Протирая ласково надгробья, вспоминая свою жизнь, Соня думала о том, что её сыну и тому, не родившемуся, малышу было бы сейчас уже больше лет, чем ей самой тогда. На глаза навернулись слёзы. Она даже не услышала, как прошуршали за спиной на дорожке листья, и кто-то остановился у ограды.
- Добрый день! - услышала она за спиной, вздрогнула и обернулась. Перед ней за оградой стоял благообразного вида мужчина. Он был чуть выше среднего роста, крепкий, в добротной замшевой куртке и такой же кепке. Подбородок его приятно оттеняла шкиперская бородка.
- Добрый день, - ответила Соня, убирая волосы со лба.
- Вы к кому-то приходили? - прервала Соня затянувшееся молчание.
- Да нет, просто не могу видеть и слышать весь тот кошмар, который творится у Белого Дома. Я человек аполитичный, а душа ищет умиротворения. А под свист пуль и залпы танков умиротворения не дождёшься. Простите, я забыл представится - Михаил Александрович, врач-ангиохирург. Простите, может быть Вам неприятно чьё-то присутствие, - сказал новый знакомый, заметив блеснувшие в Сониных глазах слёзы.
Она отжала тряпку, вылила воду под посаженный в углу розовый куст. Взяла свои вещи и вышла из ограды, заперев за собой замок. Перехватив взгляд подошедшего мужчины, она поняла, что он читает надпись на обелиске крошечной могилки.
Они молча пошли рядом. Ноги утопали по щиколотку в жёлтых и оранжевых листьях на аллейках Даниловского кладбища.
Здесь, в городе покинувших этот суетный мир, было тихо. Кладбище почти в самом центре Москвы было старым. Многие могилы уже давно никто не посещал, очевидно, из-за того, что все уже переселились в мир иной. Одни плачущие Ангелы, скорбно сложив крылья, молились за усопших, опустив глаза, другие, со своими таинственными улыбками, сложив ладони, вглядывались в небо, пытаясь увидеть освободившиеся от земных забот души, свободно парившие над этим, сходящим с ума миром…
* * *
-Девочка моя, за меня не беспокойся - сказала Люся, въезжая на коляске в прихожую. Она давно уже передвигалась только так. После той давней ссоры с подругой Люсю хватил инсульт. Едва она оправилась от болезни, пришлось хоронить старенькую маму. После этого у Люси отнялась нога.
Соня так и осталась жить у Люси. Они, конечно же, помирилась с мамой, но это были теперь лишь формальные отношения, ничего незначащие поздравления к праздникам, редкие встречи и ещё более редкие телефонные разговоры из пары дежурных фраз.
Люся работала теперь только дома. Полностью перешла на рецензии и различные обозрения. За подготовленный ей самостоятельно дайджест женских изданий она получила приличный гонорар - хватило и на самую последнюю модель коляски и на замену «коняшки», на которой теперь ездила Соня.
Собрав после похорон сына последние силы, она поступила в другой институт, закончила его и теперь работала в Люсиной редакции. Сама она с первого приличного гонорара подарила Люсе компьютер, чтобы та спокойно работала дома. Люся, за многочисленные заслуги перед редакцией, получила дома оплаченный выход в Интернет. Работать стало легче и интереснее.
…Соня собиралась в гости к Михаилу. Они встречались уже почти полгода, но всё где-то по театрам и выставкам. Или же гуляли при хорошей погоде.
Михаил, или Саныч, как стала уже называть его Соня, после развода с женой переселился к родителям. И вот сегодня, по случаю переезда родителей на дачу, она была приглашена в гости.
Соня волновалась за Люсю. Та стала частенько прихварывать, то давление поднимется, то сердце прихватит. Изо всех гостей Соня летела домой сломя голову, потому что знала, что Люся скорее умрёт, чем позвонит туда, где находится «её девочка» (так она называла Соню).
…Они встретились, как обычно, на своём любимом месте, в метро на Библиотеке Ленина, под мостиком в центре зала. Саныч был с букетом белых лилий, которые так любила Соня. Ей почему-то вдруг вспомнилось, что Митька так ни разу и не подарил ей лилии, хотя знал, что она их очень любит. Тогда всё были розы и гвоздики…
После затяжной холодной весны неожиданно, всего лишь за одну ночь, наступило тёплое лето. Так приятно было шагать, подставляя лицо тёплому, ласковому предвечернему ветерку. За один лишь тёплый день все листья выросли вдвое, приятная горчинка молодых листочков кружилась в воздухе вместе с тёплым ветерком. Они шли пешком к дому Саныча, держась за руки, как школьники. Соня то и дело ныряла в подаренный букет, чтобы ещё и ещё насладиться любимым запахом.
Дома был приготовлен уже красиво сервированный стол. Саныч оказался, ко всему прочему, и необыкновенно искусным кулинаром. Он ухаживал за Соней, так умело и изысканно, что она расслабилась и не заметила, как разговор их постепенно перешёл в другое русло.
Такого разговора у них не было ни разу со дня знакомства. Саныч стал рассказывать про свою прошлую семейную жизнь, про то, что он даже и теперь, после пятнадцати лет совместной жизни сомневается, его ли это сын. И что он страдает от этого.
Она хотела было пожалеть Саныча, но вдруг, как укол иглы, почувствовала, как из Дамы сердца её пытаются превратить или уже превратили в «жилетку». И, хотя она преследовала только одну цель - забеременеть и родить ребёнка, ей хотелось, чтобы это случилось в приятной для неё атмосфере, о не в плаче по прошлой жизни Саныча.
Она хотела уже обидеться и уйти, но, посмотрев на часы, поняла, что ей придётся оставаться: на часах была уже половина второго ночи. Она поднялась и попросила разрешения пойти в душ.
Саныч принёс ей уютный махровый халат, показал, где для неё приготовлена постель и сказал, что если она не будет против, он сам отнесёт её туда из ванной комнаты…
Соня не знала, что ей делать. Ожидания провести приятный вечер и ночь были скомканы нелепыми рассказами.
Саныч, оказавшийся при ближайшем рассмотрении тем ещё мазохистом, даже и не понимал, не мог, а, может, и не хотел оценить, как больно он сделал женщине, которая понравилась ему прошлой осенью, с которой ему было приятно проводить время, с которой он, наконец-то, остался сегодня наедине.
Как будто бы он и не знал никогда, что Даме сердца про свою прошлую любовь никто не рассказывает, даже если и попросят. Прекрасно знал… Много раз после своего развода он пытался пристроится к какой-нибудь женщине, чтобы выплакивать ей свои переживания, ему было наплевать, что будет твориться в этот момент с этой самой женщиной. Но его посылали уже на втором свидании…
Или, бывало, и на первом…
Познакомившись с Соней, он почти сразу понял, что эта женщина, измученная жизненными обстоятельствами, не пошлёт его, не бросит трубку, никуда не уедет среди ночи.
Что ей, уставшей от осознанно выбранного в определённый момент судьбы одиночества, очень хочет мужской ласки и пары нежных слов. И детского плача среди ночи… Он уже рассчитал, что она будет непритязательна, послушна и никогда не станет бунтовать…
…Обернув её пушистым халатом, он отнёс её в постель. Будучи умелым любовником, сумел завести с полоборота, был удивительно ласков, нежен… И совершенно молчалив…Соня не услышала ни одного слова...
Они лежали рядом и молча смотрели в начавшее уже розоветь июньское небо. Соня беззвучно плакала. Сегодня она вновь ощутила то, о чём уже почти забыла…
Уличный фонарь ещё не погас, предрассветный ветерок раскачивал его. Соня, такая нежная, чувствительная и, несмотря ни на что, восторженная, сказала: «Смотри, фонарь в ночи качается, как пьяная звезда…Ой, как стихотворение получилось». Она приподнялась на локте и попыталась заглянуть ему в глаза, лицо её светилось долгожданной радостью…
То, что сказал Саныч в следующий момент, отбило у Сони, ещё чувствующей все ощущения прошедшей ночи: что-то сладко пульсировавшее внутри себя, горячую и необыкновенно мягкую руку Саныча на своей груди. Это был удар хлыста…
- Чушь всё это, пойду я к себе в спальню, не могу я, с вами, бабами, спать… От моей бывшей к утру так потом несло, что с души воротило, - с этими словами он поднялся, даже не прикрыв Соню одеялом, и ушёл в другую комнату…
Подождав, пока прекратятся всякие шорохи в комнате, куда ушёл Саныч, Соня встала, быстренько оделась и, даже не умывшись, скорее выскочила из квартиры, потихоньку закрыв за собой дверь… Автобусы ещё не ходили, не говоря уже о метро, и она пожалела, что не взяла Люсину машину.
Люся, уже научившаяся сама садиться с кровати в кресло, выехала в прихожую и увидела сидевшую на калошнице Соню. Она была бледна, глаза были закрыты. Из-под век пролегли две белые солёные дорожки от уже высохших слёз.
- Девочка моя, что случилось? - воскликнула Люся.
Соня открыла глаза и равнодушно уставилась в потолок. Она попыталась что-то сказать, но комок в горле не давал ей произнести ни слова.
- Он обидел тебя? - допытывалась Люся.
Соня молчала. Потом она встала, бросила плащ мимо стоящего в прихожей стула, и, даже не обернувшись, прошла к себе в комнату. Она пролежала на диване до самого вечера, с совершенно пустой головой. Она вообще почувствовала себя выпотрошенной курицей…
Только когда в комнате стало сумрачно, она села, поджав под себя ноги и уткнувшись лицом в колени. Потом тихо позвала: «Люся!»
Дверь открылась сразу, будто бы Люся только ждала команды. Люся въехала на своей коляске и остановилась напротив съёжившейся Сони. Она молчала, ожидая, что Соня заговорит первой.
-…Он назвал меня бабой и ушёл спать в другую комнату. Он вытер об меня ноги… А я не хочу быть ковриком у двери. Я просто хочу родить ребёнка, - тихо сказала Соня. Слёз у неё не было.
Последние она выплакала утром, когда ехала домой. Потом она потихоньку встала, взяла чистое бельё и пошла в ванную. Долго-долго сидела под душем, словно хотела смыть тяжесть услышанного прошедшей ночью.
На этот раз Люся была молчалива. Она знала, что у неё нет больше слов для утешения. Каждый раз жизнь разворачивалась к её девочке самой неприглядной и жестокой стороной, как будто бы вымещала на ней свои обиды. И наслаждалась сладостью своей мести.
Люся все эти годы жила с чувством вины за то, что пошла когда-то на поводу у этой девчонки, не настояла на своём. Но она и не могла настаивать, она хорошо помнила то приглашение на свадьбу от своего милого в ответ на письмо о том, что она ждёт ребёнка. У неё самой не было опыта противостояния и победы.
А многие вещи в жизни человек познаёт лишь тогда, когда прошёл через это сам, подтверждая тем самым, что теория без практики мертва…
Но история, не терпящая сослагательного наклонения, не давала Люсе даже возможности предположить, что было бы, если бы она не повезла к врачу тогда, двадцать с лишним лет назад, эту потерявшуюся на жизненном перепутье девочку…
Как бы она ни старалась представить их вместе с Митькой, она даже туманного образа не могла увидеть сквозь толщу прошедших лет.
И она вспомнила рассказ одной своей подруги, о том что она, Люсина подруга, никогда в жизни даже и представить не могла свою маму пожилой женщиной или старушкой. Её, подругина, мама, красавица и умница, сгорела от рака за два года, не дожив до шестидесяти лет.
Какая-то ясновидящая объяснила потом убитой горем женщине, что потому она и не могла представить, что в маминой судьбе не было об этом написано…
* * *
…Лето катилось своим чередом. Соня писала какие-то статьи. Ездила в редакцию, возила на дачу Люсю. Саныч не появлялся. Он даже не позвонил после того, как Соня ушла, не попрощавшись с ним. Словно бы и не было почти что года встреч, доставлявших удовольствия обоим.
В конце сентября, когда уже к семи часам сумерки спускаются с небес, Соня вышла прогуляться перед сном. На аллейке было много дубов. Их пожелтевшие листья наполняли горечью воздух вокруг и будили в душе непонятные, а скорее тоскливые, чувства о безвозвратно уходящем времени, о несбывшихся мечтах и неисправимых ошибках. Соня постояла немножко на аллейке, вдыхая эту горечь, потом резко повернулась и пошла к дому.
Люся спала уже, забыв погасить свет. Она уснула, вычитывая свою последнюю статью, которую днём распечатала на принтере.
Соня уже занесла ногу в ванную, как вдруг раздался телефонный звонок. Она, как была голая, так и выскочила из ванной к телефону. Хотя она давно уже жила отдельно от родителей, но видя, как переживали её подруги, когда некоторым пришлось хоронить отцов или матерей, очень боялась таких вот поздних звонков.
…Это был Саныч. Он поздоровался и сразу, не дав ответить, сказал надорванным голосом: «Я сейчас приеду. Мне плохо без тебя. Уложи Люсю спать»
- А Люся спит уже давно, - ответила Соня, но из трубки уже неслись гудки. Она вернулась в ванную комнату. Села голышом на холодный краешек ванны и за долгое время заплакала первый раз. Почему он не хочет считаться с её мнением и желаниями. Просто диктует свои условия и не даёт права выбора. Так она просидела примерно минут двадцать. Потом, спохватившись, быстренько оделась, причесала волосы и подкрасила губы.
Увидев Саныча, Соня охнула. Он был какой-то взъерошенный, а когда снял очки, то она увидела приличных размеров фонарь под глазом. Она, забыв про все обиды, втащила его скорей в квартиру.
Он снял с плеча свою сумку, положил очки на подзеркальник и сказал: «Ну, пожалей же меня. Мне очень плохо. На меня напали хулиганы».
Наивная Соня не допускала мысли, что её могут обманывать. Она и представления не имела, что Саныч ходил выяснять отношения в старую семью, потому что никак не мог примириться с тем, что его променяли на кого-то другого. Просто несчастной жене Саныча надоело терпеть все его романы, загулы с друзьями. Когда она выходила за него замуж, будучи беременной от него, то всё это дальновидный Саныч обставил так, что осчастливливает по глупости залетевшую девушку.
Девушкой была женщина, с которой он прожил в гражданском браке почти три года. Несколько раз за это время он уходил к другим женщинам, но последний его уход привёл к тому, что несчастная женщина вскрыла себе вены, а её родители пообещали ему сладкую жизнь.
Но и тут Саныч всё вывернул в выгодную для себя сторону. Он ушёл от родителей, разменял квартиру тёщи, чтобы та не могла вмешиваться в его семейную жизнь, о которой он имел совершенно особенное мнение.
Все женщины были для него «бабами». Жена его, протерпев пятнадцать лет мучений, выставила его за дверь, за что была жестоко избита. Её родители пообещали Санычу забрать заявление из милиции, если он оставит в покое их дочь и выпишется без претензий из квартиры.
Этот момент Саныч преподнёс Соне так, что он ушёл благородно, с двумя рубашками в дипломате, всё оставив жене и сыну.
Вот и сейчас он цинично обманул Соню, получив хорошую взбучку от нового мужа своей бывшей жены.
Соня, прижав руки к щекам, охая, рассматривала фингал под глазом Саныча. Он подошёл к ней вплотную и повторил: «Ну, пожалей же меня. Плохо мне. И без тебя очень плохо».
…Утром Люся, решившая, что Соня проспала, приоткрыла дверь в её комнату. Соня спала в объятиях Саныча. На лице её, разгладившемся от неожиданного и уже ставшего забываться состояния полёта, было написано так много разных чувств, что Люся не осмелилась разбудить явно уже опаздывающих Соню и Саныча.