В душе каждого человека непременно должен быть свой островок, на который ты возвращаешься, когда тяжелые думы преследуют тебя и не находишь опоры под ногами.
Такое прибежище для меня дом, где я родилась, где родилась моя мама, где моя бабушка начала свою семейную жизнь.
Середина тридцатых годов. Мы с мамой едем из Москвы в город Ковров на нашу родину. В поезде нам предстоит провести около восьми часов. Мама укладывает меня на жесткую лавку, подстелив что-то из одежды. Сплю и сквозь сон слышу: "Галочка, пора вставать, сейчас будет Красный мост". Сердце радостно забилось, а поезд, словно в такт ему, весело постукивает. Смотрю в окно – проезжаем через речку Клязьму – мелькают пролеты моста, действительно, красные. Сейчас будет вокзал. Поезд приходит на рассвете, но на вокзальной площади пассажиров уже ждут извозчики. Мы садимся к одному из них и по булыжной мостовой, а местами просто по желтому песку едем на Большую Базарную, к дому 81.
Мама любила приезжать неожиданно, поэтому нас никто не ждет. Дом стоит погруженный в сон. Меня охватывает нетерпение, мне хочется поскорее постучать, чтобы открыли, но ворота дома заперты, а окна расположены так высоко, что достать до них может только извозчик, да и то лишь кнутовищем, что он и делает по маминой просьбе.
Вспыхивает свет, слышу скрежет металлического засова – кто-то открывает ворота. Раздаются радостные возгласы: “Тамара приехала!”
Опережая маму, по крутой лестнице черного хода, минуя кухню и столовую, я влетаю в спальню бабушки с дедушкой.
- Московский водохлеб приехал! – приветствует меня дедушка, а бабушка удивляется, как я выросла.
Зал, в окна которого мы стучали, занимает большая семья Владимира – бабушкиного первенца. Забегаю к ним. Затем по гладкой лестнице, отполированной и местами даже стертой детскими попками не одного поколения сорванцов, поднимаюсь на второй этаж к тете Гуте или Августе, как называют ее взрослые – старшей сестре моей мамы. Обратно скатываюсь по той же лестнице старым, испытанным, хотя и несколько болезненным способом. Взрослые меня мало интересуют, мне не терпится повидать Люсю, Лялю, Ромку, Нину, Левушку, Алика – двоюродных братьев и сестер, примерно моих ровесников, и, главное, моего самого любимого дядю Всеволода. Он на восемь лет старше меня, но мы товарищи. На ближайший месяц это моя компания – с некоторыми я буду играть, с другими, возможно, ссориться и мириться, а одноклассницам Всеволода буду тихо завидовать – он их, не меня, катает на велосипеде, а зимой на финских санях.
Как же мне повезло, что у меня в далеком детстве был такой Дом. Дом, где меня ждали и любили, где долгие годы, до самой Отечественной войны сохранялся старый уклад жизни – когда по утрам, за столом, на котором всегда кипел самовар, собиралась большая семья, а обед проходил в точно определенное время и нельзя было не только пропустить его, но даже опоздать, если на то не было веской причины.
Завтрак в день нашего приезда начинается раньше обычного. Я усаживаюсь по правую руку от бабушки и дедушки – во главе большого (чуть ли не во всю комнату) стола на толстых рояльных ножках. С привычной для меня позиции я могу спокойно рассмотреть столовую и радостно убедиться, что со времени моего последнего приезда ничего не изменилось.
В левом углу под наклонным потолком (это та самая любимая лестница, ведущая на второй этаж), на легком столике – парадный самовар для особо торжественных случаев. Прямо против меня - дверь, ведущая в гостиную. Там будет жить мама. Справа от двери буфет, в нише которого фаянсовые подносы с металлическим заборчиком по краям – один прямоугольный, а второй составлен из трех круглых: большого и двух маленьких. Рядом – знакомый графин зеленого стекла, увитый бронзовой виноградной лозой, в которой прячутся шесть рюмок, каждая в своем листочке. Если повернуть голову, то над дверью в спальню увижу портреты дедушки и бабушки – еще совсем молодых. Дедушка в пенсне со шнурком, чем-то похож на Чехова. Бабушка сидит за столом перед раскрытой книгой, но смотрит не в нее, а куда-то вдаль, слегка подперев сплетенными руками подбородок, длинные волнистые волосы закрывают плечо и спускаются ниже талии.
Наверное, дедушка и бабушка были такими, когда встретились впервые…
В один из прохладных летних вечеров, скорее всего, в какой-нибудь из следующих приездов, мы с бабушкой сидим на скамеечке перед открытой дверцей голландской печи, смотрим на огонь, и бабушка, которую я называю «мама-Катя», разбивая кочергой догорающие дрова, рассказывает историю своего сватовства.
Мама-Катя или Екатерина Петровна, в девичестве Матвеева, родилась в г. Коврове в 1880 году, в купеческой семье. У нее было много сестер (кажется – шестнадцать) и один брат, но в живых остались она, сестра Клавдия (или Клёдя, как ее называли дома) да брат Михаил. В толстой книге церковного календаря, который хранился у мамы-Кати, помимо праздников и рассказов о них, я читала записи о рождении очередной девочки и чуть ниже - скорбную приписку о кончине.
Жили они на той же Большой Базарной улице, ближе к центру (возле гимназии), в большом двухэтажном доме, нижний этаж, которого, был каменный, а верх - бревенчатый. На первом этаже был лабаз, где отец Кати вел торговлю, а на втором жила семья.
Несколько лет назад мы с братом Вадимом и его сыном, которому тогда было десять лет, посетили Ковров и нашли этот дом. Время не пощадило его, но в нем до сих пор живут. Мы увидели железные ворота лабаза, которые совсем ушли в землю. Нам было интересно воочию увидеть дом своего прадеда, пофантазировать, кто в какой комнате жил, представить, по какой тропинке Катя ходила в гимназию.
Судя по рассказу мамы-Кати, мой прадед был человек добрый, но суровый и непреклонный, когда дело касалось порядков и интересов купеческого сословия. Ну, например, кажется, совсем пустяковый вопрос, что должна носить Катя – платок или шляпу? Хотелось, конечно, шляпу, тем более, что и гимназические подруги Кати – дворянки - платок не повяжут. Однако по сословным правилам ей полагалось носить платок. Чтобы не выделяться среди подруг, пришлось Кате просить разрешение отца. Отец поворчал-поворчал, но уступил. С тех пор она носила шляпу.
В 17 лет Катя была просватана за сына начальника вокзала. Брак этот, по мнению отца, был очень выгодный, а то, что жених совершенно не нравился его дочери, – значения не имело. Бедная Катя понимала, что убедить отца отказаться от ненавистного брака не удастся – это не платок на шляпку сменить, – и не роптала.
День свадьбы приближался. Катя с женихом, по традиции, съездили во Владимир и сфотографировались в салоне В.И.Коренева, что против Золотых ворот. Наступил день, когда жених с родственниками приехали забирать приданое. Через полуоткрытую дверь Катя с тоской наблюдала, как суженый лично проверяет качество материи и тщательно сверяет по списку предметы. Когда дошло до пересчета нижнего белья девушки – ей стало просто невмоготу…
Что ждет ее в будущем?
Но оно пока далеко, а в залах Земской Управы завтра рождественский бал-маскарад и Катю больше заботит, как подступиться к отцу, чтобы он отпустил ее на бал.
Совершенно неожиданно он позволил, но поставил суровое условие – покинуть бал до снятия масок. Никто не должен знать, тем более, жених, что просватанная девица, невеста, накануне свадьбы бегает по балам.
А для Кати такое разрешение равносильно отказу. Лучше уж совсем не ходить… Всем известно, что на маскараде самое интересное только и начинается, когда раскрывается тайна маски. Катя надеется стать победительницей в конкурсе на лучший костюм. Внешность ее, что скромничать, только выиграет от наряда, ведь не зря все домашние называют ее Катя-Красавица. Наверняка она соберет большинство карточек, которые вручают гости лучшей маске. Однажды Катя уже была победительницей на таком балу и знает, как это приятно. Тогда на ней был костюм “День-Ночь”, который сама придумала и сама же сшила. Это было домино, темную сторону которого она расшила серебряными звездами и луной, а светлую – солнцем и облаками на небе. И она была то Ночью, то Днем. А еще раньше, совсем девочкой, Катя сделала себе костюм ежика, натыкав множество портняжных булавок в накидку. Костюм-то был интересный, но подходить к ней, чтобы пригласить танцевать, так никто и не решился…
Но именно тогда, когда Катя размышляла, не отказаться ли ей вообще от бала, из стана будущих родственников дошли сведения, что сестра жениха собирается нарядиться Елкой. Для этого из столицы выписана гирлянда электрических лампочек, которая будет светиться на костюме от каких-то батареек. Несомненно, она тоже надеется получить приз.
«Не бывать этому, – подумала Катя, – я пойду на бал и… тоже в костюме елки!»
Катя расшила платье зелеными кружевами, развесила на них украшения, в волосах укрепила серебряную звезду и, придя на бал, забыла не только о печали, но и о своей сопернице, которая, если и блистала, то только электрическими лампочками.
Катя танцевала, веселилась, получала карточки. Полумаска, закрывающая лицо, не помешала, однако, разглядеть молодого человека, который с начала бала не отходил от нее ни на шаг. Ах, как он ей понравился! Где же он был раньше?!
Бал приближался к своей кульминации – выбору победителя. Но ее бал подходил к концу…
По дороге домой Катя заехала к подруге, чтобы еще немного повеселиться – напоследок…
Каково же было удивление девушки, когда там оказался тот самый юноша.
- Александр, студент реального училища, - представился он.
В этот же вечер он признался, что влюбился с первого взгляда. Потом он напишет в ее альбом стихотворение “Средь шумного бала”. А романс на эти слова будет для них самым любимым.
Дома Катя все рассказала матери. Они вместе поплакали, помолились и примирились с судьбой…
Неожиданно, вечером следующего дня, к их дому подкатили сани, из которых вышли два господина.
Катин отец очень удивился, увидав, какие гости пожаловали к ним. Старшего он узнал сразу – это был первый ковровский миллионер, банкир, известный промышленник и меценат Иван Андреевич Треумов – владелец фабрики, а может быть и не одной. Катя из окна своей комнаты тоже сразу узнала, но только, конечно, младшего из визитеров.
Гость представил Катиному отцу Александра Георгиевича Треумова, своего племянника, вернее, сына (мальчик рано остался сиротой и с детства воспитывался в его семье), и сказал, что приехал просить для него руки Екатерины Петровны.
Что тут началось! Отец и слышать не хотел о таком предложении.
«Дело слажено. Говорить больше не о чем».
Катерина с матерью смекнули, с каким делом пожаловали важные гости. Они упали перед иконами на колени и начали горячо молиться, чтобы Бог смягчил отцовское сердце.
Может, Бог действительно услышал их молитвы – гости, несмотря на категорический отказ, не покинули дом. На столе появился самовар и кое-что ещё…
Чай пили долго. На дворе наступила ночь, а гости и не думали уезжать. Поставили другой самовар и опять кое-что еще.
Катин отец, исчерпав все доводы, высказал свой последний, по его мнению, самый убедительный аргумент:
– Да ведь все приданое, даже ценные бумаги – все передано жениху!
И тут Александр Георгиевич почувствовав, что приближается его победа, воскликнул:
– Господи, да мне ничего, кроме Кати, не надо!
И эта историческая фраза (конечно, для нашей семьи) решила не только судьбу Кати и Александра, но и мою. Не будь ее, я бы никогда не появилась на свет!
- Хорошо, я согласен. Пусть будет по-вашему, – наконец сдался отец, – несите икону благословить молодых.
Вот такая рождественская история произошла сто лет назад в славном городе Коврове на Большой Базарной.
А какова судьба приданого? – наверняка поинтересуется прагматичный читатель?
По правде говоря, мы не знаем – точнее, знаем лишь наполовину: жених очень огорчился, я бы даже сказала – обиделся. Его вполне можно понять. Вероятно поэтому, как память о любимой девушке, он оставил себе все приданое, вместе с ценными бумагами.
Продолжение - "И началась война".
http://www.proza.ru/2009/12/16/518