Двигающийся пейзаж, изображающий вечное ничто степи, едва прореженное чахлыми деревцами – вид из окна автобуса, уносящего Чарли прочь от ошибочности собственного поступка.
Эта мысль заставила её хмыкнуть, и подумать, что возможно, это и не было столь бессмысленным, как кажется, ведь она узнала ещё кое-что о себе. И пусть это знание было не очень лицеприятным, оно всё-таки было знанием. Однако, по мимо него оставалось и горьковатое чувство вины, ведь она снова не оправдала чьи-то ожидания.
Конечно, она и не должна была их оправдывать, но добрые порывы людей, пусть даже направленные на такое бесполезное существо как она, не должны получать ответом сожаления. Ладно, обо всём этом она поразмыслит позже, или никогда.
Она обнаружила в себе неприязнь к этой самой доброте, из-за спелости последней. Мало того, Чарли чётко уловила и чувство ревности, ревности к своему прошлому. Она думала о людях, которые сейчас, как и раньше, окружают её, и со свойственной рассудку беспощадностью понимала, что происходит. Самым неприятным, из всего происходящего было то, что все смотрели на неё и видели свои собственные воспоминания о ней, не осознавая, что той, кого они помнят, уже нет. Она, эта подруга-воспоминание, умерла уже давно, потерялась и не вернулась, заболела и не выжила. Чарли очень точно знала обо всём этом, ведь это произошло с ней. Эти воспоминания, в которых она иногда узнавала себя и откликалась на имя, были оттисками в пространстве её сути, словно следы протектора ботинок на влажной почве. Однако, они уже давно не были её памятью, просто принадлежали ей, как купленные и сложенные в шкатулку бусы, которые сделал кто-то другой, неизвестный.
Выйдя из автобуса покурить, Чарли отправила взгляд к линии горизонта, туда, где неба касается земля, на которую она никогда не вернётся. Этот факт был ей безразличен, как и многое из того, что творилось вокруг. Единственное желание, что возникало в её душе, это поскорее забыть дорогу, по которой она сейчас едет. Оно очень походило на её жизнь и на неё саму - превратить то, что с ней происходит в неприятные, выцветшие воспоминания.
И снова дорога, из ниоткуда в никуда, мимо маленьких призрачных городов-полуснов. Сумерки развеяли над миром сонный газ, на который у Чарли всегда был иммунитет, и она смотрела, как двигающийся за окном пейзаж мерно стирает время, наводняя мир тьмой.
Пустота тянулась за ней по всем дорогам причудливым шлейфом, вытекая из её души, как паутинка из желёз паука. Он платила сердцем за красивые фразы, рифмой за гибкость ума, радостью за вдохновенную печаль. Она переливала воды собственного духа из одной колбочки в другую, зная, что воды, взятые из вне, могут отравить её, или, что много хуже, сделаться наркотиком, без которого она не сможет жить. Мало того, выпить себя, иссушить и бесшумным пожухлым листком опуститься на чугунное дно собственной сути, казалось Чарли честным и красивым.
Это была самая изысканная модель суицида, самая искусная, что ей доводилось изобретать.