Тот же день ноября..
... К 8 годам меня из худющего малоежного ребенка превратили в довольно упитанное существо, завязав на животике жировую прокладочку, с которой я боролась всю последующую жизнь.
К настоящему моменту цель достигнута, даже с перегибом без всяких усилий.
Не могу сказать, что счастлива, потому как остальные части тела тоже вернулись к дошкольным пропорциям, не сказавшись лишь на росте. Глядя на неузнаваемую себя, вдруг вспоминаю бабушку Прасковью, которой позволялось приезжать к овдовевшей дочери на зиму приглядывать за внучкой... Бабушка спала в моей комнатке на узком диване, на котором в раннем моем детстве располагалась периодически наша домоправительница Петровна, в далеком прошлом повариха Оренбургского губернатора...
Перед сном бабушка Прасковья, быстро раздевшись, надевала ночную рубашку.
И я мгновения видела ее голой – туго натянутую кожу на выпирающих слегка ребрах. Там вообще не было жировой прокладки – кожа да кости, как говорят. Но при этом никакого ужаса своей худобой она не вызывала, может быть оттого, что кожа оставалась упругой и не образовывала неприятных отталкивающих складок... Она удивляла меня своим телом, но не отвращала...
Ну, раз уж я вспомнила о тихой своей бабушке, то отвлекусь на нее сейчас, мало ли что потом...
Мама не любила ее. И командовала ей почём зря. Бабушка молчала.
Вина ее заключалась в том, что в далеком мамином голодном Луганско - Ворошиловградском (название города менялось неоднократно в зависимости от политических колебаний в стране) детстве, бабушка( ее мама) отлупила ее однажды розгами. Дело было в том, что моя подросток – мама полезла в кладовку за вареньем, которое стояло на верхней полке, ну и, ясное дело, уронила эту драгоценность на пол, после чего в ужасе бежала с места преступления, а ее мама - моя бабушка, обнаружив это безобразие, шла по ее следам, срывая по дороге прутья для битья, и, найдя, отлупцевала ее по первое число... И никакие совместные поездки за хлебом и картошкой по деревням, никакие заложенные в ломбард бабушкины ценности, никакие бедствия и ужасы, сопровождавшие семью в 30-х, ничего не могло поколебать неистребимой маминой ненависти-обиды... И на пике своего благополучия она помнила, не прощала, унижала ее, да и потом не жаловала, презирая бедность, в которой та жила, сама борясь с ней насмерть и побеждая...
...Зимними вечерами мы читали с бабушкой Прасковьей «Графа Монте-Кристо» - взахлеб, безумно переживая. Когда вечером мы слышали поворот ключа, то обе бросались к двери наперегонки, спеша сообщить маме-дочери, что там дальше произошло... Иногда бабушка меня опережала, и тогда уставшая мама тормозила ее: -« совсем с ума сошла, дай ребенку сказать!» И я страшно радовалась, что мне отвели первое место, и в то же время мне было обидно за бабушку, за прерванный ее порыв, и уже не было того восторга – поделиться, оставалась необъяснимая горечь пополам с торжеством...Я не знаю, откуда у меня было это врожденное чувство справедливости. От папы, наверное, откуда же еще?.
И мама это знала. Без папы она была несчастна, но могла манипулировать,
что пресекалось им ранее на корню... А я, не зная о том, стояла на ее пути, еще беспомощная, но все чувствующая, и простить это мне было невозможно...
... Так вот, внезапная моя после болезни "бабушкина" худоба, свалилась на меня
совершенно нежданно, без всяких моих постоянных ухищрений в течение предыдущих десятилетий.
Собственно, толстой я не была никогда, но то, что когда-то называлось то ли ложной полнотой, то ли ложной худобой по-французски – присутствовало. И я с этим боролась неустанно с 14 лет. И до своей болезни на протяжении почти полувека колебалась в пристойном диапазоне – мин.59, мах.-65 (уже в последние годы) при росте 170. Сейчас у меня около 53кг. И это очень кстати,- прыгать легче...
И потому та моя приятельница Наташа, благодаря которой я вновь посетила любимый город, да к тому же ухитрилась в нем застрять( уже не по ее подсказке, а по чьему-то более высокому замыслу), - крупная, крепко-сбитая, прекрасно и дорого упакованная дама 54 размера, гордящаяся собой всегда и везде, знающая, как ей кажется, абсолютно все, а потому поучающая всех и вся без стеснения и ненужной скромности, в свои редкие визиты постоянно осыпает меня комплиментами, к чему я вообще отношусь всегда крайне недоверчиво, не переоценивая своих внешних качеств, а сейчас-то вообще с изумлением...
Мощные ее объятья почти сбивают меня с ног, вернее с ноги, я с трудом избегаю внезапных ее приливов нежности львицы( она, кстати Лев по гороскопу)...
Ревниво "любуясь" мной( новый муж ее ценит стройность и длинные ноги, и она не скрывает, но гордится даже своей ревностью, а потому ко мне его обычно с собой не берет, о чем и заявляет), не удержалась от ехидно-сомнительного комплимента в мой адрес, и я у нее теперь - «Барби»..
Это в ходунках-то, перемежающихся костылями! Чем бы дитя не тешилось, даже взрослое!...
Мне не привыкать, это моя судьба. Будучи по жизни довольно несчастливой, мягко говоря, вызывать зависть. У богатых, благополучных, любимых, спокойных, безразличных и т.п...
Так что здесь у меня появилось два новых неадекватных прозвища.
А два детских я получила от своей любимой старшей племянницы Маэлы.
Она приезжала к нам из родного Харькова на летние каникулы, и поскольку была уже большой девочкой, приезжала самостоятельно, обычно утренним поездом. Вот такие были вегетарианские времена, что девочки могли без родителей поездом переезжать из города в город. Чуть позже и я стала отправляться на зимние каникулы в Харьков самостоятельно.
Поезд "Москва-Евпатория" №17! Сколько связано с ним... Он существует до сих пор, как ни удивительно, уже в компании и других, но существует под тем же номером!
...Вот сплю я, 8-9-летняя( уже раскормленная - см выше), каким – нибудь дивным летним утром на своем любимом балконе, увитом диким виноградом, и вдруг слышу тихое, нежное, растянутое –
«Пу-узя!» И тут же просыпаюсь, не веря еще своему счастью – Майка приехала!
Ура! Свобода и счастье! Купаться – заплывать черт знает куда, мороженое – втихаря( вечно больная носоглотка, несмотря на морской курорт)...И – вообще!
Как она плавала! Больше я никогда не видела, чтобы женщина так плавала - разве что на соревнованиях, но не в обычной жизни. Стремительным режущим кролем, настоящим брассом, при котором все тело работает синхронно, и оттого он тоже быстрый и красивый, и баттерфляем - совершенно роскошным, вздымаясь над поверхностью летящими бросками...
Обычно мы плыли рядом до дальнего каменистого плато, поросшего водорослями, там я отдыхала, а она наконец отрывалась по полной, а наплававшись вдоволь, Майка возвращалась за мной, и мы плыли дальше...
Она очень любила "дядю Сашу" - моего папу, смотрела ему в рот, боясь сказать глупость, чтобы он не разочаровался в ней, уважала его безмерно. И он относился к ней со сдержанной нежностью, тепло и снисходительно. Ей было хорошо в нашем доме...
Я ее обожала. Тогда это была веселая девчонка,- «свой парень» - ясная, честная,
чистая, с лукавыми искрящимися карими глазами, двумя крепкими темно-каштановыми косами, ширококостная, но стройная, с пухлыми, чуть вывернутыми негроидными губами. Прелесть!
Наша любовь была взаимной и очень искренней, несмотря на разницу в возрасте -
она была на 7 лет старше и при этом была моей троюродной племянницей, а потому второе прозвище для меня у нее было такое же протяжное, лукаво-насмешливое –«тёё-тя».
Я спокойно терпела эти обращения, но все-таки "тетя" мне нравилось куда больше "пузи"...
Майка продолжала приезжать к нам и после смерти папы, но уже не так надолго, у нее уже были и другие планы на часть лета. Но прозвищ моих не забывала, хотя по имени называла, конечно, чаще. Маму она звала так, как ее называл папа - ласковым, нежным - Тамася.
Вдвоем они заплывали далеко в море, до рыбацких сетей. Мне казалось, что они были дружны. И я не помню ничего, что омрачало бы ее приезды, моя радость была постоянной...
( прод.следует)