Теперь я знаю, как она выглядит…
Посвящается моему Отцу
Непризнанный гений своих откровений,
Непонятый жизнью, в порывах мгновений,
До времени мудрый и сильный без силы,
До слабости нежный, с душою красивой.
-Теперь я знаю, как она выглядит…
- Кто? – муж посмотрел Валентине в глаза, пытаясь понять, о ком она говорит.
Они стояли на балконе, в квартире её родителей. На улице и в комнатах полно народа, цветов и венков. Валя различала только размытые силуэты, создающие неоднородный фон вокруг неё.
Начиная с 11 часов 30 мину 22 июля, когда мама позвонила и сказала только два слова:
-Папа умер; - жизнь остановила свой бешеный галоп, и минуты стали капать медленно и глухо, отдавая глубокой болью где-то внутри.
-Кто выглядит? – муж вернул своим вопросом Валентину из пустоты.
-Душа, - выдохнула она, и вернулась в ушедшую ночь.
Банальный диагноз «острая коронарная недостаточность, отёк лёгких и головного мозга на фоне хронической гипертонии» после вскрытия, поверг всю семью в состояние шока. Её отец никогда не жаловался на сердце. С детства занимался боксом и штангой. Отличный охотник и рыболов. Хоть и поставленный диагноз в 16 лет «хроническая гипертония» обязывал пожизненное наблюдение у врачей, её отец никогда к ним не ходил, и всегда отличался хорошим здоровьем. Вся юность прошла в кузне – молотобойцем; на охоте в горах – надо было содержать семью, так, как его отец рано умер, а мать нигде не работала; и по пояс в ледяных горных реках Кавказа.
Единственная рыба, которую признавал отец – речная форель. Только форель Амткела доставляла истинное удовольствие отцу в её ловле. Каждое лето, на протяжении многих лет, отец ездил в Абхазию, что бы насладиться девственностью гор и посостязаться с форелью в умении ждать.
Теперь всё осталось только в её воспоминаниях, как и та, единственная поездка через прекрасное, горное озеро к верховьям Амткела.
В ночь, перед похоронами, Валентина с младшим братом сидели возле гроба отца, и говорили, говорили, говорили…
- Ты ничего не слышишь? – спросил брат Валентину.
- Нет, - она прислушалась.
Духота июльской ночи плотным одеялом повисла в комнате. В углу, на трюмо, завешанном тканью, горела свеча. Её мирное пламя освящало образ на иконе.
-Вот, опять, шорох у стены, - брат прислушивался, но его взгляд отрешенно смотрел в пространство между Валентиной и гробом отца.
-Да, слышу, - Валентина посмотрела в направлении противоположной стены; - как будто мышь.
-Ага, между стенкой и гипсокартонном шарахается; - брат перевёл взгляд на Валентину.
-И муха летает, нет, слишком тихо, наверно мотылёк. Пошли курить, а то у меня глюки начнутся, и голова разболелась! Он встал и пошел на кухню.
Валентина осталась сидеть, тупо глядя на пламя свечи. Через мгновенье, пламя дрогнуло, и фитилёк стал потрескивать, как будто невидимый мотылёк коснулся фитилька своими нежными крылышками, и обгоревшая пыльца, крохотными звёздочками осыпалась в пламени свечи…
-Сестра, пойдем, кофе глотнём, я уже сварил; - брат тихонечко тронул её за плечо.
-А? Ну, да. Пошли. Надо отцу маску поменять, наверно уже вся высохла. В такую жару спирт быстро испаряется.
Они очень много разговаривали в эту ночь, наверно больше, чем за всю жизнь. Когда братишка родился, Валентина получала школьный аттестат за 10 классов, и на Выпускном присутствовал только отец. И в этом же году, Валентина уехала, и поступила в университет. А через год вышла замуж и сразу родила сынишку. Теперь у неё была своя жизнь и семья, так что с братом виделись очень редко, да и из-за большой разницы в возрасте, разговоров «по душам» не получалось, за исключением этой ночи.
-Мне очень нравится история. Но я сначала получу диплом юриста, как папа хотел, а уж потом рвану на исторический. Брат в задумчивости тёр виски. Видно головная боль не утихала, не смотря на пачку выпитых таблеток, вперемешку с кофе и нервами.
-Давай смочим маску? – он достал водку…
Отец выглядел молодым, сдержано серьёзным в своём костюме и белой рубашке. Только один уголок губ застыл не то в ухмылке, не то в печальной усмешке перед жизнью…
Для брата, это было нелёгкое испытание, но он крепился, и очень много рассказывал об отце и своём детстве.
-Пойду, покурю, и выпью ещё таблеток, голова раскалывается.
-Давай лучше откроем окно и закроем дверь в комнату, - предложила Валентина; - сквозняка не будет, да и маску мы дополнительно накрыли полиэтиленом…
-Нет. Он говорил устало, тихо, но так же твёрдо, как его отец.
-В комнате, как в бане, нужно до восхода солнца хоть чуть-чуть впустить свежего воздуха. Завтра обещали за 40 градусов, да и народу будет море!
Он отрицательно покачал головой.
-Главное, что бы сквозняка не было, да и лицо прикрыто! Валентина пыталась мягко убедить брата в необходимости открыть окно.
Тут, в подъезде, жалобно заплакала собака. Не выла и не скулила, а именно плакала… Валентина переглянулась с братом. Они выглянули из открытой настежь двери. На лестничной площадке, между первым и их этажами, среди венков, лежал щенок. Он был нежно-розового цвета, и не более трёх-четырёх месяцев. Пушистый и крупный, как медвежонок, наверно из породы кавказцев.
-Иди-ка ты на улицу! Валя стала спускаться по лестнице, уговаривая малыша. Щенок тяжко вздохнул, глядя на Валентину грустными глазами, и перешел к противоположной стенке, где стояла крышка от гроба и крест. Он протиснулся в пространство между стеной и крышкой, и улёгся спиной к Вале.
-Сестра. Не трогай его, ещё крышку опрокинет…
Ночь была душная и тихая, даже сверчков и кузнечиков не было слышно, хотя их пятиэтажка стояла среди частного сектора, и ночь, вечер и утро всегда были заполнены звуками природы.
Валентина с братом вернулись в комнату, духота висела плотным одеялом, пропитанная спиртными испарениями. Щенок снова заплакал, заполняя глухую ночь протяжной тоской.
-Давай закроем входную дверь? – предложил брат.
-Давай, только тогда откроем окно в комнате; - Валентина умоляюще взглянула на него.
Плач возобновился, и брат решительным шагом направился к двери.
Занавеска, на приоткрытом Валентиной окне, надулась как парус, после долгого штиля, почуявшего лёгкий и далёкий ветерок. Они с братом сидели молча уже пол часа.
-Вот. Видишь? Сквозняк! – брат укоризненно посмотрел на Валю; - даже покрывало на отце шевельнулось от сквозняка…
-Не может быть, я не чувствую движение воздуха, даже горячего, да и свеча горит ровно! Смотри, пламя даже не дрожит!
-Скажи ещё, что у меня глюки; – брат поднялся и вышел из комнаты, плотно прикрыв за собой дверь.
Валентина сидела возле изголовья, лицом к окну, и смотрела на пламя свечи в противоположном углу комнаты. Марево, от горячего пламени, стало отчетливым ореолом подниматься вверх, сгущаясь в белёсый дымок. Она сфокусировала на нём взгляд, и поняла, что происходящее находится ближе, чем расстояние до свечи! Прямо над лицом отца! – наверно спиртные испарения от маски; - подумала она, но тут же задала себе вопрос: - как это возможно, если сверху лежит полиэтиленовый пакет, причем прижатый со всех сторон бутылками со льдом, а сверху ещё и погребальная тюль, накрывающая весь гроб?!
В ответ, занавеска на окне снова приняла форму надувающегося паруса, но только в том месте, где по прямой от окна находилось лицо отца. Деревья за окном застыли в скорбном молчании, и даже листочки не колыхались в ночной тишине.
Тем временем, слегка опав, занавеска опять надулась легким движением, и Валентина заметила, как белесый дымок, окружённый дрожащим маревом, как от горячего песка в пустыне, потянулся от лица отца к парусу занавески. В подъезде приглушенно заплакал щенок…
-Свари-ка и мне кофейку! - Валентина вошла в кухню, где в задумчивости курил брат.
-Что, он опять скулит?
-Ага, хоть и не так слышно, при закрытой двери, но глюки от его завываний конкретные! – Валентина достала бутылку с холодной минералкой из холодильника и с жадностью выпила целый стакан воды.
-И в горле уже першит от сладковатого привкуса духоты, спиртных испарений и запаха сгорающего воска.
-Ну что, сквозняк есть? – брат разливал ароматный кофе по чашкам…
-Знаешь, ничего не могу понять, на улице даже лёгкого ветерка нет, ни один листочек не дрогнет. Пламя свечи ни разу не колыхнулось, а занавеска периодически надувается!
-Да… - вздохнул брат; – помню, как-то осенью, отец взял меня на охоту…
И они окунулись в детские воспоминания, связанные с отцом, и что удивительно, промежуток в шестнадцать лет, не изменил его отношения к жизни и детям!
В подъезде опять заскулил щенок…
-Пойдем к отцу, последнюю ночь хочется побыть вместе. - Валентина помыла чашки, и они отправились в комнату.
Спокойное пламя свечи, мягким светом освещало комнату.
Перед рассветом духота стала спадать, но ветерка так и не было. Они уселись у изголовья отца: брат – в отцово кресло, стоящее в углу, спинкой к окну, а Валентина – рядом на стул, в пол оборота к брату и отцу. Брат стал рассказывать про его учёбу в институте, и увлечение историей и философией. Разговор перешел на рассуждения о смысле жизни, затем перерос в тихий спор…
-Отец давно б уже разогнал нас спать, и не заниматься ерундой! Валентина улыбнулась, глядя на отца. Брат запрокинул голову на спинку кресла и прикрыл глаза.
-Опять сквозняк, – не открывая глаз, он показал в сторону занавески; - я его даже слышу…
Валентина тоже заметила движение надувающейся тюли.
Через несколько мгновений, Валентина опять увидела тот же самый белёсый дымок, только теперь он плыл от занавески в направлении головы отца. Она спокойно наблюдала за ним. Доплыв до середины лица, он остановился, изменив свою форму. Вся субстанция напоминала облачко, вытянутое вдоль оси Х, центральная часть была прозрачной, но видимой и достаточно плотной на взгляд. В процессе движения, голубоватая белёсость заполняла всю субстанцию, а прозрачное марево окружало его дрожащим ореолом. Теперь же, голубоватая белёсость растекалась к вытянутым частям субстанции, оставляя середину дрожать прозрачным маревом, через которое не просвечивались предметы на заднем плане. Вытянутые края облачка стали закручиваться в затейливые спирали, как будто тормозя движение субстанции, оставляя облачко на месте, но в постоянном движении полутонов и образов. Валентина заворожено смотрела на происходящее, и вдруг выдохнула:
-Папка, папка…
Облачко медленно поплыло обратно к занавеске, создавая затейливые завитки, как бы притормаживая движение.
Светало. Это была наверно, самая длинная ночь в её жизни.
На удивление, но она совершенно не чувствовала усталости, хоть и прошлую ночь подремала всего пару часов. Время тянулось, как в замедленном кино. Все дела были переделаны ещё в первый день. Всё было распланировано и договорено. Оставалось только ждать.
Ждать дневную жару, людей и похороны…
На лестничной клетке опять заскулил щенок.
-Что это такое? – в кухню вошла мама.
-А, это. Щенок. – Валентина в задумчивости посмотрела на мать.
-С ночи плачет, мы уж и не знаем, что с ним делать, - ответил брат.
Мама взяла косточки от курицы и вышла из квартиры.
Валентина выглянула с балкона – щенок бежал за матерью. Она положила косточки возле подъезда и вернулась в дом.
-Ну что, ест? – она подошла к Валентине; - кофе сварить?
Щенок, съев косточки, побежал обратно в подъезд.
-Мамуль, а у нас ещё кости есть?
-А что, опять в подъезд побежал? Она достала кулёк костей, собранных для Валентининой собаки.
-Не носи, я буду с балкона кидать по одной, а там, глядишь, люди начнут к отцу приходить, может тогда он уйдет. Валентина с балкона позвала щенка.
Больше он не плакал…
Спустя пол часа, Валентина вернулась в комнату отца. Брат мирно спал в кресле соседней комнаты.
-Папка, папка…
Теперь Валя села на стул у его изголовья с другой стороны. Рядом, на трюмо, горела свеча. Новый день медленно, спотыкаясь на каждой минуте, брёл мимо её отца.
Слёзы комом стояли в горле. Маску с лица решили не снимать, пока не станут приходить люди, проститься с её отцом.
-Ты же не против, папка? – Валентина смотрела на тюлевое покрывало, закрывающее его лицо. Две слезы медленно катились по щекам. Дрожащее марево, наполняясь голубовато-розовой белёсостью, поплыло от покрывала в её сторону.
-Папка, это ты? И ночью у меня не было глюков! Скажи, что это ты…
Его душа, вытянулась в белёсую струйку, и потянулась к её щеке. Предательские слёзы скатывались по щекам, мешая чётко наблюдать за происходящим.
-Скажи, что это ты, и мне всё это не мерещится!
Душа проплыла мимо щеки Валентины, чуть ниже глаз, и повернула по направлению к трюмо, на котором горела свеча. Пламя заволновалось, фитилёк стал искриться, как будто нежный мотылёк коснулся фитилька своими белёсыми крылышками, и обгоревшая пыльца крохотными звездочками осыпалась в пламени свечи…
-Малыш, иди, попьем чаю с бутербродами, - донесся тихий голос мамы с кухни.
Занавеска на окне снова надула свой парус.
-Спасибо, папка! - Валентина грустно улыбнулась; - значит утром, в тот день, когда я стояла на крылечке офиса, за несколько часов до своей смерти - ты действительно звал меня. И мне это не привиделось, а я не поняла, не поддалась чувству приехать к тебе! Оставила всё на вечер…
***
Ты же звал, а я не пришла.
Не раскаяние, нет. Чувство боли,
Просто плачет моя душа,
Грустно ноет и тихо стонет.
И не сказанные те слова,
Лишь томятся теперь в неволе.
Как же высказать всё, что могла?
А услышать теперь, дано ли?!
Валентина вытерла слёзы, и вышла из комнаты.