ВОЛОНТЁР НЕВИДИМОГО ФРОНТА
ИЛИ ПАСТЫРЬ СТАДА СЛОВЕСНОГО
Были времена, и не такие уж далёкие, когда существовала каста людей, чей социальный статус можно было смело определить, как «политические соглядатаи». Эта каста находилась на полном довольствии у государства и имела свою невидимую простым смертным иерархию. На одной из нижних ступеней этой иерархии и находился волонтёр невидимого фронта по фамилии Перелыкин.
Должность его, выражаясь казённым языком Советов, была помполит. Что в переводе означало – помощник капитана по политической части. Другими словами – помогал капитану проводить в жизнь политику партии и правительства. Это вам не хухры-мухры! Это вам не трал под сорок тонн скумбрии вытащить, разделать её, заморозить, а потом сдать на базу. Здесь вам живые люди. Их не заморозишь и в брикеты не спрессуешь, с ними работать надо, повышая их бдительность и классовое чутьё на всякого рода буржуазные происки.
Помполит, или первый помощник капитана (заметьте – первый!), должен днём и ночью, в шторм и ветер, в зной и стужу неусыпно следить за морально-политическим обликом вверенного ему экипажа, не допускать проникновения гнилой западной идеологии, поддерживать каждого (от матроса до капитана) в духе любви и преданности к родной коммунистической партии. Не всякому это под силу, поскольку основное и главное оружие помполита слово. А Слово, говорят, было ещё до Адама. И, возможно, будет и после него. То есть Оно вечно. А с вечными вещами нужно быть осторожным и внимательным, поскольку вечные вещи нужны человеку не часто. И выпускать слово наружу опасно, ибо несказанное – оно находится в нашей власти, а сказанное – властвует над нами. Но об этом мало кто знал тогда. Да и теперь тоже.
Перелыкин был из среды бывших военнослужащих, политработник, начинавший свою карьеру в местах далёких и особо охраняемых, где человек человеку тамбовский волк. Именно оттуда и принёс он в гражданскую жизнь присказки, которые невольно вылетали из его красноречивого рта. Присказки были односложные, но твёрдо засевшие в его немудрёной голове. Например, когда он не мог ответить на предложенный ему вопрос, а случалось это нередко, то произносил следующую фразу:
– Да, политкорректностью Вы не блещете… Подойдите потом после собрания, я Вам лично всё расскажу, откуда у рака клешни растут…
Подходить, конечно, никто не решался.
Иногда, чтобы веско подтвердить какой-нибудь аргумент в своём выступлении, он обычно протягивал руку в сторону нашего тралмастера и говорил:
– Вот, прапорщик не даст соврать…
Видимо, наш тралмастер, – здоровый, мордатый мужик, – был очень похож на известного ему в своё время прапорщика взвода охраны.
В конце же собрания или общего инструктажа экипажа наш помполит мог чисто рефлекторно произнести дежурную фразу, засевшую где-то в лобных долях его мозга, перегруженного многочасовой лекцией:
– А теперь, граждане, по камерам…
Причём, никакого конфуза при этом он не испытывал.
Пришёл помполит на наш БМРТ* из парткома Траловой базы. То есть не с корабля на бал, а наоборот, поскольку весь бал и все номенклатурные привилегии этого бала происходили как раз на берегу.
Не чурались блюстители высших идеалов набирать под свои знамёна гвардию сексотов, которых в народе попросту называли стукачами. Поговаривали, что в те далеко не ветхие времена каждый пятый был стукач. Так это, или не так, но элемент сей в обществе присутствовал, и все его побаивались ввиду полной невидимости самого объекта, поскольку на стукачах отличительных знаков не ставили. На флоте, который был выдвинут за рубежи нашей родины, наверняка, процент соглядатаев был выше. Поэтому все подозревали всех, язык старались держать за зубами, что весьма благотворно для души человеческой, и, думаю, сами стукачи опасались наветов, поскольку знакомы друг с другом не были. Вербовали стукачей, которых смело можно причислить к волонтёрам великой армии, сражающейся на невидимом идеологическом и информационном фронте, представители партийных и гэбэшных структур. Если ты захотел помочь стране – половить рыбку на просторах чужих морей, а заодно подправить свой семейный бюджет и посмотреть одним глазком на заграницу, то при оформлении на работу мог невзначай попасть в кабинет к тому же Перелыкину. А ему в свою очередь нужно было черпать живую информацию прямо из масс народа, добывающего свой нелёгкий хлеб на морских рыбных пастбищах. Вот он и предлагал будущему волонтёру условия: ты мне – о чём там народ шепчется, а я тебе помогу с визой. «Вот, прапорщик не даст соврать». Ну, а чтобы это выглядело более материальным «привезёшь мне заграничных шмоток на сдачу от твоей отоварки в Антверпене». Так он завербовал одного «адепта» по фамилии Раздобудько и определил его на самый выгодный супер-траулер с названием «Призвание». Выгода состояла в том, что «супер» (так сокращённо называли суда этой серии) числился, как учебно-промысловое судно, рейсы делал короткие, на обратном пути обычно заворачивал в один из выгодных портов Европы и, главное, – всегда приходил с хорошим уловом, а значит и с немалым заработком. Беда состояла лишь в том, что в нашей базе ходили «проверенные» слухи, что на судне том выгодном собрались одни стукачи, кроме капитана Марка Исааковича Рабиновича, так как по определению настоящий еврей стучать не будет (хватит с него того, что он в море пошёл рыбу ловить). Судно было образцовым, попасть на него было делом трудным. Зачисляли в экипаж или по звонку, или по записке от начальников высокого ранга. Точно таким же образом попал туда и Раздобудько, пообещав парторгу базы любые сведения о настроениях среди экипажа (то бишь о настроениях самих же стукачей-волонтёров), антверпенский ковёр 3х4, магнитолу «Грундиг» и десять пар женских колготок размера XXL. Определили его на судно рыбоделом, так как никакой специальности он не имел, а приехал из местечка Броды искать счастья в далёкой Прибалтике.
С первого же рейса новобранец Раздобудько не вернулся. Сбежал и попросил политического убежища в Антверпене, что в те времена делалось легко и быстро со стороны власть предержащих закордонного мира. Таким образом, они якобы спасали нас от тоталитарного засилья. Не знаю, что выиграл от этого побега Раздобудько, но наш герой Перелыкин попал в некую политическую опалу и был наказан за своего сбежавшего протеже спуском по иерархической лестнице. В итоге оказался он сначала на том же элитарном «Призвании», откуда и сбежал его подопечный, а потом – на нашем более скромном БМРТ*.
– Так, – говаривал он, открывая политинструктаж перед сходом экипажа на чужой и враждебный берег Западной Европы, – нам предстоит зайти в Гётеборг! Вы там рты особенно не разевайте. Все их капиталистические штучки-дрючки нам хорошо известны. Увольнение, как всегда, по три-четыре человека. Старший полностью отвечает за группу. Идёте, как альпинисты в связке. Расстояние между увольняющимися не более трёх метров. Шаг в сторону или сбивка дистанции считать за побег. Никаких отлучек, понимаешь ли!
– А что делать, – раздавался голос из зала, – ежели отделился на четыре метра, скажем, от группы? Или на пять. Как мне эти метры считать? Метр с собой брать, что ли?
– Ты мне антимоний тут не разводи, – пресекал голос из народа первый, – с партией шутки плохи. Если глазомер плохой, могу и на пароходе оставить.
– А если кому-то в гальюн срочно захотелось, что всей группой идти, что ли?
– Короче так, делаю, ремюзе, что делать в таких случаях – вязать! И – ко мне на пароход. Мы тут знаем, что делать. Вязать, крутить в бараний рог, на плечи, и сюда! – он показывал себе под ноги, – сюда, подлеца! Я с него три шкуры спущу. Я ему такой гальюн покажу, век помнить будет!
– Короче: обос….ться и не жить, – поступала тихая реплика из зала.
– Что-то кто-то сказал? – приставлял ладонь к уху лектор.
– Я же не потащу три километра на себе желающего вдруг отлучиться в туалет, – продолжал тот же голос, – не дай Бог ещё это Махарадыч окажется, в нём весу больше центнера…
– Ёпэрэсэтэ! Никакие отговорки не принимаются! Волочь сюда, негодяя! Махарадыч, ты что там задумал?
– Да я… – начинал Махарадыч.
– Ты мне курултай здесь не устраивай, – пресекал всякие объяснения первый. Группу Махарадыча усиливаю дополнительным членом. На всякий случай, ёпэрэсэтэ. А то был такой прохиндей Раздобудько. Знаете, наверное, историю? Так он, подонок, в Антверпене отпросился у старшего каблуки у ботинок подбить. А старший – лапоть! Нет, чтоб посмотреть, подбиты у него каблуки, или не подбиты. «Иди, – говорит, – только через полчаса возвращайся». До сих пор возвращается. (Оживление в зале). Вы мне тут не хихикайте! Я серьёзно говорю. И спрашивается – это что? Политическая близорукость или разгильдяйство, безответственность или невнимание к своим прямым обязанностям? Мы ему, конечно, очки-то от политической близорукости прописали, ёпэрэсэтэ. А толку? Пошёл себе, понимаешь ли, Раздобудько добывать райской жизни в Антверпене! Каблуки ему, видите ли, подбить надо! А старший, росомаха, – ждёт его, глаза на затылок одел… Поэтому никаких каблуков, никаких гальюнов… В смысле – всюду группой. Старший за всё в ответе.
С каждым словом наш помполит накалялся, пунцовел, слова срывались с языка, как крупнокалиберные пулемётные пули, которыми он «обстреливал» собравшийся экипаж. «Ёпэрэсэтэ» вставлял уже в конце каждого предложения. А иногда – и в начале. (Автор будет опускать эти вставки, поскольку читатель может не выдержать напряжения). Капитан, сидевший рядом, мудро и многозначительно молчал.
– Вы представляете до чего обнаглела ражая морда капитализма во главе с этим артистом несчастным Рэганом! Он на нас свой атом всё собирается напустить. Звёздные войны ему, понимаешь, подавай! И этот мозгляк пустоголовый Раздобудько туда же. Да мы ему вместе с этим киношником Рэганом таких перьев насуём в задницу, павлин позавидует. Мы им стропила-то подпилим в нужном месте, крыша так поедет, не удержишь. Каблуки у них не подбиты! Капиталистического образа жизни им захотелось. В этот образ один раз влезешь, до старости лет будешь выю гнуть. Думаете, незабудками вашу кровать там выстелют и будут райские песни петь? Это же изверги! У них на витринах только всё красиво. А копнёшь – дерьмо! Человек человеку – волк. Безработица. Проституция. Наркотики. Бары. Кабаре. Неуверенность в завтрашнем дне. Заболел – разденут. Здоров – все соки выжмут. Актёришка хренов – в президенты! Вот, прапорщик не даст соврать…
– Валентин Сергеевич, – послышалось из задних рядов, – а где душе легче спастись: при социализме или при капитализме?
– Кто спросил?! А-а! Опять ты – Маломеров!
– Маловеров, а не Маломеров, поправил с обидой в голосе вопрошающий.
– Так вот, Маломеров, ты одеяло-то на себя не тяни, подойдёшь после занятий ко мне, я тебе объясню потом, откуда у рака клешни растут.
Потом он переходил к теме контрабанды:
– Таможенные нормы все знают? На доске объявлений висят. Никаких переборов! Всё по норме, ёпэрэсэтэ. Один ковёр, три зонтика, один магнитофон и далее по списку. Будут организованы специальные группы общественной таможни. Пришёл из увольнения – показывай, что купил и сколько стоит. Я тут контрабанды не потерплю. И ещё. Ни в каких митингах не участвовать, к демонстрациям не присоединяться, на провокации не отвечать.
– А если тебе рожу начнут бить, – раздавался вопрос из зала, – тоже не отвечать?
– Я ещё раз повторяю: на провокации не отвечать!
– В сорок первом мы тоже, – продолжал тот же голос, – на провокации не отвечали, вот нам на первых порах рожу-то и начистили немцы.
– Кто спросил? – Перелыкин аж привстал на цыпочки, чтобы лучше разглядеть «историка».
– А что, разве по-другому было?
– Хорошо, – соглашался наш докладчик,– в таких случаях звать полицию.
– Значит так, немец бьёт мне морду, а я кричу: «Полиция!»
– Не немец, а швед, – поправил кто-то.
– Да! Именно так, ёпэрэсэтэ!
– А что остальным делать?
– Каким остальным? – не понимал помполит.
– Ну, членам группы. Тоже звать полицию? Хороша будет сцена. Мне легче вырубить буржуя и дело с концом.
– И этот одеяло на себя тянет, ёпэрэсэтэ! Смотри, задницу-то прикроешь, а ногам холодно будет. Надо правильно понимать политику партии и правительства. Никакой самодеятельности! Я сказал полицию, значит полицию. Если потребуют подписать протокол, не подписывать ни под каким соусом. Мало ли что они там накарякуют. Все подписи только в присутствии капитана, ёпэрэсэтэ.
– Вырублю… А там будь, что будет, – уже вполголоса бубнил настырный матрос.
В Гётеборге, в первый же день нашей стоянки, группы, составленные первым помощником, разбрелись по дешёвым магазинам, где можно было отоварить заработанную за рейс валюту. Товар в этих магазинах был «колониальный» – неизвестного происхождения: синтетические ковры ярких рисунков, разносортная одежда, радиоаппаратура, бижутерия, женская косметика. Все в основном налегали на ковры. В Союзе этот товар был дефицитным и дорогим. Перелыкин взял себе в группу двух курсантов из Уганды, которые проходили у нас морскую практику. Это были два дюжих чернокожих парня с бычьими шеями и широкими боксёрскими носами. В магазине у местного индуса он выбрал себе большой «персидский» ковёр три на четыре, загрузил его на «своих» негров и с видом потомственного плантатора погнал их обратно на свой пароход. Это была картина времён колонизации Африки алчными европейцами, перенесённая в просвещённый век плюрализма и демократии. Молодые чернокожие носильщики, сгибаясь под тяжестью свёрнутого в трубу большого ковра, тащились по улицам Гётеборга в сопровождении белого «надсмотрщика», которому не хватало только пробкового шлема на голове и деревянного полированного стека в руке, чтобы погонять нерасторопных африканцев. Встретив нашу группу, он радушно растянул в улыбке рот и произнёс громко на весь Гётеборг:
– Экономика должна быть экономной! В этом вся суть практики. Ёпэрэсэтэ!
Наш трюмный Махарадыч поделился с нами:
– А вот нам где таких практикантов взять, чтоб ковёр несли? Мне-то придётся на такси раскошеливаться. Никакой экономики, одни траты. Но дистанцию в группе выдерживают они чётко. Ковёр-то у них как раз три метра. Не придерёшься.
Почему-то на этом этапе хотелось бы уведомить долготерпеливого читателя, что повествование, за которое после некоторых сомнений и тщательных раздумий всё-таки взялся автор, не имеет определённой фабулы, о чём не трудно догадаться. Оно лишь отражение недавней действительности и роли в ней новоявленных «пастырей» того времени – волонтёров идеологического фронта. По сути, им была доверена Партией душа народа, оторванная ею же от христианской жизни, с коей она пришла на этот свет. Народ, а вернее исконная часть его, всегда мудрее своих вожатых временщиков. И временщики уходят в небытие, а народ остаётся. Идеологическое разложение – это своего рода «проба на вшивость». Поддался ему, будешь всю жизнь пить воду из мутного источника. Конечно же, мы во многом заблуждались, многого не понимали, но всегда чувствовал, фальшь, неуместную клоунаду, искусственную идеологию, насаждаемую чуть ли не с пелёнок. Тут же вспоминается детский сад с ненавязчивым названием «Внучата Ильича». Был такой в Ленинграде в 60-е годы. Внуки Ленина, это примерно тоже, что дети лейтенанта Шмидта. И наш герой Перелыкин Валентин Сергеевич являлся истинным внуком нашего вождя. Хотя все знают, что вождь этот детей не имел.
Следующий рейс ознаменовался новым почином, который и был претворён в жизнь при вхождении в зону Датских проливов. В этих местах берега Скандинавии и Западной Европы сходятся столь близко, а призрак скандинавского социализма становится столь явным, что иногда хочется потрогать его рукой. И чтобы этого не произошло в яви, была выставлена партийная вахта. О! – Многоуважаемый читатель! Партийная вахта в период развитого социализма – это пик высочайшей бдительности и радения за стадо пасомое. Заключалась она в том, что в местах «соприкосновения с противником», где имелась хоть малейшая возможность дезертировать и покинуть пределы суверенного государства, – а борт судна считается территорией государства, под флагом которого оно зарегистрировано, – звучала команда: «Коммунисты – к борту!» По мнению организатора нового почина, это равнялось команде «Коммунисты вперёд!», когда политрук поднимал в атаку своих бойцов, идущих на смертельный бой с врагом. Правда, тогда, в Отечественную, идти первым под пули было своего рода честью для истинного коммуниста, и, само собой, – героизмом. А здесь весь «героизм» сводился к тому, что коммунист (и только коммунист), ставший по команде к борту, должен пресечь любое намерение беспартийного (т.е. не коммуниста) прыгнуть за борт. А, прыгнув за борт и преодолев двухсотметровую водную дистанцию стилем «кроль», можно оказаться, в конце концов, на «вражеском» берегу: на датском, или шведском, смотря с какого борта решится прыгнуть доброхот. Конечно же, желающих по осени прыгать в воду остывающего пролива с риском попасть под винты идущего следом парохода, не нашлось. Хотя, при удачном заплыве можно было буквально через какие-то там полчаса, час «наслаждаться» всеми прелестями капиталистического образа жизни. Но и здесь не было резона. В конце рейса наше судно всё равно заходило в один из иностранных портов, где убежать было гораздо проще и без малейшего риска для жизни. Это только нездоровая тяга к западным ценностям и какая-то воистину животная непосредственность могла подвигнуть некоего отщепенца ухнуть головой с верхней палубы в быстротекущие воды Зунда. При такой постановке дела вероятность быть вынесенным в Северное море гораздо больше, чем оказаться на вожделенном берегу Западной Европы.
И, тем не менее, основания для столь нелогичных и, на первый взгляд, неумных действий, имелись. Оказывается на одном не визированном БМРТ, который по своему статусу не мог заходить в иностранный порт, нашёлся один матрос-доброволец, который летним месяцем спрыгнул со своего большого траулера. Случилось это напротив шведского порта Хельсинборг. Удачливый беглец, сделав несколько взмахов по водной глади пролива, оказался на борту подобравшей его прогулочной яхты, оказавшейся на пути его стремительного движения к загнивающему Западу. А траулер, не имеющий права совершать какие-либо непредусмотренные манёвры в узкостях пролива, пошёл себе дальше на промысел окуня в Норвежское море, но уже без одного штатного матроса. Я думаю, на улове это никак не сказалось, а вот «ценные указания» о повышении бдительности на флотах Балтики разошлись.
Наш Перелыкин отреагировал на это внеочередным партийным собранием, на котором выразил следующую мысль:
– Мы сюда, товарищи, не галушки пришли есть. Нам партия доверила передовой фронт борьбы с происками капитализма, ёпэрэсэтэ. А некоторые, понимаешь ли, подставляют ножку нашему паровозу, который на всех парах летит куда? Правильно, к Коммунизму. И другого пути у него нет. И я, как рядовой кочегар этого паровоза, не позволю, чтобы некоторые недальновидные личности выскакивали на ходу из нашего, дымящего всеми своими резервами, поезда, ёпэрэсэтэ. Чтобы было понятнее, поясняю: два месяца назад с калининградского траулера сбежал, ёпэрэсэтэ, один слизняк – матрос-добытчик. Сбежал, я вам доложу, самым бессовестным образом – спрыгнул с борта и был таков. Его тут же подобрали шведы, как утопающего, ёпэрэсэтэ. А на берегу он, гад подколодный, попросил политическое убежище. Предатель трудового народа! Таких мы будем гвоздями прибивать к позорному столбу истории, ёпэрэсэтэ! Короче, ёпэрэсэтэ: завтра входим в зону проливов; все коммунисты должны встать к борту, согласно составленному мною расписанию. Ни один подлец, ёпэрэсэтэ, не должен повторить попытки того сбежавшего предателя и подонка.
– Может лишнее, Валентин Сергеевич, – раздался голос из партийной аудитории, – мы здесь все вроде проверенные…
– Вроде, ёпэрэсэтэ, – передразнил докладчик, – вроде у бабки на огороде. Мы здесь никакой психотерапевтизм разводить не будем. Пресечём в корне любые происки и попытки обмотать нас вокруг пальца. В узкостях в районе Мальмё, Копенгагена и Хельсингёра будем стоять у борта так, чтобы каждый партиец видел другого. Чтоб ни одна собака не проскочила между вами, ёпэрэсэтэ! Если возникнут какие подозрения или попытки кого-то из членов экипажа близко подойти, понимаешь ли, к ограждению, пресекать в корне!
– А как пресекать-то? – опять прозвучал голос из кают-компании, где и проходило экстренное партсобрание, – ружья нет, с матросом-бугаём, типа Махарадыча, я не справлюсь…
– Опять мне Махарадыча в пример приводят, ёпэрэсэтэ! Он и плавать-то толком не умеет. Действовать так: поскольку вы все в зоне видимости, подбегаете с двух сторон к негодяю, крутите его в бараний рог и ко мне в каюту. Я ему, мерзавцу, покажу, где черти зимуют и откуда у рака клешни растут, ёпэрэсэтэ! Вот, прапорщик не даст..., – он оглядел свою партийную аудиторию, и не найдя в ней «прапорщика», то есть, – тралмастера, немного замялся и продолжил: – В бараний рог! Вязать! Крутить! Ёпэрэсэтэ! Будем выводить на чистую воду!
– А если не успеем?
– Не успеете, ёпэрэсэтэ? Тогда выговор по партийной линии с занесением в личное дело. Это самое мягкое, что могу предложить. К своим обязанностям отнеситесь серьёзно, товарищи. И приглядывайтесь ко всякого рода бегунам. А то нашли нынче моду бегать трусцой по палубе в белых тапочках. От инфаркта, якобы. Я таких любителей знаю. Раздобудько тоже весь рейс вот так бегал по шлюпочной палубе. А в Антверпене взял и сбежал. Готовился значит. Ничего так просто не бывает. А лучшее средство от инфаркта – подвахта. Вот, рыба пойдёт, это лучший спорт. Четыре часа без перерыва пошкеришь окунька, забудешь про все болезни. И бегать уже не захочется. А теперь, товарищи, – по ка…
Он опять посмотрел на аудиторию и, не заметив в ней прапорщика-тралмастера, добавил:
– …ютам. По каютам, товарищи. Отдыхайте перед партийной вахтой. А утром, как покажется берег, согласно расписанию, занимайте свои посты и глядите в оба. Чтобы муха не пролетела. Я для острастки, ёпэрэсэтэ, объявлю экипажу, об принятых мной мерах. Чтоб не рыпались особо. Думаю, не повредит, ёпэрэсэтэ. Пусть некоторые задумаются, что не лыком здесь шиты. Если надо, то и перелычим. У меня фамилия такая – обязывает.
В зону проливов вошли мы при полном тумане. Осенью они не редкость в тех местах. Выставлять партийную вахту в такой обстановке было полным абсурдом. Но команда «Коммунисты к борту!» от первого помощника всё-таки поступила. Судно сбавило ход до малого и, включив радиолокатор, внедрилось в туманную кисею парящей на морозном воздухе воды. В таких условиях коммунисты, стоящие у борта, не только были лишены возможности видеть соседа по ответственному дежурству, но и, вообще, не ориентировались, что происходит вокруг и есть ли намерения у кого-то в таких сложных условиях покидать судно столь экстравагантным способом, как прыжок в туманную неизвестность.
Мы с моим соседом по каюте, рефом Володей, поднялись на шлюпочную палубу и наткнулись на стоящего у релинговых ограждений парторга Владимира Карбиоловича Гыргольнаута, с неподдельным интересом уткнувшегося в раскрытую книгу, которую он держал очень близко у лица по причине не очень хорошего зрения.
– Карбиолыч, – прохрипел Володя постуженным голосом, – отвлекаешься от прямых обязанностей. Сейчас за борт кто-нибудь сиганёт, и влепят тебе выговор с занесением.
– Кто здесь? – засуетился парторг, надевая на переносицу круглые очки с очень сильной оптикой, отчего глаза его, а заодно и лицо, приобрели выражение крайне удивлённого семита, что было странным для представителя северных народностей.
– Свои, свои, – успел успокоить его Володя, – прыгать никуда не собираемся. Вышли, вот, погулять, подышать, так сказать скандинавским туманцем. А заодно – проверить вашу партийную бдительность.
– А-а! Издеваешься? – догадался парторг. Тут ничего не поделаешь: партийная дисциплина превыше всего. Считай, что стою на страже государственной границы. Святое дело.
– А книжица не мешает прямым обязанностям? – опять съязвил реф.
– Книжка, кстати интересная. В библиотеке взял. Автор: И. Вашингтон. Американец. Очень хорошо пишет про Испанию и про испанцев. Жил во времена Пушкина. Тогда по миру без виз ездили. С одной подорожной. Нам этого, конечно, не понять. Да и мир тогда был другим. Не было ни капитализма, ни социализма, ни первых помощников...
– Ни парторгов, – добавил Володя.
– Ни атомной бомбы, – продолжил Карбиолыч, – а было нечто среднее, архаичное. Наверное, хорошие были времена. Зачитался.
– Все времена хороши, если мы в них не плохи, – высказал Володя мысль.
– А что значит «плохи»? – тихо, со скромной улыбкой спросил Карбиолыч. Плохих людей не бывает. Дураки попадаются. Но они ж в этом не виноваты.
– Когда просто дурак, это ещё полбеды, – продолжил мысль наш реф, любящий порассуждать на тему и без, – но, когда дурак при должности, тогда сливай воду. А если ему ещё и умные поддакивают, туши фонарь.
– А что делать? – приняв намёки на свой счёт, разоткровенничался наш добрый парторг, – детишкам на хлеб с маслом хочется иногда и колбаски ещё положить.
– Если она в магазине есть, – добавил реф Володя, – а это часто зависит от дураков при должности.
– Да, да, – соглашался наш «оппонент», – роль личности в истории… Есть такая штука. Историю творят личности, а волонтёры для разного рода баталий всегда найдутся. Людской материал всегда под рукой. Причём самый дешёвый. Дешевле ничего на свете нет.
– Не зря ты книги читаешь, Карбиолыч, – похвалил Володя парторга, – но службу на государственной границе несёшь плохо. Пока я тебе зубы тут заговариваю, Палыч возьмёт сейчас и ухнет с борта в туман, – Володя подтолкнул меня локтем. Что тогда делать будешь?
– Ладно, не смейтесь над старым человеком, гуляйте себе, дышите свежим воздухом, а нагуляетесь, кофейку горячего принесите мне согреться.
Днём мы благополучно прошли пролив Зунд, а ночью, или, вернее, к следующему утру, когда уже раскачивались на разведённых дыханьем океана зыбях Скагеррака, я собирался на свою «собачью» вахту с 4-х до 8-ми утра. Выйдя из каюты в пустой коридор, я неожиданно, на межпалубном переходе, встретил нашего первого помощника. Он был облачён в офицерский мундир гражданского флота. Китель с широкими шевронами на рукавах и ширинка на брюках были расстегнуты, а сам обладатель парадной униформы стоял, опёршись двумя руками о переборку и уронив голову на грудь.
– Укачались, Валентин Сергеевич? – ничего не подозревая, простодушно-сочувственно спросил я.
Услышав посторонний голос, Валентин Сергеевич, с мычанием оторвал от груди голову, вскинул её вверх и уронил снова, но уже в мою сторону. Он открыл мутные глаза и посмотрел на меня со смесью удивления, брезгливости и презрения. Так обычно смотрят на вошь на гребешке.
– Да, я накачался, – подтвердил он и громко икнул. Но никтэ..., – здесь он надолго задумался, но всё-таки продолжил, – …никтэ не покинул борт судна. Вот, прпрщик не даст соврать.
И он оттянул руку куда-то в сторону, по-видимому, туда, где должен стоять мифический прапорщик по его давней службе в местах не столь отдалённых.
– Тогда дайте хотя бы пройти, а то я на вахту опоздаю, – воззвал я к преградившему мне дорогу помполиту.
– Тут никтэ не прайдет, – заверил меня первый, – граница, ёпэрэсэтэ, на замкэ. Я лична, – и он гулко постучал себя в грудь, – отвечау за это.
Честно говоря, я был очень удивлён, встретив первого помощника пьяным, поскольку каждый рейс он проводил активную антиалкогольную кампанию. На собраниях, на инструктаже, по судовой трансляции в принудительном режиме, он всё время втолковывал нам, что пьянство – это бич, пить спиртное – потакать врагам социалистического образа жизни, и при этом приводил последний тезис партии, что экономика должна быть экономной. Эти «лекции» были смесью политической ереси, неумеренного словоблудия, и постоянного рукоплескания руководящей и направляющей роли партии, состоявшей с докладчиком в каком-то почти мистическом родстве. Про «родство» я вспоминаю не для красного словца, потому что когда он упоминал партию, то прилагательные «родная коммунистическая» были часто неотъемлемыми частями самой партии. В наше «продвинутое» время кто-то, вероятно, и посмеётся над этим. Но тогда всё было очень серьёзно. И смеяться мы позволяли себе только в очень узком кругу, а ещё лучше было делать это одному, запершись в каюте. Я даже подозреваю, что над его лекциями-инструктажами смеялся весь экипаж, но именно тихо, про себя, в своих каютах. В итоге они оставляли какой-то грязный осадок в душе. Всё это усугублялось ещё и тем, что первый делал своеобразные рейды, иногда вместе с «комиссией», в которую обычно включал парторга и профорга. Цель этих рейдов заключалась в выявлении пьянствующих в самый канун Нового года или других праздников, которые принято на Руси отмечать застольем. «Комиссия» обычно совершала обход кают рядового состава. Комсоставу, якобы, доверяли, особенно, высшему. Могу заверить, что капитан от такой проверки был точно избавлен. Никто уже не удивлялся, если за пять минут до Нового года, без стука, резко открывалась дверь каюты, и на пороге показывался Перелыкин в парадной форме и суровым лицом блюстителя высшего порядка. Думаю, что даже хорошо обученный и проявивший себя в сражениях римский центурион стушевался бы от позы и сурового взгляда представителя «родной коммунистической партии». Партийный чиновник при исполнении – это высшая ипостась некоего брезгливого покровительства и безусловного, как бы врождённого, превосходства и карающего снисхождения.
Бывали случаи, что он заставал компании в самый ответственный момент винопития, когда тосты произнесены, пожелания высказаны, бокалы подняты на нужный уровень. Следовала минутная немая сцена, с застывшими участниками, а потом – анафема нарушителям социалистической дисциплины. После анафемы следовали распоряжения профоргу:
– Долгопятов, запиши всех в блокнот. Потом будем делать оргвыводы.
Таким образом собирался компромат на членов экипажа. А, имея компромат, легко и запугать, легко и завербовать, и, вообще, – легко управлять и манипулировать. Приёмы не новые, но хорошо зарекомендовавшие себя в истории.
После трёх месяцев промысла в центрально-восточной Атлантики наш траулер зашёл в датский порт Орхус и мы ощутили на себе другое новшество. Обычно при подходе к причалу, у борта всегда собирается часть экипажа, чтобы посмотреть после долгих морских мытарств на твёрдый берег, на город, который временно примет моряка в лоно своих улиц, на новые лица, почти всегда появляющиеся на кромке причала, будь то портовые власти или просто праздношатающиеся зеваки. В тот день, – а было это в пятницу в конце рабочего дня, – датчане, как специально, понаехали поглазеть на портовую жизнь своего города, где можно соприкоснуться с другой отнюдь не бюргерской бытийностью, можно подышать запахами моря, принесёнными железными морскими скитальцами разных мастей. Наш железный скиталец был особенно примечателен, поскольку таких больших рыболовных судов не строила ни одна страна в мире. Поэтому на причале собралось изрядно датского народцу. Стояли целыми семьями, с детьми и без детей, пожилые и молодые, парами и в одиночку. Публика разномастная, но доброжелательная. На лицах улыбки, машут руками, выражают крайнюю степень благорасположения. Встречают, как родных. Конечно же, не ответить на явные знаки внимания было бы, по меньшей мере, не культурно. Отдельные члены экипажа, собравшиеся у борта, тоже стали в ответ помахивать руками, улыбаться, выражать некую солидарность с орхусцами. И в этот самый момент является на свет Божий сам Перелыкин – первый помощник капитана в форменном кителе с широкими шевронами, с жестяным переговорным рупором в руках и абсолютно трезвый. Поставив у ног рупор, похожий на большую воронку, он громко и дробно хлопает в ладоши, чтобы привлечь к себе внимание и кричит смятенным и гневным голосом:
– От борта!!!
Для усиления впечатления, он прикладывает узкую часть воронки-рупора к губам и повторяет свой призыв, но уже гораздо громче, одновременно сгребая свободной рукой воздух, чтобы было всем понятно, что от борта нужно отходить, поскольку с капитализмом ничего общего у нас быть не должно.
– От Борта!!! Ядрёна корень! Маломеров! Кому это ты там лыбишься и рукой машешь?!! Я же сказал – от борта! Ёпэрэсэтэ!
– То к борту, то от борта, – запричитал кто-то, – не поймёшь, чего и хочет.
– Когда к борту, это только коммунистов касается, стал пояснять Маловеров. А от борта – то для всех. Здесь всё от ситуации зависит. Политическая работа у нас на высшем уровне. Не придерёшься. Сколько энергии уходит зря, сколько слов вылетает в трубу. Их переложить бы на стихи, сплести в строфы с рифмами диковинными, смотришь и толковое чего-нибудь вышло, песня какая-нибудь вызрела патриотическая.
Прошло несколько лет. Прошла Перестройка. Развалился Союз. Развалился флот. Развалилась «родная коммунистическая» партия. Многим морякам пришлось уйти под чужие иностранные флаги. В том числе и мне. Выбора не было. Волей случая наше судно под флагом Доминиканской Республики оказалось в бывшем рыбном порту бывшей Траловой базы. Причалы пусты. Флот растащили новоявленные Ротшильды. Все портовые постройки заняты под таможенные склады, офисы. Раньше тут кипела жизнь, теперь царил невидимый бизнес. На узкой аллее, ведущей к проходной бывшего порта, мне встретился Перелыкин. Узнал его сразу. Правда, потускнел, сдал лицом, пропал живот.
– Здравствуйте, Валентин Сергеевич, – поздоровался я.
– А-а, старые знакомые, – отозвался он с каким-то странным смешком, и протянул мне руку.
Явно, не узнал. И руку раньше не подавал. Что-то изменилось во взгляде – из-под полуопущенных век пропало надменное покровительство. Появилась даже некая запуганность – стрелял изредка глазами, как бы ожидая внезапного нападения из кустов.
– Ну, как, помполитом больше не работаете? – спросил я без всякого злого умысла.
– Гы, хорошая шутка, – оценил он вопрос. Вот, пристроился здесь ночным сторожем в одной фирме. Специальности-то никакой нет, ёпэрэсэтэ. Приходиться «батрачить» на молодёжь. Молодым везде у нас дорога…
– А старикам тогда почёт? – указал я ладонью на его ещё не по-стариковски выпуклую грудь.
– Какой там почёт! Пенсию отодвинули. Мне ещё год мантулить, ёпэрэсэтэ! При Советской власти я бы уже пять лет сидел на максималке и в ус бы не дул. Зимой – фикус поливай, а летом – в Крым под солнышко. И внучатам на конфеты ещё оставалось бы. А сейчас… Тьфу! Крым, русской кровью не раз политый, хохлам отдали! Да, где ж это видано! На пенсию – неделю жить. А дальше? Не-е, Советская власть так не поступала.
– А чего ж вы её из рук выпустили? От вас многое зависело.
– Ни хрена от нас не зависело! Ёпэрэсэтэ! Там без нас всё поделили. Никого не спросили. Не, вернее, спросили. Народ. На референдуме. Чтобы знать, что он думает и сделать наоборот. Попрать, так сказать, его волю. И попрали…
– Так вы ж сами всё сделали, чтобы этой самой воли у него не было. Вот и результат.
– Да, перегибали палку, – согласился сразу Перелыкин, – это было. Но думали, лучше перебдеть, чем недобдеть, ёпэрэсэтэ.
– Вот, и перебдели.
– Да так, что не приведи Господь!
И он машинально перекрестился, что было так неожиданно для меня, что я тут же и спросил:
– Из партии вышли, значит?
– Не, ни под каким предлогом. Партбилет храню, как зеницу ока. Кто знает, чем всё это обернётся? Ничего хорошего я, конечно, не жду, ёпэрэсэтэ. Но коммунизм – это будущее человечества. От этого никуда не денешься. Раньше я в это не очень верил. Всё повторял, как попка, лозунги. А сейчас верю свято, когда увидел капитализм воочию. На своей шкуре, так сказать, испытал. Сколько он жизней унёс за эти годы. Только на полях военных действий жертвы такие были. «Бескровная» перестройка превратилась в кровавую баню. Здоровые мужики от безысходности спивались, бросались вниз из окон своих пустых квартир, стрелялись. Треть населения выкосило. Всех же, по большому счёту, бросили на произвол судьбы. Все устоявшиеся связи похерили. Свободы и плюрализму поднапустили, ёпэрэсэтэ. А на хрена они нужны голодному народу? От голода лучшие и способные на Запад побежали, в Америку. Раньше мы боролись с этим. Не пущали. А бежала от нас в основном всякая дрянь, ошмётки общества. Их и держать-то не надо было. Лишний балласт, ёпэрэсэтэ. А лучшая часть была при деле. Чего ей бегать.
– Хорошая политинформация у Вас получается. Интересно и послушать. Не то, что раньше, – оценил я красноречие бывшего первого помощника.
– Раньше… Раньше я за деньги говорил. А сейчас от души…
– Вот-вот, – перебил я его, – говорили бы раньше от души, не дожили бы до развала.
– Может, Вы и правы… Как Вас зовут, простите?
Я назвался.
– На «Призвании», верно, работали? Нет судна! Разрезали, идиоты, на гвозди. Рабинович Марк Исаакович в Америку подался, ёпэрэсэтэ. Сейчас капитан портового буксира в Нью-Йорке. А какой рыбак был! К нему попасть на два-три рейса – озолотиться. А вот, матрос у нас один числился – Маловеров, так он фирму создал. Шеф! Арендует здесь помещения. Шпроты в Россию продаёт. Пристроил меня сторожем, ёпэрэсэтэ. До пенсии, даст Бог, доработаю. Такие вот метромарфозы, Сергей Павлович.
– Да, интересно, Валентин Сергеевич. Сказать честно, как-то Вы перевоспитались за это время. Благотворно на Вас перемены подействовали.
– Да-к, гром не грянет, мужик не перекрестится. Многое я понял, да поздно уже. А здесь ещё талант прорезался. Стал стихи сочинять. Шеф посоветовал. А что, времени свободного много. Не сидеть же без дела. Правда, две строчки идут без запинки, а дальше – стопор, ёпэрэсэтэ. Вот, послушайте:
Прощевай, босоногое детство,
Не встречусь я больше с тобой
Или:
Ушло былое в преисподню
На срезе жизненном крутом
Как, а? Сильно ведь! Но никак не могу закончить.
– Да, это сложно, но ничем помочь не могу. Попробуйте просто соединять вместе разные двухстрочия. Есть ещё чего-нибудь?
– Да-а! Много, ёпэрэсэтэ! Само в голову по ночам лезет. Вот, например:
Ложусь я, словно сом на дно,
Чтобы подумать о былом…
– Вот, это хорошее стихотворение, – слукавил я. Вам, да и мне тоже, есть, о чём подумать, ёпэрэсэтэ.
* БМРТ – Большой морской рыболовный траулер.