Я люблю моего полубрата, Игоря, Игорёчка. Настоящей семьи у меня никогда не было, но когда он родился, было какое-то ее подобие: папа Дмитрий и мачеха Майя, относившаяся ко мне ровно, но всегда принимавшая меня, как необходимый довесок к семейному счастью, который утяжелял покупку этого счастья, но ценности не представлял. Это как в мясных магазинах СССР: к выбранному покупателем кусочку неплохого мяса продавец обязательно довешивал что-то еще: то ли косточку, то ли требуху. При этом нужно было зорко следить, чтобы торговец тебя не надул, ибо норма требухи была около 30%. Так вот моя ценность в семье формально составляла 25% (1/4 численного состава семьи), на деле постоянные побои и деспотия отца эту ценность заметно уменьшали. Майя, естественно, главным в семье считала Игорька, своего единственного сына.
После грудного вскармливания для Игорька была нанята няня Григорьевна, жившая в семье. Она спала в коридоре, где стояли ее кровать и сундук. Няня баловала Игоря, который непременно хотел есть кашу, сидя на подоконнике, или еще выше, на форточке. Слезы и истерики были единственным оружием братца в борьбе за свои права и «лева». Как все дети, он хорошо чувствовал разницу в семейном положении между собой и мной. И вовсю использовал это. Во всех конфликтах между нами он всегда оказывался правым, как младший, и более невинный по определению. В квартире на улице Кибальчича наши кроватки стояли рядом, цугом у стены. Мы спали головами друг к другу. Однажды после дневного сна мы проснулись (няни у нас уже не было, родители куда-то вышли), затеяли какую-то игру, не вставая с кроватей, потом поссорились, Игорь стал плевать на мою подушку, я ответил тем же, он и я продолжали в том же духе. Вскоре обе подушки оказались мокрые, виноватым признали меня, как старшего. Раньше Игорек плевал мне на подушку, зная, что все равно накажут не его. Теперь он взрослый, и так же безнаказанно плюет мне в душу. Одно время отец ласково называл меня «шибенык», что на украинском языке означает «висельник». Это прозвище хорошо отражало его внутреннюю ненависть ко мне, родившемуся непрошенным. А Майя смягчала это отношение почти безобидным «сорванец». Да, славное было тогда времечко, жаль только, что не для меня.