку и сказал:
- До-завтра.
Если бы я знал, что это наша последняя встреча, я бы, возможно, придумал что-нибудь более содержательное и романтичное. Но тогда я этого не знал.
Она вышла из машины и направилась к своей парадной. Перед тем как скрыться за дверью, она обернулась, и с улыбкой помахала мне рукой. Я улыбнулся ей в ответ, и повернул ключ в замке зажигания.
Санкт-Петербург. Город, родившийся на рубеже весны и лета, когда солнце светит и ночью и днём, и границы света и тьмы стираются. Он, будто олицетворяет собой символ извечной дуальности всего сущего, когда добро и зло, красота и уродство, тепло и холод, свет и тьма присутствуют во всём, но взаимно исключаются друг другом. Город, родившийся под знаком Близнецов, и всем своим существом оправдывающий этот факт. Впитав в себя горе войн, красоту архитектуры, боль предательств и достижения последних лет, он закрыл это всё на замок, спрятав в своих холодных глазах. И теперь, будто побитый жизнью старый добрый воин, усевшийся на кухне, перед синим цветком и бутылкой, порциями делится с нами своей сквозящей грустью мудростью, вызывая улыбку, и слёзы.
Приятно ехать по городу ранним летним утром, когда многочисленные сограждане ещё спят самым крепким сном, и их верные железные кони смирно стоят в своих серых стойбищах. Можно спокойно производить доведённые до автоматизма движения ногами и руками, и размышлять о чём-то более приятном, нежели о том, как не стать причиной или жертвой очередной аварии. Часы на панели приборов показывали 5.30, и июньское теплое солнышко, заглянув краем глаза за горизонт, вновь готово было подняться над Питером. Не согреть, но явиться, как пьяный муж спозаранок. Наступало утро, город просыпался, город засыпал.
Все мысли в моей голове были о ней. О той, которая сейчас должно быть, стояла под душем, смывая с себя вместе с усталостью незримые следы моих прикосновений и ласк. Незримые следы ослепившей нас обоих любви.
Я думал о прошедшей ночи. Обо всём том времени, что мы провели вместе. Сколько было прекрасных, опасных моментов, и сколько их ещё будет. Я мечтал о том, как сегодня вечером, всего через несколько часов разлуки, я вновь заеду за ней. А завтра утром, через миг встречи, вновь провожу до парадной. Но меж этими точками на карте времени, прекрасной встречей и неизбежным расставанием, будет вечность нашей любви. И будет та вечность мгновением, коротким как падение звезды. И в вечность ту, что будет длиться разлука, мы вновь будем ждать мига встречи.
Эти мысли согревали мою душу нежным теплом, но от куда-то со стороны отбрасывалась на них густая чёрная тень.
Её отец, по воле которого мы вынуждены были встречаться лишь по ночам, в тот короткий промежуток времени, когда с одиннадцати вечера до шести утра он был на работе. Я не понимал его стремления отгородить дочь от меня.
- Придёт время,- говорил он ей.- И ты встретишь нормального парня. А пока ты ещё дура, и сиди дома.
А чем я-то ему не подхожу? Чем я то плох?- снова нахлынули гонимые вопросы. Может быть, он знает обо мне больше, чем я сам о себе знаю?
Её отец, странный человек. Раньше я называл таких - бандитами. Он работал по ночам, а где и кем, знала лишь его жена, Милина мать, да и то, с его собственных слов.
Я видел его лично всего два раза. Первый, когда пришёл к Миле с цветами и при галстуке на её восемнадцатый день рождения. Это было через два месяца после нашего с ней знакомства. Уже почти год назад.
Поначалу всё шло прекрасно, я говорил тосты, смеялся шуткам её мамы, накладывал салат, и резал бифштекс ножом. Её отец поглядывал на меня без особого интереса. Потом, я по дурной привычке выпил пару лишних стопок, и из меня полился глупый и ненужный разговор. Её отец ухмыльнулся, и глянул на меня с презрением в глазах. После чего сказал, что мне пора, ибо поздно уже.
Через месяц, я был приглашён на празднование дня рождения своего лучшего друга. Мила по понятным причинам на нём не присутствовала. И я, почувствовав свободу от комплексов и крыльев (заодно с нимбом), напился до состояния «боевой труп» и, позабыв про все приличия, пошёл забирать Милу из дома. Там я встретил её отца во второй раз.
На утро я проснулся с неправдоподобно больной головой на больничной койке. Оказалось, что у меня сотрясение мозга, перелом ключицы, и отсутствие двух зубов с левой стороны.
Вечером в палату зашла Мила, и протянула мне конверт. Я заглянул туда и, отдав его обратно, спросил:
- Мы будем продолжать встречаться?
Она опустила глаза:
- Папа просил передать тебе эти деньги, и сказал, что бы это была наша последняя встреча. Он ждёт меня внизу.
Она смотрела в пол, сидя на стуле, обходительно подставленном медсестрой, и ресницы её блестели. Голос её дрожал. Слова её были наивны.
- Мы будем продолжать встречаться?- повторил я.- Так, что бы об этом не знал твой отец.
Она, будто очнувшись, взглянула в мои, ярко очерченные глаза, и её лицо, медленно, но прояснилось, озарившись улыбкой.
И вот, прошёл почти уже год. Папа ни чего не знал о наших встречах, что впрочем, совсем не огорчало. Постоянное ожидание встречи делало наши чувства сильнее, а тайная связь одним секретом – острее.
Возможно, одной из причин такой неприязни со стороны её отца была почти десятилетняя разница в возрасте между ней и мной. Ей через месяц девятнадцать, а мне через три – двадцать семь. У неё впереди ещё четыре курса фин-эка. А у меня позади четыре курса электромонтажного техникума, армия по блату, в пяти километрах от дома, и пять лет работы сварщиком на «Электросиле». Кто она, и кто я, снова полезли ненужные мысли. Единственная дочь бандита и домохозяйки, с детства обеспеченная на светлое будущее. И младший, сын киномеханика и учительницы литературы, отец, которого, по своей глупости попал в тюрьму, да там и сгинул, а старший брат, уже тридцать лет мучает мать страшным диагнозом, поставленным врачами при рождении – аутизм.
Всё хватит, я выгнал весь этот хлам из своей головы и, закрыв машину, направился к парадной. Поднявшись на второй этаж, я открыл дверь и оказался в родной конуре.
Прохладная вода приятно сняла усталость, и лёгкий завтрак прибавил сил истощённому за ночь организму. И всё же, как только я лёг на кровать, привычно глядя через окно на тянущийся ввысь силуэт одинокой берёзы, и вслушиваясь в монотонно нарастающий гул жизни на улице, ворота сна распахнулись, и приняли меня. Я уснул, прошептав:
Доброе утро, Питер.
Прекрасных сновидений, любимая.
2
Спустя шесть часов я, напевая про себя, невесть, где услышанное: «А ты меня любишь? Ага», совершил традиционный утренний маршрут. Ванная, туалет, ванная, кухня.
Запивая бутерброды чаем, поглядывая в мерцающий экран телевизора, я вдруг ощутил совершенно несоответствующее этому чудесному солнечному дню чувство. Необъяснимая смесь ностальгии, печали и страха. Похожее чувство бывает, когда вспоминаешь о том, что ты смертен. О том, что КОГДА-НИБУДЬ ЭТО СЛУЧИТСЯ.
Однажды, стоя на запруженной зеваками остановке и глядя на мёртвое тело, сбитого маршрутным такси подростка на роликовых коньках, я задумался: ощущал ли он сегодня утром что-то особенное? Появляется ли у человека предчувствие смерти?
Я ощутил.
Машинально, я взял со стола телефон, и набрал мамин номер. И лишь, после пятого гудка, услышав родной нежный голос, я успокоился. Неприятное чувство отхлынуло.
-Мам, вы дома?- спросил я, заранее зная ответ.
-Дома,- ответила мама.- С тобой всё в порядке?
Мать…
-Да, всё нормально.
-У тебя голос дрожит.
-Да только проснулся. Я к вам заеду через часик. Соскучился.
Я нажал на трубке отбой, выключил телевизор и, отложив недоеденный завтрак, пошёл в прихожую.
Стены вокруг меня начали сдвигаться. Потолок угрожающе нависал сверху. Изнутри, что-то, гневно крича, рвалось наружу.
Мне срочно нужно на улицу.
Бодрые галдящие из динамиков голоса радио-ди-джеев разогнали мрачные мысли в моей голове, пока я, вжав педаль газа в пол, мчал машину по набережной, щурясь на отражённое Невой солнце.
Взмыв на третий этаж знакомого с детства подъезда, я постучал в голую железную дверь, вновь отметив про себя, что звонок надо бы починить.
Пока мама наливала чай и резала бутерброды, я глядел на неё, и не мог понять – что же так неуловимо изменилось в ней с нашей последний встречи. Стало больше морщин, больше седых волос покрыло её русую голову, её плечи стали ниже. Как же она постарела.
-Мам,- прервал я поток новостей о соседях и неведомых родственниках. Она вздрогнула и поглядела на меня. Я улыбнулся,- прекрасно выглядишь.
-Чего это ты?- усмехнулась она.
-Да нет, просто комплимент. Продолжай в том же духе.
-Да где уж там – продолжай. Разве с ним за собой последишь.
Она кивком указала на играющего в углу Сашу, моего старшего брата. Тот будто поняв, что говорят о нём, повернул в нашу сторону бездумно улыбающееся лицо, и издал нечленораздельный звук.
Я подошёл к нему и, вынув из кармана его клетчатой рубашки большой хрустящий платок, привычным жестом вытер ему сопли. Затем, сев рядом с ним на пол спросил:
-Ну что, Саня, играешь?
-Игае,- подтвердил он и дал мне большого зелёного индейца замахивающегося томагавком на неведомого врага.- Индеа.
-Индеец. Мам, как у него дела?
-Да как у него дела. Без перемен.
Саша со смехом колотил моего индейца таким же большим и зелёным ковбоем, в широкополой шляпе, крутящим над головой лассо.
-Пу, пу, пу.
-Ай!- вскрикнул я, выронив игрушку.- Ты меня убил.
Я спиной почувствовал, как при этих моих словах мама выронила нож. Я обернулся. Мама опустилась на табуретку и, уронив лицо в ладони, заплакала.
Я подошёл к ней и обнял за плечи. У неё не редко случались такие приступы. Даже под самую крепкую, закалённую временем скалу иногда просачивается настырный ручеёк отчаянья.
-Успокойся,- прошептал я, гладя её по волосам, пытаясь зачесать, спрятать белые островки.- А знаешь что - я ведь собираюсь жениться.
Это подействовало. Она подняла на меня взгляд. Внезапно вспыхнувшее чувство таяло, растапливаемое лучами счастья.
-Правда?
Я, глядя ей в глаза, улыбнулся и кивнул:
-Давай пить чай, и я всё тебе расскажу.
***
В двадцать три ноль-ноль я как по расписанию прибыл к Милиному дому. Через пять минут дверь её парадной распахнулась, и внутри у меня, как-то разом, всё сжалось, сначала от радости, затем – когда я увидел, кто вышел оттуда – невольным страхом. Тем более что он уверенно направился в мою сторону.
Я глядел на Милиного отца, стараясь понять – что меня сейчас ждёт. Не похоже что бы он злился, в его походке читалась скорее рассеянность. Он хлопал ладонью по карману куртки, будто проверяя – не забыл ли чего. Да и лицо казалось скорее задумчивым, чем напряжённым или озабоченным.
Он явно нервничал.
Ну что ж, подумалось мне – видно, сейчас будет разговор взрослых мужчин. Уже неплохо.
Он постучал в пассажирскую дверь и я, нагнувшись, дёрнул ручку. Он сел, и, не удостоив меня не единым взглядом, уставился в окно. Я смотрел в пол. В колонках мурчал полуночный джаз.
-Поехали, прокатимся,- сказал он, наконец.
-Куда?- меня колотило противной мелкой дрожью.
Страх.
-Да всё равно. Нам нужно поговорить,- в его голосе, читалась какая-то неуверенность, очень контрастирующая в моём уме с устоявшимся представлением об этом человеке.
Я подумал, что если сейчас я повышу голос, прикрикну на него - он попросту испугается. Но возможно, его растерянное спокойствие, тихий голос успокоили волнение и в моей душе.
Я пожал плечами, и завёл двигатель.
Мы, не спеша, ехали по утопавшим в полумраке улочкам. Я нарочно выбирал дороги побезлюдней. Мимо старых, пошарпаных зданий сросшихся каменными плечами. Мрачных, по-весеннему лысых парков. Вдоль бесконечных чёрных каналов.
Он раскурил сигару и, выпустив ароматное облачко дыма, наконец, нарушил тишину:
-Как ваши отношения?
Вопрос был настолько неожиданным, что ответил я сразу, не задумываясь:
-Нормально.
Он усмехнулся, и впервые наградил меня взглядом.
-Норма-ально,- саркастически повторил он. Его настроение ощутимо менялось. Всё же он был отцом. И разговаривал с потенциальным зятем.
-Я так понимаю, что она от тебя без ума. А ты, значит - нормально.
Я поглядел на него. Его глаза искрились непонятной радостью. Уж, не под кайфом ли он? Я отбросил эту мысль. И серьёзно ответил.
-Мы любим друг друга.
Взрослый ответ. Я могу говорить за нас обоих – за неё и за себя. Он должен понять всю серьёзность моих намерений.
-Вижу,- резко сказал он, в миг посерьёзнев. Он повернулся ко мне лицом, обняв подголовник своего сидения, и вновь затянулся сигарой. Мне стало неуютно. Этим взглядом можно было плавить чугун. Он будто проник ко мне в мозг, и читал мои мысли.
-Как далеко ты готов зайти в ваших отношениях?- спросил он. Отвечать не имело смысла, он уже прочёл всё в моей голове, тем не менее, я произнёс:
-Я посвящу ей всю свою жизнь.
-Не сомневаюсь,- снова усмехнулся он. Правда, на этот раз, как-то невесело. Как бы с намёком.
-И умрёшь за неё,- он не спрашивал. Он утверждал.
Я кивнул.
Он снова сел ровно, и задал совершенно неожиданный вопрос:
-Ты в Бога веришь?
-Да. Я крещёный.
-Это хорошо,- шёпотом проронил он. Будто отрывок, какой то мысли не удержался у него в голове, и выскочил наружу. Мне всё меньше нравился этот разговор. Я не понимал, к чему он ведёт. Больше всего, мне хотелось спросить, что с Милой. Но я не мог заставить себя, ища более подходящего момента.
Момента, который так и не наступил.
Он выкинул окурок в окно и, поморщившись, попросил:
-Тормозни тут где-нибудь.
3
Помнится, в детстве, я представлял себе это так:
Глубокая старость. Я лежу, укрытый до подбородка тремя одеялами на кровати, окружённой моими многочисленными потомками. Я настолько стар, что ни кто из них уже не плачет. Все понимают, что сейчас я избавлюсь от боли. И заодно, избавлю их.
Я счастлив - в этой жизни у меня всё получилось. Я обеспечил достойную старость своим родителям. Вырастил замечательных детей, за которых мне никогда не приходилось краснеть. Они, в свою очередь подняли моих внуков и правнуков. Я оставил после себя добрую память, и теперь со спокойной душой могу забыться вечным покоем.
Я закрываю глаза – давным-давно забывшие своё предназначение. Делаю последний выдох.
Я не чувствую как рвётся грань между жизнью и смертью. Мне вдруг становится так легко. Я поднимаюсь над своим бренным телом, изъеденным червями всех возможных недугов. Поднимаюсь высоко над тем миром, что был ко мне ласков и строг, добр и несправедлив, над миром который лепил меня, и строился мной. Мы больше с ним не едины.
Передо мной вспыхивает яркий свет. Я вижу его не глазами – у меня больше нет глаз. Нет ног, рук. Сердца. Я, по многолетней привычке пытаюсь описать всё терминами жизни, но и жизни у меня тоже больше нет. Осталась лишь вечность.
Я проникаю в этот свет и погружаюсь в мягкую влагу облаков. Облака обволакивают меня и, наверное, можно было бы сказать, что я ощущаю их всем телом, но тела нет.
Мне навстречу выплывает фигура, она почти неотделима от толщи облаков, но я чувствую её каким-то особым зрением.
-С прибытием, отживший,- раздаётся низкий мягкий голос.
-Где я?- естественен мой первый вопрос, но голос поправляет:
-Ни где, а куда?
В призрачных руках возникает вполне реальная книга. Огромный фолиант, обтянутый кожей. Страницы переложены множеством закладок.
Фигура беззвучно листает страницы, кое-где надолго останавливаясь и будто бы вчитываясь в неизвестный мне текст.
Текст мне неизвестен, но я понимаю – оттого, что прочтёт в книге этот бесплотный страж вечности, зависит моё дальнейшее. Ибо книга эта – История Моей Жизни. Всё – от первого крика, до последнего вздоха.
Но вот он закрывает её и, без лишних затяжек объявляет:
-Вечность готова принять тебя.
Облака обнимают меня, отдавая мне всю свою нежность. Все земные проблемы, привычно роящиеся в отсутствующей голове, смываются тёплой влагой, мне становится всё легче и легче. Спокойнее. Всё становится другим. Земные слова теряют смысл. Я растворяюсь в вечности. Становлюсь частью вечности…
Так я представлял это в детстве.
Возможно, что когда-то так и было.
Может быть, технический прогресс настолько силён, что в Чистилище скоро поставят сканер. Никаких стражей – прошёл через рамку, и получаешь свой билет. Беспристрастная машина на службе справедливости.
Как бы там ни было, свой переход я смотрел на огромном широком экране, сидя в красном потёртом кресле, под аккомпанемент, любезно предоставивших мне это «кино», ребят из «отдела учёта и регистрации душевных активностей».
Я мёртв, но видно и смерть не дарит покой.
Я глядел на экран, на котором разыгрывалась моя жизнь, и думал. Думал о том, что у меня не будет спокойной смерти в глубокой старости, о том, что я не только не увижу своих детей и внуков, но и собственной свадьбы – её не будет. О том, что хоронить меня придётся не моим правнукам, а моей бедной матери.
Моё сердце осталось там, в моём бренном теле, но что-то нестерпимо – возможно по привычке – болью сжималось в груди.
Ещё я думал о том, что сказал мне Хранитель.
Равновесие сил. Добро и Зло. Свет и Тьма. Ангелы рая и демоны ада.
Всё это настолько было похоже на дешёвый фантастический рассказ очередного объевшегося дури Гения, что попросту не воспринималось всерьёз.
И, тем не менее, вот оно, всё передо мной. Моя жизнь на широком экране, в ускоренной перемотке.
Первый шаг. Первое слово. Первый поцелуй.
Учёба, армия, работа. Обычная жизнь.
Всё зафиксировано и запротоколировано. Все поступки, все грехи. Каждый миг моей жизни.
То, что хочется помнить, и то, что следует забыть.
Двадцать семь лет проносятся на экране за минуты.
Мои родители, друзья, враги.
Мила.
Её отец.
-Вот,- говорит Савий – парень из «отдела», сидящий на подлокотнике кресла справа от меня.
Изображение на экране замедляется. Вот она, моя смерть. Репортаж с места событий.
Мы сидим в машине – я и отец Милы.
Я вспоминаю последние слова сказанные мной: «Я крещёный».
Он достаёт правую руку из кармана. Левой впечатывает мою голову в холодное стекло дверцы. Всё происходит очень быстро. В его правой руке короткий рыбацкий нож, зубастое, сверкающее лезвие. Он резко вонзает его в мой правый бок. Вынимает, и вонзает вновь.
Сидя перед экраном, я дрожу всем своим отсутствующим телом.
Волнение и страх. Призраки не имеют эмоций. Это просто фантомные боли.
-Во! Мне вот этот кадр нравиться!- восклицает Латищ – парень из «отдела», сидящий на стульчике слева от моего кресла.
На экране крупным планом моя голова. Глаза закатились, левая щека растеклась по стеклу, правая зажата в огромной ладони, губы выпячены трубочкой.
И правда - смешная рожа.
Я нащупываю ручку, открываю дверцу, вываливаюсь из машины.
И ползу. Ползу подальше от страха, от боли, подальше от смерти. Но моя смерть, вот она, крупным планом, торчит из моего окровавленного бока, поблёскивая металлической ручкой.
Отец Милы – мой убийца выходит из машины и направляется ко мне. Он двигается медленно, покачиваясь, будто пьяный. В его глазах жуткая решимость закончить начатое.
-Почему я не помню этого?- спрашиваю я ребят из «отдела».
-Шок,- говорит Савий.- Естественная реакция на боль.
-Твой организм продолжал бороться,- подхватывает Латищ.- Если бы ты после этого выжил, что, впрочем, исключено, то начал бы рассказывать про свет в конце тоннеля. Бред,- он смеётся.- Можно подумать, что душа покидает тело через прямую кишку. Ха-ха.
Я смотрю на экран. Всё снято так детально, смонтировано так скрупулезно, будто это какой-то голливудский мегаблокбастер.
-На самом деле,- объясняет Савий,- никаких камер, конечно же, нет. Ты всё видишь так, как сам того желаешь. Кто-то читает дневник, а кто-то просто слушает, не в силах смотреть. Стандартной формы не существует. Здесь всё так. Со временем ты привыкнешь.
-Готов поспорить,- не к месту вставляет Латищ,- что твой блаженный братец увидел бы мультик.
Я поднимаю на него взгляд.
-Не слушай его,- говорит Савий.- Скудоумие, болезнь не душевная, а телесная. Это наказание. Крайняя мера для тех, кого не исправит и тысяча лет в аду. Если хочешь очищение. Все грешны, но все рано или поздно уходят в вечность. И все перед этим несут наказание.
-Смотри, самое интересное,- перебивает его Латищ.
Я смотрю на экран.
Моё тело лежит в луже крови. Оно мертво.
Но не это самое интересное. Я смотрю на своего убийцу. С ним что-то происходит. Он сгибается пополам. Корчится и машет руками. Его окружают бесформенные чёрные тени. Он отбивается и кричит.
-Так не должно быть!- кричит он.- Я должен был это сделать! Я не мог иначе!
Он тонет в густом чёрном облаке. Мечется в нём и тускнеет. Его крики всё тише.
Когда тьма на экране рассеивается, моего убийцы больше там нет. Лишь одиноко стоящая, с открытыми дверцами машина, на фоне покрытых ночным туманом полей, и бездыханное тело в растекающемся озерце крови.
-Все несут наказание,- повторяет Савий.
***
Чуть раньше, я встретился с Хранителем.
Открыв глаза, я обнаружил себя стоящим в длинном коридоре. Память отключилась. Две мысли боролись в голове за приоритет – «Где я?» и «Как я сюда попал?»
Пол и белые стены коридора утопали в тумане. Потолок терялся во тьме.
-Приветствую тебя, - я вздрогнул от неожиданности, и обернулся на голос.
Обладателем его оказался высокий седобородый старец, облачённый в серые хламиды и плащ. В руках он сжимал длинный костяной жезл.
-Ха-ха,- смеялся в последствии Латищ.- Это был Гендальф.
Все видят по-своему.
Хранитель повёл меня по коридору. Голос его был облачно-мягок. Речь текла подобно мёду:
-Вижу и понимаю твою озабоченность. И сразу хочу просветить и, возможно, шокировать тебя - ты мёртв.
Меня затрясло.
-Этого не может быть,- просипел я.
-Ну почему же? Ты не знал о том, что люди смертны? Или, может быть, считал, что бессмертен именно ты?
-Я не думал, что это произойдёт так быстро,- я взглянул на свои руки, попытался ущипнуть себя за щёку и чуть не вскрикнул от боли.
Старик захохотал:
-Вот!- воскликнул он.- Это первая реакция всех вновьприбывших. Обязательно ущипнуть себя. Вы не доверяете словам, но доверяете только собственной боли. В этом человеческая сущность.
Мне было не до смеха.
-Но если я мёртв…
-Ты привыкнешь к этому,- перебил меня старик.- Это, если хочешь, фантомные боли, годы в человеческом теле не проходят для души бесследно.
Высморкавшись в рукав, он, наконец, успокоился и заговорил ровным старческим баритоном:
-Но, я ниспослан к тебе для другого. Как ты верно заметил – твоя жизнь завершилась довольно быстро. Если говорить начистоту – несправедливо быстро. В твоей судьбе был прописан гораздо более поздний срок.
Перед нами вырос большой металлический стол.
-Я расскажу тебе всё по порядку,- сказал Старец.
Подойдя к столу, он опустил левую руку в потрёпанный холщевый мешок, висевший на его поясе, и вынул оттуда два, совсем неожиданных, предмета, остро заточенный карандаш и тридцатисантиметровую целлулоидную линейку. Поставив карандаш вертикально, он одним ловким движением примостил линейку сверху на остро отточенный кончик, оставив её плавно покачивать крыльями.
-Начнём с азов. Вот самый наглядный пример,- улыбнулся он, и указал пальцем на конструкцию.- Это модель нашей вселенной. Как видишь она находиться в зыбком равновесии. Это равновесие – порядок в нашей вселенной, зиждется на постоянной борьбе полярных сил. Тьмы и света, дня и ночи или - если хочешь - добра (он провёл рукой над одним крылом линейки затем над другим) и зла.
Хранитель вновь запустил руку в свой мешок и вынул от туда недовольно-сонного хомячка-проказника. Я умилённо улыбнулся. Хранитель продолжал:
-С самого разделения света и тьмы, идёт борьба за сохранение этого порядка. Каждая сторона отстаивает свою точку зрения. Но порядок во вселенной не терпит компромиссов, только равновесие держит его. Если бы сказки, где добро всегда побеждает зло, соответствовали реальности, мир давно погрузился бы в хаос, - с этими словами, он поднёс хомячка к одному крылу линейки и отпустил, конструкция рассыпалась по столу. Прибитый линейкой хомячок-шустряга, тут же попытался удрать, но Хранитель сгрёб его со стола, и в мгновение ока, вновь водрузил линейку на карандаш.
-В случае победы одной из сторон, мир падёт в хаос,- повторил он с улыбкой.
Он поднёс хомячка к другому концу линейки и вновь разжал пальцы. С громким лязгом, линейка ударилась об стол, хомячок-бедолага с пронзительным писком взмыл над столом и, шлёпнувшись об пол, быстро-быстро заперебирал передними лапками, волоча свою обездвиженную жёстким ударом спинку в темную безопасную прохладу тумана.
Старец проводил его преисполненным нежности взглядом и, повернувшись ко мне, улыбнулся:
-Не беспокойся, с ним всё будет в порядке. Здесь, в этом месте, не всегда нужно доверять своим глазам и чувствам. Ты поймёшь это позже.
Стол растворился в тумане, и мы проследовали дальше.
-Кто-то следит за эти равновесием?- робко прошептал я. Мне припомнилась гравюра в старой книге: огромных размеров ангел с полыхающим мечом провожает из Рая Адама и Еву, пресекает их путь назад.
-Естественно, равновесие должно контролироваться силами обеих сторон. И ангелы рая, и демоны ада безустанно следят за всплесками сил. Но, как и в любом серьёзном деле, им не обойтись без агентов. Среди них есть и живые люди, одним из них был человек, убивший тебя (я вздрогнул), и призраки, обретшие силу,- Хранитель остановился и серьезно посмотрел мне в глаза.- Таковым я предлагаю стать тебе.
-Мне?- глупо переспросил я.
-Обо всём по порядку. Отец твоей любимой был одним из живых агентов, заслуживший этого права своими прошлыми жизнями. Надеюсь, ты веришь в то, что человек проживает множество жизней, прежде чем уйти на вечный покой?
Я усмехнулся – отныне я верю во всё.
Старик кивнул, и продолжил:
-Он многое повидал за свои долгие жизни, много совершил подвигов, но и много проступков на его счету. Его душа довольно наскиталась по земле, но определить конечный пункт назначения было невозможно. И ему было предложено стать агентом.
После смерти человеческого тела, душа вспоминает свои прошлые жизни. При перерождении вновь происходит забвение. Человеческий разум неспособен выдержать такой груз информации. Согласившись, он обрёк себя на весь ужас знания. Он знал наперёд всю свою жизнь. Душа сильна, ибо бессмертна, но человеческий дух слаб, в нём работает инстинкт самосохранения. Представляешь, каково ему было?- я кивнул (впрочем, тогда, я ещё не мог представить себе всего значения этих слов).
-Он знал дату своей смерти, дату смерти своих родителей, и,- старик вновь остановился и посмотрел на меня,- дату смерти своей дочери. Допустить этого он был не в силах. Но и противостоять судьбе не в его власти. Тогда он решил устранить косвенную причину гибели дочери. Этой причиной оказался ты.
-Я?! Но я же…
Хранитель поднял сжимающую жезл руку, прерывая хлынувший было из меня поток возмущения.
-Ты был косвенной причиной. Именно в тот день, когда вместо своей вожделенной, ты дождался её отца, именно в этот день она должна была погибнуть. Смерть ждала её при вашем расставании. Войдя в подъезд своего дома, она наткнётся на компанию наркоманов, и будет изнасилована и убита. Так должно было быть, но так не было. Её отец спас её, убив тебя. Он всё рассчитал правильно - равновесие не было нарушено. Произошёл лёгкий толчок, будто ветерок качнул линейку, но во вселенском масштабе – это ничто.
-Но почему он не мог просто разогнать этих наркоманов?- не удержавшись, выкрикнул я.- Взял бы свой нож да помахал у них перед носом.
-Это бы не помогло. Такие повороты прописаны в ткани вселенной. Если бы он разогнал наркоманов, оборвался бы трос лифта, она могла неудачно поскользнуться, споткнуться. Факт остаётся фактом – от судьбы не убежать.
Мысли путались в моей голове, заплетались друг за друга, будто ноги пьяницы.
-Для равновесия вселенной не имеют значения пешки, коими являлся ты и твоя сердечная, в вашей судьбе не прописано славных дел, посему обмен был возможен. Ты извини, но это так. Теперь же, я предлагаю тебе стать агентом вселенной. Одним из хранителей равновесия. Ты получишь силу, перейдёшь на новый уровень.
-А иначе?- задумчиво спросил я.- Что будет, если я откажусь?
-Ничего страшного, ты переродишься в новом теле. Твоя память сотрётся. И ты начнёшь новую жизнь. Жизнь пешки. Я же предлагаю тебе нечто большее, стать частью вечности.
Я слышу то, что хочу слышать…
-Вы сказали, что после телесной смерти, душа вспоминает свои прошлые жизни,- спросил я.- Почему же я не помню их.
-Ответ прост: прожитая тобой жизнь была первой. Это одна из причин, по которой я предлагаю тебе эту службу.
-Одна из причин?
-Одна. Причин много. Но главное то, что ни кто не жаждет справедливости так, как столкнувшийся с несправедливостью.
Из тумана выплыла дверь с криво пришпиленной табличкой «отдел учёта и регистрации душевных активностей».
-Здесь тебе всё объяснят,- старик обвёл меня оценивающим взглядом, и в его глазах блеснула какая-то мрачная искорка.- И надеюсь, ты согласишься.
Отзвук голоса ещё висел над туманом, а его обладатель уже испарился. Затаив дыхание (фантомные боли), я нажал ручку и толкнул дверь.
***
-Его отправили в ад?- спросил я, когда картинка на экране сменилась рябью.
-Если хочешь, можно назвать и так,- ответил Савий.
-А можно назвать тюрьмой или углом,- добавил Латищ.- Он понёс наказание.
-Нам неведомо, какое именно,- подхватил Савий.- наказание соизмеримо с преступлением – это догмат справедливости. Но,- он пожал плечами,- везде свои нюансы.
-Итак,- воскликнул Латищ, вставая с кресла и потирая руки.- Что скажешь?
Я задумался. Выбор, в общем-то, невелик - из раза в раз проживать новую никчемную жизнь, ожидая пока моя душа износится настолько, что будет выброшена на свалку вечности. Или стать чем-то большим. Борцом справедливости. Хранителем равновесия. Конечно, я согласен.
-Ну и отлично,- сказали ребята из «отдела» в один голос.- Добро пожаловать на службу.
4
-По сути, ты призрак – ты невидим для живых. Но в отличие от обычных бестелесных душ, тебе дана сила.
-Тебе дана великая честь,- перебил коллегу Латищ.
-Твои способности непредсказуемы,- продолжил Савий.- Старайся контролировать свои эмоции. Особенно на ранних стадиях своего обучения.
Через два дня я вновь вернулся на землю, на сей раз как невидимый, но наделённый силой призрак. Повод для этого был самый что ни наесть уважительный.
Тело лежало в большом, обложенном хвоей, гробу с откидной крышкой, установленном на двух табуреточках, рядом с глубокой тьмой могилы.
На похоронах, я вновь увидел Милу. Она стояла в сторонке от небольшой группы собравшихся проститься со мной, и тихо плакала, вытирая лицо платком. Двойная утрата постигла её. Отец по-прежнему находился в розыске, а убитый им жених лежал перед ней, обложен венками.
Не в силах больше смотреть на своих, убитых горем, родственников, печальных друзей, безумного брата и обезумевшую мать – особенно, когда она попыталась, подвинув моё выпотрошенное и подкрашенное тело, улечься рядом и закрыть крышку (её, слава богу, остановили, и дали нашатыря) – я отошёл к Миле.
Как хотелось мне сейчас дотронуться до её лица. Взять её платок, и вытереть ей слёзы. Припасть к её уху и шепнуть те слова, что навсегда останутся тишиной.
Я лёгеньким тёплым ветерком пошевелил волосы на её голове. Протянул к её лицу луч солнца.
Когда над могилой вырос обложенный цветами и венками холм, Мила опустила лицо и, надев тёмные очки, обернулась к выходу с кладбища.
-Прощай моя любовь,- шепнул я ей в спину.- Будь счастлива.
-Извините,- прозвучал прямо за моей спиной мамин голос. Мы с Милой одновременно обернулись. Мама, держала за руку Сашу.
-Простите,- повторила она.- Вы Мила? Яша рассказал мне, что у него есть невеста. Мила. Это вы?
Никогда у нас с Милой не заходило разговора о свадьбе. Она сняла очки, и грустно улыбнувшись, ответила:
-Да, это я.
Мама и Мила сидели за кухонным столом. Мама сняла с головы платок. Вся её голова, была будто осыпана пеплом.
Я вышел в комнату и сел на краешек Сашиной кровати. Саша спал, прижав к себе плюшевого медвежонка и вставив большой палец в рот. Слюни текли на подушку. Моя душа стонала. Что-то с рёвом рвалось из меня. Упав на колени, я устремился к его голове. Вошёл в его мозг. Вся моя жизнь, первая, единственная, но по своему насыщенная возникла передо мной единым сгустком, я мысленно предал ей форму, и резким движением втолкнул Саше в голову.
Он дёрнулся и вскочил на кровати. Его лицо безудержно менялось, заливаясь потом и окрашиваясь живыми яркими красками. В глазах заблестели искры испуга.
-Мама!- прокричал он МОИМ голосом. Я услышал, как в кухне что-то упало и разбилось. Под потолком, над моей головой начала формироваться туча.
Саша вскочил с кровати и побежал в кухню.
-Яшенька!- донёсся до меня сдавленный шёпот матери.
-Мама!- услышал я свой собственный крик.- Мила!
Тьма накрыла меня.
-Аминь,- услышал я сквозь вой ветра хриплый голос Хранителя, переходящий в трескучий зловещий смех.
ЭПИЛОГ
Разрубив тело Лены на куски, я развешивал их на строительных лесах, торчащих из стен прутах арматуры, размазывал по пыльным бетонным плитам. Слёзы заливали моё лицо. Фантомные боли – я так и не избавился от них. Так и не перестал быть человеком.
Это наказание. Я совершил страшное преступление. Нарушил сразу несколько законов бытия. И никакие оправдания, ни на йоту не снижают масштабов моего проступка.
Я не просто сотряс равновесие – я изменил судьбу своего брата. Избавил его от наказания. Подарил ему новую жизнь. Всё это удел высших сил, но не как ни пешки, которой я был и останусь.
-Глупец!- неслись ко мне сквозь хриплый смех слова Хранителя.- Не думал же ты, что всё это твоих рук дело! Каждый ход смертного прописан в материи вселенной. Не думал же ты, что смертный сам способен изменить этот ход. Так было предначертано.
-Но зачем?- кричал я в ответ.- Если всё предначертано, то зачем был нужен весь этот обман?
Шум стих и из тьмы появилось ласково улыбающееся лицо Хранителя, тихим голосом он сказал:
-Затем, что жизнь вселенной в движении. Равновесие может создаваться только при условии сил действующих с обеих сторон. Если же эти силы отсутствуют, значит вокруг пустота. Ничто.
Пустота мертва, что бы в ней была жизнь, её нужно постоянно заполнять.
Отныне в этом и заключается моя работа.
Тридцать девушек должны быть жестоко убиты. Это наказание не было придумано просто так. Это жестокое бремя, наследие моего брата. Именно за этот грех, совершенный им в прошлой жизни, он и нёс свой земной крест. Крест, от которого я его освободил, примерив на себя.
Лена была двадцать первой.
Что со мной будет потом - я не знаю. Я плачу – ударение можно ставить на оба слога. Я радуюсь за свою мать, наконец обретшую счастье, за своего брата и Милу, их свадьба была прекрасна. Я скорблю вместе с матерями тех невинных пешек, чья судьба прописана в циничном своде вселенной как разменная.
И я постоянно думаю о возможности всё изменить. Если бы эта возможность была у меня. Сделал бы я это? Зная, что платой за счастье самых родных для меня людей, будет нестерпимое горе тридцати совершенно незнакомых мне семей, повторил бы я вновь своё деяние.
Пока, я не могу ответить на этот вопрос. Но у меня есть на это время.
У меня есть на это целая вечность.