Впервые я увидела его ночью, возвращаясь с гулянки – против обыкновения, в одиночестве. Оно стояло около мусорных жбанов – высокая фигура в сером плаще не по погоде, на лицо надвинута мягкая шляпа, в тени полей которой мерцают глаза. Я покосилась на него с подозрением. Мало ли кто может торчать посреди ночи в темном дворе, а ну как маньяк?.. Пробежала мимо, избегая глядеть в его сторону. Оно не пошевелилось, не повернуло головы. Наверное, я его не интересовала.
Миновав опасную зону, я остановилась в луче фонаря и обернулась. Если бы оно сделало хоть какое-то движение, я бы непременно заметила, хотя бы боковым зрением, поэтому я была уверена, что оно все еще стоит на месте. Однако, как и следовало ожидать, его там не оказалось. Просто исчезло – и все, как и не было. А может, и не было, подумала я, поспешая к родному дому. Может, мне спьяну почудилось, а может, тени пошутили. Ну не бывает на свете никаких вампиров, призраков и прочей чепухи собачьей. Я, конечно, поэт, но голова у меня на плечах еще держится.
Так бы и забыла об этой истории, если б не встретила его снова.
Ночь подкатывала к рассвету, я стояла у окна и глядела через дорогу в тот самый двор, темный и таинственный, как некая черная дыра. Район у нас древний, романтический и криминальный, почти каждую ночь что-нибудь приключается; вот и теперь – внезапно режуще завизжала женщина, по стене дома метнулись две тени.. Я перегнулась через подоконник, пытаясь разглядеть, в чем дело. Первая тень упала, каблук звонко чиркнул в тишине по асфальту; вторая бесшумно наклонилась, накрывая жертву, и тут я решила вмешаться.
- Эй, что там происходит? А ну прекратите, а то щас ментов вызову!
Верхняя тень прянула в сторону. Полыхнули фары свернувшей за угол машины и на мгновение выхватили из темноты серый плащ, бархатистый на вид, как крыло мотылька, мягкую шляпу, совершенно скрывающую лицо… Я заорала уже без слов, но тут снова пала тьма, серая фигура втянулась в черноту двора, а измочаленная жертва завозилась, стараясь подняться.
- С вами все в порядке? – гаркнула я в порыве заботливости, но добилась эффекта прямо противоположного. Жертва – это была, оказывается, поддатая блондинка чуть постарше меня – вскочила, точно ее подбросило, и, подхватив с асфальта сумочку, ринулась на подворачивающихся каблуках куда-то к чертям собачьим от места происшествия. На секунду высветилось ее лицо, белое от ужаса, как побелка, потом замелькали ноги в сетчатых колготках, и перекресток опустел.
Я взобралась на подоконник и задумалась. Двор напротив давно меня тревожил – оттуда исходило непонятное что-то, вроде присутствия, но не совсем… Я всегда любила ужасы. «Эй, ты, кто бы ты ни был, - мысленно обратилась я к темному двору. – Я не знаю, чего тебе надо, и зачем ты там прячешься. Но я назначаю тебе свидание. Завтра в одиннадцать я буду в этом дворе, одна. Если ты хочешь со мной встретиться, приходи».
Что-то серое мазнуло серебром по черноте и пропало.
* * *
На следующий день я дежурила сутки в больнице – как раз с другой стороны чертова двора, очень удобно для моей эскапады. Ровно в одиннадцать я тихонько прошла через приемное отделение, завернула за угол и не спеша направилась к мусорникам. Неромантичное какое место, думала я, осторожно ступая по неровному асфальту. Что-то нарастало то ли внутри, то ли снаружи; по спине несколько раз проскакали табунчиком мурашки, и я с удивлением поняла, что боюсь. Темно было так, точно все фонари в мире внезапно погасли, и даже сама луна подевалась куда-то. Щас как налечу на него в потемках, вспыхнула в голове мысль. Я же свечусь в темноте, как мишень, в своем-то белом халате… Надо возвращаться назад, Господи, какая же я дура, что вообще сюда поперлась…
И тут, словно выстрел, хрустнула ветка. Дерево справа встряхнуло листьями, и что-то мягко шлепнулось об асфальт прямо мне под ноги. Я подпрыгнула, приземлилась правым тапочком в некую вязкую массу и, конечно, упала, исполнив почти танцевальное па. Ужас залил меня с головой; на какое-то время показалось, что кто-то хватает меня за шиворот и одновременно за ноги, а потом невыносимо заныло ушибленное колено, и оказалось, что все в порядке. То есть что я стою на карачках под чьими-то окнами, а рядом шуршит листвой обыкновенное абрикосовое дерево, которое сто лет там растет и никому еще вреда не причинило. Я кое-как, по частям, встала, на манер складной линейки, прищурилась на колено: ну конечно, свезла, в общем, ничего страшного. На белом подоле халата расползалось подозрительное пятно; не без внутренней дрожи я коснулась его пальцем, понюхала. В нос ударил сладкий абрикосовый дух. Стало быть, это я просто на абрикосе поскользнулась?.. Кляня на чем свет стоит свою дурость, я повернулась и захромала обратно к больнице, опасаясь, однако, оглядываться.
Под деревом кто-то засмеялся или мне показалось?..
Вернувшись на рабочее место и выслушав претензии дежурной сестры, я покорно заползла, как пес в конуру, в свободную палату, но заснуть, конечно, не смогла. По крайней мере, первые полчаса. Все думала, гадала: было ли что-нибудь? А если было, то оно, значит, надо мной издевается? Да что оно себе позволяет, в самом-то деле? Кто оно вообще такое?.. Возмущалась-возмущалась про себя, да и заснула: сутки – это вам не шуточки.
А наутро выяснилось, что из седьмой палаты пропал ребенок.
Вообще-то у нас такие случаи – не редкость: деточки бывают разные. Положат такого вот «трудного», а он возьмет и сбежит, ну вот не лежится им на месте. Порвут простыню, привяжут в батарее – и до свидания. Бывает, что и падают, но не до смерти, тут всего-то второй этаж… Короче говоря, никто не удивился.
- Все, теперь пускай милиция им занимается, - злопыхательствовала медсестра за утренним кофе. – Пожарные заставили решетки снять с окон, вот сами пусть и ловят. А мы им не девочки, за всеми бегать. Сбежал – ну и сбежал, я его искать не собираюсь.
- А как он умудрился-то?
- Не знаю, по трубе, наверное… Простыня на месте, кстати, ботинки его тоже; в носках удрал, ненормальный… Хотя им чего, бомжам, тем более лето щас…
Я уткнулась носом в кружку и стала пускать в нее пузыри.
В половине восьмого явилась сестра-хозяйка и рявкнула на меня, дабы я собрала грязное белье по палатам. Я вздохнула, напялила специальный халат и отправилась на задание. Постель беглеца выглядела так, будто на ней происходила борьба сумо, но и это не было чем-то из ряда вон выходящим: дети спят беспокойно. Однако, вытряхивая линяющую перьями подушку из цветастой наволочки, я заметила кое-что, заставившее меня приглядеться повнимательней.
Один из голубеньких цветочков непонятным образом побурел.
«Собственно, и в этом тоже нет ничего удивительного, - размышляла я, разглядывая крошечное кровавое пятнышко на наволочке. – Мало ли, кровь носом шла, или еще что. Но если посмотреть на это дело с другой стороны… Тогда это на самом деле ужасно».
Водосточная труба соблазнительно висела прямо возле окна, будто была не трубой, а запасным выходом. Опасным выходом, я бы сказала… А ведь у меня в спальне та же песня. То есть если кому-то очень захочется туда забраться, то – пожалуйста: труба к вашим услугам. Что делать, чеснока на нее навешать, что ли?..
Осознав, что думаю какую-то чепуху, я тряхнула головой, сгребла белье в охапку и поволокла в ванную.
* * *
Человек дома и человек на работе – это «две большие разницы». Вряд ли кто из сослуживцев признал бы меня в том хрупком всклокоченном создании, что на следующую ночь расселось на подоконнике с планшетом на коленях, с превеликим рвением изображая на бумаге фонари и бродячих кошек. Динамики прилежно выводили творения Эдварда Грига – мне почему-то доставляет удовольствие крутить умиротворяющее «Утро» после полуночи, как бы напоминая себе о том, что ночь быстротечна, и нужно использовать ее на полную катушку. На чердаке жили летучие мыши, тоже любившие Грига, и одна из них выписывала изящные пируэты с наружной стороны окна, явно пытаясь взглянуть на рисунок через мое плечо.
- Пошла вон, - сказала я мыши, отмахиваясь от нее карандашом. Заинтересовавшись ею, на подоконник скользнула кошка и угрожающе пригнулась, азартно подвывая гортанным голосом. Мышь прочертила кривую прямо у нас перед носами и затерялась где-то в небе, но кошка – странное дело – не успокоилась. Напротив, прижала уши так, что стала похожа на змею, и прищуренными зелеными глазами уставилась на перекресток. Я высунулась из окна подальше и тоже увидела.
Оно стояло прямо в центре пересечения дорог,– как раз там, где асфальт просел и машины проваливаются в яму чуть ли не каждую ночь. Однако на этот раз машин не было, и оно стояло совершенно спокойно, глядя куда-то в сторону и вверх. Затем повернулось и пошло прочь.
«Стой!» - заорала я мысленно и уронила карандаш. Он выпал на улицу с удивительно громким деревянным стуком, и я испуганно пригнулась на своем подоконнике. Оно остановилось. Обернулось и не спеша, словно прогуливаясь, направилось обратно. Я соскочила на пол и в панике захлопнула окно, непослушная щеколда долго не хотела опускаться, и я провозилась с ней несколько бесконечных секунд. Оно, конечно, меня заметило. Подняв голову, неторопливо обвело взглядом дом и застыло так, спрятав руки в карманы. Потом, по-прежнему глядя вверх, медленно пошло вокруг дома.
Я бросилась в соседнюю комнату и успела закрыть там окно прежде, чем Оно завернуло за угол. Под руку попалась пустая бутылка, забытая у дивана после прошлой вечеринки; крепко стиснув горлышко, я присела под окном, готовая, если надо, сражаться не на жизнь, а на смерть. Прикрываясь занавеской, выглянула на улицу – Оно по-прежнему прохаживалось взад-вперед мимо дома, заложив руки за спину и то и дело поглядывая на окна. Интересно, оно до рассвета собирается меня караулить?.. Я посмотрела на часы – без четверти четыре. Где-то в полшестого начнет светать, а до тех пор я вполне успею сойти с ума. Мама дорогая, зачем, зачем я во все это ввязалась…
Оно курсировало так больше часа без остановки, а я сидела на полу, сжимая бутылку и отчаянно молясь про себя. В очередной раз выглянув и никого не увидев, я было решила, что оно оставило меня, наконец, в покое, но тут кошка снова подала сигнал тревоги. Входная дверь!.. Полуползком я переместилась туда, кошка продолжала шипеть, приняв боевую стойку бочком. Ну все, довольно!.. Что я, до морковкина заговения так сидеть буду?.. Снаружи явственно раздался шорох, и я, трясущимися пальцами отомкнув замок, резко распахнула дверь.
Никого. На всякий случай я занесла бутылку для удара и тщательно исследовала лестницу и веранду. Никого. Кошка возникла на пороге и взвыла куда-то на вьющийся виноград. Я вздрогнула. А из чащобы винограда вдруг вывалился соседский кот и тоже завопил, негодуя на нас.
- Тьфу! – сказала я в голос и так наподдала коту, что тот кубарем скатился с лестницы. – Вот это уже форменное издевательство! Послушай, ты! Или ты покажешься по-человечески, или… Я не знаю, что! Спокойной ночи, скотина!..
Не знаю, что в человеке сильнее – страх или любопытство. Наверное, все-таки страх, иначе с чего бы мне сразу хвататься за бутылку?.. Оно, наверное, тоже так считало, потому и водило меня за нос.
А встретились мы абсолютно без всякой мистики, случайно. В автобусе.
Уж не помню, откуда я ехала; автобус был последним и, как следствие - набитым по самые помидоры. Пока я продиралась меж потных и пьяных тел к выходу, водитель заложил крутой вираж, и я с размаху влипла носом в чью-то пыльную бархатную спину. Непроизвольно схватившись за то, во что врезалась, я подняла глаза, и…
Из-под свисающих полей серой шляпы на меня глянули ледяные очи, голубовато-серые, как рассветные сумерки. Слова извинения застряли в глотке, я так и застыла с открытым ртом, а Оно – все-таки это был он, как выяснилось, - вежливо отцепило мою руку от своей талии и отвернулось с самым равнодушным видом. Однако мне показалось, что по лицу его скользнула улыбка.
- Молодой человек, вы выходите? – бухнула я с перепугу.
- Нет, я на следующей, - отозвался он тихим мелодичным голосом, почему-то напомнившим мне скрипку.
- А мы с вами никогда раньше не встречались?
- Не думаю, а что?
- А где тогда мальчик из седьмой палаты?..
Он обернулся, и я, чтобы не встречаться с ним глазами, уставилась на руку, которой он держался за поручень. Рука была узкая, бледная, точно фарфоровая, но ничего особо мистического в ней не было. На среднем пальце перстень с черным камнем, из-под рукава плаща выглядывает кожаный браслет.
- Девушка, что вам от меня нужно?
Автобус остановился, двери разъехались в стороны, но я и не подумала выходить.
- После того, как вы вчера до утра бродили под моими окнами, у вас хватает наглости спрашивать?
- Вы меня с кем-то путаете, - уперся он рогом.
- Ну уж нет! Вы для этого слишком заметны.
Кажется, он вздохнул.
- Вы проехали свою остановку, - сообщил он немного разражено.
- Ну и что, выйду на вашей. А вы меня проводите до дома. Хорошо?..
На улице мы сразу поменялись ролями: я начала нервничать, а он заметно повеселел.
- Терпеть не могу таких, как вы, - заявил он, уверенно сворачивая с проспекта в переулок. – Вечно лезете, куда не следует, со своей тягой к чудесному. Вы думаете, вы первая такая?
- Нет. А что случилось с остальными?
- Ничего страшного, - усмехнулся он из-под своей шляпы. – Не знаю, за кого вы меня принимаете, но даже если ваши догадки верны, с чего мне раскрывать перед вами свое инкогнито?
Я смотрела не на него, а на проплывающие мимо витрины, затянутые жалюзи в бликах от ветвей и вывесок.
- Вы – надежда, - сказала я ему, а может себе, не знаю. – Живое подтверждение нашей правоты. Я верю, что ночь не пуста, что в ней скрывается что-то, чего не увидишь днем. Что поэты и фантасты не лгут. Что есть жизнь иная, чем дом-работа-семья. И прикоснуться к этой жизни – значит самой стать немного сказкой.
- Так прикоснитесь, - предложил он игриво.
Я взяла его за руку. Она была сухая и прохладная, с нежной кожей, но удивительно твердая.
- Вы уверены, что я тот, кого вы искали? – спросил он, снисходительно позволяя мне тискать его пальцы.
- Нет,- ответила я весело. – Но даже если я ошибаюсь, в вас все равно есть что-то волшебное.
Мы вышли из переулка на соборную площадь, и четыре фонаря по углам ее озарили нас желтоватым светом.
- Почему людей так тянет на чудеса? – поинтересовался он. – Вы вольны устраивать свою жизнь как угодно, и никто не виноват в этом… дом-работа-семья. К тому же что в этом плохого?
Я пожала плечами.
- Для других, может, и ничего. А я… Я ведь и так живу не как все. Мне не хватает только вашей свободы. Свободы от страха, от обязательств. Наверное, и от самой смерти тоже?..
Он хмыкнул и ничего не ответил.
Мы подошли к собору, четким белым контуром вырисовывавшемуся на фоне темного неба. У запертых решетчатых ворот спал бомж, прикрытый каким-то невообразимым тряпьем, рядом валялись костыли.
- Вот это тоже свобода. – кивнул он на бомжа. – Подойдет?
Я подумала.
- Если не будет другого выхода, то подойдет. Но как же тогда быть с красотой?..
Он иронически покачал головой.
- Как у вас говорят – дерьма, еще и ложку?.. – Он сорвал шляпу. Светлые вьющиеся волосы растеклись по плечам, почти серебряные при ночном неверном свете. Я впервые вгляделась в его лицо, оно было фарфорово-гладким, как и руки, и очень молодым – почти детским. Полные губы, изогнутые в форме лука, сомкнуты накрепко, на тонком прямом носу трогательно светятся веснушки.
- Красиво, - восхищенно протянула я.
Чудный лик явственно отразил отвращение.
- Вот поэтому и ненавижу поэтов, эстетов и готов. Что угодно, лишь бы красиво! Скажи, ты полезешь в клетку к тигру только потому, что он красив?...
- Зачем? Я на него и из-за решетки прекрасно полюбуюсь.
- А ко мне зачем полезла тогда? Ну и любовалась бы из окошка.
- Не знаю, но из окошка почему-то страшнее… А можно, я тебя поцелую?
- Нет, - бросил он почти грубо. – И вообще тебе домой пора.
- Проводишь?
- Почему я должен тебя провожать?
- Одной страшно…
Он расхохотался. Я обиделась и молча пошла через площадь, испытывая сильное желание оглянуться. Но не оглянулась.
* * *
На следующий день созвала гостей и быстро напилась в зюзю. Слишком сильным было эмоциональное напряжение после той встречи, надо был как-то его снять. Сняла… Вырубилась прямо посреди танца, а когда очнулась, обнаружила, что лежу в своей постели. Никого не было, в окно вливалась свежесть глубокой ночи, а возле кровати на полу валялся знакомый серый плащ. Я вздрогнула. Под боком что-то шевельнулась, и голос, похожий но голос скрипки, сказал:
- Это была попытка освободиться?
- Где все? – полюбопытствовала я, переворачиваясь на бок.
Он лежал рядом, правда, поверх одеяла, и глаза его по-прежнему напоминали голубой лед.
- Разошлись и оставили дверь открытой. Я наблюдал за вами, это было забавно. Тебя уложил кто-то из них, я к этому непричастен.
- Просто вошел и улегся рядом?
- Ну да, а что? Боишься?
- Нет. Прости, что застал меня в таком виде.
- Мне все равно.
- А мне нет. Массаж умеешь делать?
- Нет.
- Тогда я тебе сделаю, хочешь?
- Не хочу.
Я разозлилась.
- Тогда чего ты вообще хочешь?
Он чуть нахмурился, тонкие брови словно изломались посередине.
- Не знаю, а ты?
Вот уж действительно проблема. За что боролась, на то и напоролась. Что же мне делать с ним, аморфным и смертельно опасным?.. Странно, но, кроме раздражения, я почти ничего не чувствовала.
Он, кажется, угадал мои мысли.
- Разочарована? Ждала чего-то запредельного? Еще один стереотип: все вы почему-то ждете от нас какого-то дикого любовного пыла и тому подобного…
- Да ты, оказывается, зануда! Чего ты заладил: вы, вы.. Я не вы, я – это я, понятно?
- А чем ты отличаешься от прочих?
- Для тебя, может, и ничем. Но прошу тебя, не лишай меня иллюзий. Я так привыкла верить в свою исключительность., что мне будет очень больно разочаровываться.
- Ну и что?...
Если бы я его не побаивалась по-прежнему, я бы его ударила.
- Амеба, - высказалась я.
- Мне все равно, как ты меня назовешь.
Я выдохнула и ушла в ванную. Когда вернулась, его уже не было. По правде сказать, я об этом не слишком пожалела.
Назавтра было дежурство, и я назло себе легла в седьмой палате – там как раз было пусто. Проснулась от прикосновения чего-то прохладного и даже застонала с досады.
- Уйди, ради всего святого…
- Выйди во двор, я хочу поговорить…
Я села в кровати и обозрела пустую палату. Приснилось? Вроде нет. Ну что ж… даже если приснилось, все равно надо пойти покурить. Тихонько подкравшись к посту, где храпела сестра, я сдернула с гвоздя ключ от запасного выхода и по сырой неосвещенной лестнице спустилась во двор.
Было свежо, и с серо-буро-неопределенного неба покрапывал дождик. Я прошлась по детской площадке, взгромоздилась на качели и закурила. Двор был тих и мрачен, за забором стояла чья-то машина и оглашала окрестности невыносимой попсой. Я посомневалась, не выйти ли и не возмутиться, но тут рядом скрипнули цепи, и на соседнем сидении закачался он.
- Ты просила меня уйти?
- Да, ты меня разбудил. И вообще, по-моему, я с тобой только теряю время.
- Но ведь ты сама гонялась за мной, назначала свидания и тому подобное…
- Ах, так ты тогда приходил все-таки!.. Запугивал, закручивал, хороводил, а в конце концов получился пшик!
- В каком смысле?
Я вздохнула и запустила бычком в пятно света на заборе.
- Когда твоя мечта рушится, это либо убивает тебя, либо делает сильнее. Не смотри на меня так, это не я сказала. Вольная цитата из Ростана, знаешь такого?
- Нет. Я не читаю книг.
- Вот именно!- я прибавила громкости, зная, что в больнице все равно все дрыхнут как сурки. – Ты не читаешь книг, не спишь с женщинами, ненавидишь поэтов, эстетов и готов. А чем ты вообще занимаешься, позволь тебя спросить?
Он непонимающе воззрился на меня своими ледышками.
- Что, так и бродишь каждую ночь по улицам, выслеживая пьяных блондинок? И все? И это все?
- А что тебе еще нужно?
- В чем же тогда смысл?..
Лицо его мне вдруг показалось до странности чужим и бессмысленным, и я, покрепче ухватившись за цепи, заорала на него:
- Ты, сбывшаяся, воплощенная мечта, ты, для чего ты живешь? Да я бы полжизни отдала, чтобы иметь твои возможности, а ты тут пялишься на меня, будто я тебе талдычу о жизни на Марсе! Да ты хуже животного, знай я раньше, что ты такое, нипочем бы с тобой не связалась!
Голубые глаза сузились и зажглись нехорошим светом.
- А ты для чего живешь? Посмотри на себя, тебе хорошо за двадцать, а проку от твоей персоны ровно шиш! Ни мужа, ни детей, ни профессии, даже я б на тебя не польстился, не врежься ты в меня в автобусе! И не смей мне заливать про свое высокое предназначение, сама понимаешь, что это идиотизм. Так и будешь всю жизнь сидеть на подоконнике со своими картинками?
Я вскочила, и сидение качелей истерично заболталось на цепях.
- Пару лет назад ты бы меня убил таким заявлением, - процедила я, глядя, как он отталкивается каблуками от асфальта. – Но теперь – фигушки! Тебе имена Дон-Кихота и Сирано де Бержерака говорят о чем-нибудь?
- Нет, - фыркнул он. – Прекрати давить меня интеллектом.
- Так вот, я буду жить так, как хочу. И на твое мнение мне насрать с высокой колокольни. Моя совесть чиста, а тебе удачной охоты. Иди, самоутверждайся, нападай на тех, кто слабее тебя, только не забудь сперва научить их жить!
- Играешь с огнем, - заметил он, нахмурившись.
- И буду играть! А если еще раз ко мне припрешься, тресну бутылкой по черепу. Я, может, и трусиха, но именно поэтому буду драться до конца. Во всех смыслах!..
Он резко встал, и я инстинктивно шарахнулась в сторону.
- Ха, - сказал он отчетливо, а в следующую секунду его плащ трепыхнулся у калитки, и я осталась в одиночестве.
* * *
Выходные прошли в раздумьях. Поголовье котов у соседей таинственным образом сокращалось, и я не могла отделаться от чувства, что он где-то рядом. Потом пришла СМС-ка с незнакомого номера: прочитал Дон
-Кихота, не смешно. Я попробовала перезвонить, но телефон оказался выключен. А потом сообщения повалили кучей, и все с разных номеров: «Ерундистика, но в этом что-то есть».
«Люди чересчур впечатлительны, вот и ведутся на бредни».
«Странно, но сам себя ощущаю бредом».
«Остановили менты в парке, спросили документы; соврал, что из Таганрога и назвал адрес дурдома… Иной раз вымысел правдоподобнее истины!..»
«Ты веришь в жизнь на Марсе?..»
В конце концов мне это надоело, и я выключила телефон. Все-таки он меня здорово обидел.
Опасаясь, что он притащится ко мне домой, я каждую ночь оставляла у себя кого-нибудь ночевать. Пили до утра, пели, плясали, дурачились; пару раз приходили соседи, я предлагала им выпить, но они отказывались и обещали вызвать милицию. Близился август. Я писала стихи и ела дыни, бродила по городу (днем!), таская за собой собаку – «и мой сурок со мною». На работе старалась не выходить после темноты, даже курить стала в отделении, конспиративно запираясь в ванной. Я просто устала сражаться. На что-то все время надеяться, спорить, кому-то что-то доказывать… Мечты – это бремя, чтобы нести его, нужны силы. Я одна против всего мира. И никто не может помочь мне в этой борьбе. А тем более он.
Тем временем скромные афишки возвестили о дате предстоящей готической вечеринки. Знакомые до отвращения лица, исхоженное до протертостей место. Уютно, черт возьми… Я решила пойти одна, без спутника, сесть где-нибудь в уголке и просто попить кофейку или минералки (никогда не употребляю алкоголь вне дома!). Заняла у кого-то триста рублей и пошла. Бедная моя дырявая зарплата, еще не получена, а уже потрачена…
Клуб встретил кислыми рожами охранников и феерией винила, цепей и кружавчиков. На танцполе уже резвилась пара дев, успевших нализаться заранее; знакомые набежали, поцеловали в щечку и растворились во мраке… Сама не заметила, как перевалило за полночь. Разошедшийся страбоскоп рвал глаза из орбит, динамики поливали пляшущую толпу смачной немецкой лексикой. В состоянии легкой разнеженности я выползла в коридор, дабы повидать себя в зеркале туалета, и тут же на лестнице сразу улицезрела серый плащ.
Он сидел на ступеньке в обнимку с миловидной девицей, чья увенчанная огромным бантом голова то и дело клонилась ему на плечо.
- А это правда, что ты боишься крестов? – спрашивала девица, видимо, предпочитавшая классику жанра.
- Правда, а еще я живу в мрачном склепе на кладбище, утром залезаю в гроб и прикрываюсь сверху покойником… Труп старый, трухлявый, поэтому крышка легко закрывается…
- Круто! А можно, я к тебе в гости приду?
- Конечно, можно, я люблю общество…
Я подошла ближе и остановилась прямо перед ним.
- Ну и здоров же ты врать, друг мой.
Он поднял глаза.
- Откуда ты знаешь? Может, я чистую правду говорю.
- А кто мне вещал, что терпеть не может таких, как мы?..
Дева дернула его за плащ.
- А давайте пойдем на кладбище! – радостно предложила она.
- Не кайф, - отреагировала я. – Пойдемте лучше потанцуем.
- Нет, я хочу на кладбище…
Я с трудом выдернула его из цепких объятий девы.
- Ты что творишь? – зашипела я, выволакивая его на танцпол. – Рассекречиваешься?
- Играю, – ответил он, галантно подхватывая меня за талию. Музыка отдавалась в груди, как будто там выросло второе сердце, и приходилось кричать, наклоняясь интимно к уху собеседника. Я почувствовала, как его волосы щекочут мои обильно декольтированные плечи, и слегка поежилась.
- С тобой холодно.
- Именно поэтому мне верят. И никто не удивляется, даже смешно. Странно и весело… Знаешь, оказывается, реальность вовсе не так ясна и определенна, как мне всегда казалось. Она умеет изгибаться, и тогда начинают действовать совершенно другие законы.
- Как-то глупо слышать такое из твоих уст.
- Напротив! Из твоих было бы глупее. Во всяком случае, банальнее. Но знаешь, я понял, в чем твоя сила. Ты умеешь вскрывать язвы, выпускать джинна из бутылки, короче, заставляешь посмотреть в лицо самому себе. И для этого тебе не обязательно что-то писать, даже говорить не обязательно. Достаточно просто быть… Постарайся прожить подольше, ладно?
- Не знаю, мне кажется, что я умру молодой… Ведь это все неспроста, то, что ты мне говорил. Ну, что у меня нет ни семьи, ни положения в обществе, хоть какого-то… Я как будто стараюсь схватить как можно больше, ты посмотри, у меня ведь каждый день как последний. Вот закончу роман – и ударюсь в буйный загул, потому что тогда меня вообще ничто держать не будет…
- А давай договоримся: когда ты закончишь роман и прочие свои дела, ты просто позовешь меня…
- Давай. Не хочу произносить этого слова, но… пусть ЭТО придет ко мне с твоим лицом. По крайней мере, оно не вызывает у меня отвращения.
- Значит, договорились!.. А до тех пор я буду незримо рядом, буду беречь и охранять тебя, чтобы ничего с тобой не приключилось раньше времени. Не смейся. Мне и вправду этого хочется.
- Спасибо, что ты мне поверил…
Откуда-то материализовалась давешняя дева и повисла у нас на плечах.
- У вас нету булавки?
- Нету, а зачем тебе?
- Хочу соски проколоть…
- Тогда пойдем поищем…
Они ушли, а я осталась. Покурила в коридоре, лениво читая афиши, а потом вышла из клуба и захлебнулась чистым прохладным воздухом. На город спускался рассвет, и с востока почему-то тянуло дымом. Я буду жить, подумала я и заплакала.
* * *
Где-то в середине августа тревожно запахло осенью. На рынках дешевели арбузы, по ночам становилось холодно, и летучие мыши то и дело залетали в окно в предчувствии неотвратимого сентября. Я выгоняла их веником, кошка, лишившись ужина, сердито вопила и в знак протеста уходила в то же окно, чтобы возвратиться к полудню грязным взъерошенным комком нервов. У соседей подрастало новое поколение котов, ожесточенно гадящее на моей веранде, на первый этаж въехали какие-то типы и по ночам орали песни под гитару. Жизнь бежала по накатанным рельсам без остановок, и до следующей станции можно было спать спокойно.
Моя давнишняя мечта – бродить в ночи без страха – наконец-то исполнилась, потому что неизменно в моих прогулках сопровождала меня серая тень, неслышно скользя за мной по переулкам. Говорить нам было не о чем, мы и не говорили. Я шаталась по улицам, наслаждаясь своей безнаказанностью, забиралась на выдающийся памятник Стачки высоко на холме и оттуда часами любовалась панорамой вечно неспящего города. А потом возвращалась домой и писала роман.
До конца оставалось полторы главы, когда в близлежащем парке нашли труп. Неизвестный, одетый в серый плащ и шляпу, носил на лице и всем теле явственные следы ожогов, что сильно затрудняло идентификацию. Документов при нем не нашли и отправили тело в морг как неопознанное. Окрестные жители пару дней пообсуждали событие и забыли; в парке снова заорали пьяные, по дорожкам крадучись поползли милицейские «бобики» и в кустах завозились бездомные парочки. Лето заканчивалось, но город был к этому равнодушен.
Тридцать первого августа я вышла из дома в половине двенадцатого. На площади молчал фонтан, превратившись из сказочного русалочьего дворца в нудный советский памятник. Панически благоухали петунии на клумбах, и тусклый тутовник ронял на них первые листья. Со всех сторон грозили грабители, насильники и убийцы, которым отныне принадлежала ночь.
- Да, ночь пуста, - шептала я, озираясь и с дрожью в ногах заворачивая в темный двор. – Лгут поэты и фантасты. Нет никакой другой жизни, а есть только пьяные рожи на улицах и добропорядочные граждане, мирно спящие за семью запорами… Нет мне места в моем мире, день вторгается в ночь со своими законами. Когда твоя мечта рушится, это либо убивает тебя, либо делает сильнее…
Двор ничего не ответил. Он был обыкновенным двором с бродячими псами и мусорниками.
Вернувшись домой, я решительно включила компьютер. Открыла папку с романом, подымила в раздумье сигареткой и двумя абзацами безжалостно прикончила героя. Поморщилась на последнее предложение, переписала его заново и долго вымучивала из себя пейзаж на закуску. Мне никогда не удавались концовки. Но вот наконец повествование кое-как закруглилось, и осталось самое главное: поставить точку.
- Ныне отпущаеши, - сказала я и бацнула пальцем по клавише.
И ровненько в это мгновение в квартире погас свет.
- Ну что за елки! – обозлилась я. Бесперебойник накрылся годом раньше, поэтому весь в муках рожденный финал полетел коту под хвост. – И надо же было именно сейчас…
После прошлых посиделок с коньяком и Моцартом где-то еще оставалась свеча. При робком свете зажигалки я начала методично переворачивать все вверх дном, дабы обеспечить себя освещением, и в процессе поисков услышала, как тихо затворилась входная дверь. Я вылетела в прихожую, но там было пусто; с веранды на меня немедленно вытаращились сволочные глаза котов, и я в сердцах запустила в них тапочком. Луна криво висела перед моей дверью, подсвечивая виноградные листья, и луч ее воровато заглядывал в прихожую, вырывая из темноты облезлые обои и жирную блямбу счетчика. Я равнодушно взглянула на последний и села прямо на порог, ощутив, как внезапно обмякли колени… Пробки были вывинчены на фиг, и пустые гнезда смотрели черными глазницами черепа…
Да, мне действительно не удаются концовки.
Я буду жить.