Подсчитал: из своего 42-летнего трудового стажа, оказывается, 23 года я проработал на заводах. Сначала во Львове сразу после окончания школы отец с большим трудом устроил меня уче-ником сантехника на военный завод. Потом я работал шлифовальщиком на телевизионном заводе, а в Питере — на ферритовом, на углекислотном, на Кировском, на «Светлане», сбрасывал снег с крыш Русского музея. Не понаслышке я знаю, что такое пуансон и матрица, что такое облой при прессовке пластмассы, умею поль-зоваться микрометром и штангельциркулем, и тяжестей потаскал грузчиком, и стокилограммовые баллоны с углекислотой шутя ук-ладывал рядами в шаланды.
Мой университетский диплом вечернего отделения — самый что ни на есть трудовой, заработанный. Иногда, издали мне слышится ровный шум станков в цехе и возвраща-ется неподдельная радость от причастности к рабочему сословию. Помню, на «Светлане» мы ходили смотреть, как работает Герой Социалистического Труда Сергей Иванов. Сказка, а не работа! Движения отточены, ни секунды лишней, и приспособления собст-венные.
Правда, потом, когда началась перестройка, он оказался плохим политиком, так это уже не его дело. Производители слова самонадеянно считают вербальный продукт высшим проявлением ин-теллекта, ненавидят физический труд и уверяют, что написать статью очень трудно — надо, мол, много знать; тогда я спраши-ваю: а сработать на токарном станке сложную деталь слабо? Не надо задаваться: земля держится на труде незаметных работяг, и нам есть чему у них поучиться.
Я не хочу дружить со стариками,
Которые — ровесники мои,
Что любят безмозольными руками
Считать мозоли некие свои.
Но я люблю дружить со стариками,
Которые не хвастаются тем,
Что рыли землю и искали камень,
Хоть не умели сочинять поэм.
Ведь, эту жизнь не чувствуя, как тему,
Чужой медалью густо не звеня,
Они такую сделали поэму,
Которая всегда вокруг меня.
Владимир Соколов, Москва
"УСЫПИЛ НАС БОЛЬШОЙ ПЕРЕГОН"
17 лет я скриплю пером, редакторствую и пишу книги. По-верьте, это тоже не самая легкая профессия в мире. Но иногда я откладываю в сторону перо и вспоминаю время, когда я был ча-стью Его Величества рабочего класса и делал простенькие де-тальки, укрепляя могущество нашей Родины. И очень странно я себя чувствую, проходя по первому этажа торгового центра «Светлановский», что по проспекту Энгельса, на пересечении с улицей Манчестерской: это бывший 138-й корпус объединения; вот здесь стояли токарные станки, тут был склад, а тут — участок прецизионной резки кремния, на котором я работал когда-то. Ко-нечно, времена меняются — воспоминания остаются…
Усыпил нас большой перегон,
Проводник и кондуктор исчезли.
Говорят, отцепили вагон
На каком-то безвестном разъезде.
Мы, не зная, из окон глядим.
Только поезд пойдет вдоль разъезда,
Нам покажется — мы не стоим,
А безмолвно срываемся с места.
Только он промелькнет — обнажится
То же зданьице, поле окрест.
То умчится, то снова примчится
Наш вагон на пустынный разъезд.
Юрий Кузнецов
"ВОСТОРГОМ СВЯТЫМ ПЛАМЕНЕЯ"
Несколько лет лежал у меня в папке материал Евангелии Ла-гопулу о церкви вмч.Георгия в афинском районе Карее. Не хвата-ло фотографии, без которой публикация была невозможной. Я на-писал Евангелии, и еще через несколько месяцев она прислала книгу, на задней обложке которой было изображение храма. Но вот беда: книга куда-то задевалась, и вновь статья не смогла попасть в газету. Сегодня, готовя очередной номер, я в который раз наткнулся на статью. Обыскал все полки редакции, но поиски книги были тщетны. Решив все-таки опубликовать интересный ма-териал, дома я долго и без толку искал фотографию. Смирившись с потерей, стал подключаться к интернету, чтобы попытаться найти в нем изображение афинского храма, и пока шло соединение в компьютере, открыл книжный шкаф — хотел положить на полку принесенную домой рукопись Евангелии. Рукопись не входила из-за лежащий наверху книги. Я взял ее в руку — это была та кни-га, которую я так долго искал…
ВОСТОРГОМ СВЯТЫМ ПЛАМЕНЕЯ…
Восторгом святым пламенея,
На все, что свершается в мире,
Порой я взираю яснее
И мыслю свободней и шире;
Я брат на земле всем живущим
И в жизнь отошедшим иную,
И полон мгновеньем бегущим,
Присутствие вечности чую;
И слышны мне ангелов хоры,
И стону людскому я внемлю,
И к небу возносятся взоры,
И падают слезы на землю…
Алексей Жемчужников †1908
"О РУССКИЙ КРАЙ, ТЕБЯ ЗОВЁМ МЫ ДОМОМ"
Изумрудная травка покрывает землю, вьется ленивой змейкой дорога, Божий странник ступает по ней, с колокольни вокруг плывет долгий благовест, наливаются соком краснобокие яблоки, в танце снежинки кружатся, клин журавлей улетает на юг, трещат от мороза столетние ели, ветви рябины склонились от тяжести ягод, нарядные люди выходят после службы из церкви, сияет в голубом небе красно солнышко, дети беззаботно играют в лапту, стоит у избы снеговик с морковкой вместо носа, колосится на полях пшеница, тихая речка плывет сквозь осоку, строят чада запруды на журчащих весенних ручьях, осеняют березы сельский погост, везде слышна протяжная русская речь… Господи, помоги России!
†«Если народ теряет веру в Бога, то его постигают бедст-вия, а если не кается, то гибнет и исчезает с лица земли. Сколько народов исчезло, а Россия существовала, и будет суще-ствовать. Молитесь, просите, кайтесь! Господь вас не оставит и сохранит землю нашу!» Блаженная старица Матрона †1952
Все делим хлеб — достаток наш убогий,
Пока последних крох не подберем.
И снова три былинные дороги
Перед моей страной-богатырем.
О русский край, тебя зовем мы домом.
Неужто путь навек определен?
Неужто вновь с иссеченным шеломом,
С броней побитой — ворогу в полон?
О русский край, не обозначить вехой
Над пропастью непрочные мостки.
Но только с ним, народом-неумехой,
И песни петь, и помирать с тоски.
Какие б нам не говорились речи,
Не все сгорит, не все пойдет на слом.
И просит Русь, как воин после сечи,
Живой воды в протянутый шелом…
Владимир Суворов, †2002, Тульская область
"ЛЮБОВЬЮ ДОРОЖИТЬ УМЕЙТЕ"
26 декабря, день рождения жены Валерии. Я купил необыкно-венные оранжевые розы, выращенные в далекой Африке, и мне было приятно оттого, что жена любуется ими. Никогда ничего не про-сит она, а ты думаешь, что и вправду ей ничего не надо — толь-ко бы дышать тобой. Как же мы заблуждаемся, мужики…
Лера еще не вполне оправилась после операции, и рана не зажила, но она уже копошится на кухне, и этот шум мне слаще любой музыки: и думается тогда хорошо, и работать можно всласть. Почему так, не знаю, но — так. Возможно, мы слились душами и чувствуем другого, как самого себя, возможно, это привычка… Но вот пришел в гости внук пяти с половиной лет, и любовь окружающих перемещается на него.
Я не ропщу — так и со мной в детстве было, помню. Кириллу обещан подарок, и он про-сит деда купить ему «микробоскоп». В магазине сходимся все же на том, что можно подарить пока военный корабль, и внук тянет поскорее родителей домой — «карабель» собирать. Жена счастли-ва, и у меня на душе тепло. А что еще человеку надо?..
Любовью дорожить умейте,
с годами дорожить вдвойне.
Любовь не вздохи на скамейке
и не прогулки при луне.
Все будет: слякоть и пороша,
Ведь вместе надо жизнь прожить.
Любовь с хорошей песней схожа,
а песню нелегко сложить.
Степан Щипачев †1979
Совсем некстати всплыло в памяти, как я дарил девушке свой первый букет. А почему «некстати»? — памяти не прикажешь… Отец служил в Польше, в городе Легница, где располагалась ставка командующего Северной Группы Войск. Часть города была отделена забором с колючкой — «квадратом», — и там квартирова-ли в бывших эсэсовских особняках семьи высоких офицерских чи-нов. В Польше я проучился с пятого по восьмой класс включи-тельно, с 1958-го по 63-й годы; это было время окончания дет-ства и вступления в отрочество.
Так вот, классе в седьмом я влюбился в генеральскую дочь, Таню Сунцову, самую красивую девочку в мире. Она жила в «квад-рате», училась в другой школе, носила редкую тогда короткую стрижку, играла в большой теннис и изучала работы классиков марксизма-ленинизма. Я мог часами страдать под ее окнами, и это страдание доставляло мне неизъяснимое удовольствие. Но Та-ня не захотела ответить взаимностью курносому стеснительному мальчишке и «ходить», как тогда выражались, с Сашей Раковым. Страдания от этого обрели поистине вселенский размер.
Однажды, после ее теннисной тренировки, я решился поправить дело и пре-поднести Тане красивый букет. Я так волновался, что цветы в моей руке ходили ходуном, а когда моя любовь появилась на го-ризонте, мужество покинуло меня, и я стыдливо положил букет на скамейку. Потом, уже взрослым, я пытался разыскать ее в Моск-ве, но не получилось, и больше до сего дня я о Тане не вспоминал…
А вспомнив о ней, я, конечно, припомнил и своих одно-классников. Как вы прожили жизнь,
Жека Владимиров, Саня Гуртовой, Вася Аксенов, Ната Кравцова, Люда Осипова, Павлик Крупин? Веселые в школе были денечки… Я ничего не знаю о вас, и все же пусть память сохранит вас, моих одноклассников 32-й школы польского города Легница далеких шестидесятых годов …
Не встречайтесь с первою любовью,
Пусть она останется такой —
Острым счастьем, или острой болью,
Или песней, смолкшей за рекой.
Не тянитесь к прошлому, не стоит —
Все иным покажется сейчас…
Пусть хотя бы самое святое
Неизменным остается в нас.
Юлия Друнина †1999
"НО ЛЬЁТСЯ РОВНЫЙ СВЕТ..."
Я вступил в период наступления старости. Это и начало не-мощи тела, но это — и усиленная работа души. Нужно заставлять себя двигаться, но размышления о вечном, о смысле жизни стано-вятся потребностью.
Поэт с сожалением восклицает: «О, если б можно жизнь мою переиздать!» В моей жизни было много отвратительного, чего я до сих пор стыжусь. Но, видимо, этот жгучий стыд послужил ос-нованием к пересмотру всей последующей жизни. Праведно прожить жизнь от младых ногтей до гробовой доски — удел единиц. Боль-шинство людей совершают безчисленные ошибки в юности, грешат в зрелости и, лишь войдя в меру возраста, начинают — с Божией помощью — возвращаться к себе. Многие так и не успевают совер-шить духовный поворот — их застает смерть. Но те, которые ус-пели выйти на духовную дорогу, уже не хотят «переиздать свою жизнь»: можно сокрушаться о неправедно прожитой жизни, однако верующие люди хорошо понимают, что без той жизни не было бы жизни нынешней.
Ну, и потом, ближе к старости тебя интересует то, чего раньше ты не хотел замечать — духовные движения своей души и духовные ответы души окружающих тебя людей. Теперь ты тоньше чувствуешь ткань проходящих дней, прозрачная вуаль печали ло-жится на твою память, любовь чаще посещает твое усталое серд-це, природа открывает тебе свой таинственный язык, а время больше не пугает своей стремительностью, становясь твоим дру-гом…
Ты делаешь удивительные духовные открытия, и мир предста-ет пред тобой совсем иным…
Тот возвращается к первичному истоку,
Кто в вечность устремлен от проходящих дней.
Горит огонь в очах у молодых людей,
Но льется ровный свет из старческого ока.
Виктор Гюго †1885
"ВРЕМЯ СЛАГАТЬ ИЗ КАМНЕЙ"
Последний вечер уходящего года. Неполная хроника дня:
;В Египте произошло очередное ДТП с участием россиян;
;В Петербурге похищена картина художника Коровина;
;С 1 января в Москве подорожает проезд на общественном транспорте;
;Беслан: арестован пособник террористов;
;На юге Пакистана в автоаварии погиб 31 человек;
;Катастрофа в Азии: уже 140 тысяч жертв:
;На пожаре в ночном клубе Буэнос-Айреса погибло 177 чело-век и ранено около 600;
;Среди жертв цунами практически нет животных;
;Тысячи европейских туристов пропали без вести в Юго-Восточной Азии;
;Цунами сдвинуло земную ось;
;В Таллине отключен от эфира русскоязычный телеканал;
;Во Львове повесили подполковника госбезопасности;
;Убиты начальник оперативного отдела штаба МВД Дагестана, его жена и водитель;
;В Колумбии произошло землетрясение силой 5,3 балла…
КНИГА ЕККЛЕЗИАСТА
Время разбрасывать камни,
Время слагать из камней.
Все, что безвременно канет,
Станет с веками верней.
Время возложит на темя
Терна кровавый венец.
Время вздымает нас в стремя
И указует конец.
Время рассеявших темень,
Время посеявших мрак.
Время смертей и смятений —
Смены дворцов на барак.
Время сравняет с скотиной,
Сменит мечту на тщету,
В прах возвращая единый
Переступивших черту.
Андрей Грунтовский, СПб
"О МАЛЬЧИШКАХ, НЕ СПЯЩИХ НОЧАМИ"
Почему иногда так тянет на воспоминания? И нет, чтобы о чем-то приятном, — в предновогодние часы вдруг опять вспомни-лась армия. В тот год нас подняли по тревоге как раз под крем-левские куранты. И мы побежали по боевым местам — кто к пуско-вым установкам, кто в капониры — расписано все боевым расче-там. А зима в Казахстане — не питерский морозец; и ветер гуля-ет здесь, как в кино, с завыванием, и степные волки гуляют… Мы еще не знаем, какая тревога — боевая или учебная, и от этого незнания, и потому, что на гражданке это был самый веселый праздник в году, солдатам плохо…
Поднимите бокалы за тех, кто в пути,
Пусть грустинка сольется с весельем.
Мы шагаем в пургу, и нам трудно идти,
Прикрываясь солдатской шинелью.
Но тревога зовет — мы бежим по местам
Приготовить для пуска ракеты.
А у вас анекдоты и праздничный гам,
Шорох платьев, улыбки… Но где-то
Чутко слушают небо антенны кабин,
Снаряжают солдаты ракеты…
За столом хорошо… Ни один, ни один
Не захочет подумать об этом.
Пальцы прикипают к стылому металлу, многотонная пусковая с ракетой оживает и начинает подниматься. Расчет сливается во-едино, и нет места воспоминаниям, есть только боевая работа…
Кожу пальцев содрал безсердечный металл,
В телефоне команды и шумы.
Командир! Ну, скажи! Ну, поздравь! — не сказал,
И солдатские лица угрюмы.
Лишь поземка в лицо, и надежда в тепло,
И любовь, и отчаянье, и вера…
А вы смотрите в мир сквозь литое стекло,
Сквозь узоры красивых фужеров.
Ты наполнен истомой, собой и вином.
Ты доволен. Еще бы — раздолье,
Развалившись, сидеть за широким столом,
Не изведав ни страха, ни боли.
Ты доволен. Но вспомни в довольстве своем
О мальчишках, не спящих ночами.
Не коньяк, просто воду из крана мы пьем,
Чтобы вы за столом не скучали…
Уже под утро раздался сигнал отбоя тревоги. Усталые и за-мерзшие, мы добрались до казармы с одной мыслью — поскорее за-быться недолгим сном…
Поднимите бокалы за тех, кто в пути:
Долг есть долг, а веселье весельем.
Пусть же свет ваших окон манит впереди
Безпокойных мальчишек в шинелях…
Александр Раков, 1.01.1969.
"А Я ВСЁ РАВНО ХОРОШИЙ"
«Уважаемый товарищ Раков! Ваши стихи редакцию не заинте-ресовали. Рукопись возвращаем. С уважением, отдел поэзии — Ю.Ряшенцев». Эта короткое письмо из журнала «Юность» хранилась у меня с 1963 года — видно, было дорого, поэтому и сохрани-лось. Стихи были откровенно слабыми, а если совсем честно, это были вовсе не стихи. Но то, что я не поэт, я понял не сразу. Постой-постой, сколько мне было тогда лет? 16. Все мы тогда поэты…
Я в дождь не надену калоши
И шлепать стану по лужам.
А я все равно хороший!
А я никому не нужен!
Рубаху последнюю сброшу —
Пусть хлещет в лицо мне ветер!
А я все равно хороший
И нет хорошей на свете!
И мне все равно, что люди,
Закрывшись на все запоры,
Ни капли меня не любят,
Ругают и дождь, и город.
Но если любой прохожий
Сорвет мне ромашку с клумбы,
Я крикну: «Да мы ж похожи!
Да мы же с тобой Колумбы!
Дай руку скорей, дружище —
Я сердце тебе доверяю;
Лишь тот, кто покоя ищет.
В грозу ничего не теряет.
Я знаю: далек тот берег
И ветра пугает ярость,
Но мы доплывем, я верю,
И будет алеть наш парус.
Я в дождь не надену калоши
И шлепать стану по лужам:
Ведь где-то идет прохожий,
Который мне очень нужен…
Александр Раков, 1963
Вчера я побывал в гостях у настоящего Поэта, который в моем представлении должен быть небожителем.
Воспеть? Прославить? Вовсе нет!
Он все изведал в мире этом.
Как снегом — снег, как светом — свет,
Как дождь дождем, он был — поэтом.
Надежда Полякова, СПб
Крохотная неухоженная комнатка в питерской коммуналке. По стенам — фотографии ушедших, старые грамоты, бумажная иконка, совсем мало книг, на заваленном столе — пишущая машинка; и сам хозяин недавно вернулся из больницы после операции, небрит и одет небрежно. Во всем чувствуется запустение старости.
Пыта-юсь взять у него интервью, задаю умные вопросы о поэзии, но вразумительных ответов не получаю. Я разочарован и жду момен-та, чтобы уйти, не обидев. Прошу прочитать старого поэта новые стихи. Он достает толстую папку — и куда вдруг подевалось его потрепанное жизнью лицо и все обстановка вокруг? Он начал чи-тать — и волны истинной поэзии стали разливаться по комнате. Его близорукие глаза оживились, он дышал поэзией, а я с насла-ждением вбирал звуки его голоса.
Этот старик с изломанной судьбой, в крохотной коммунальной комнатушке творил чудо — и я стал свидетелем его. Скоро он устал, мы трижды поцеловались, я поклонился Поэту в ноги и заторопился домой. А он остался — в своем вечном одиночестве — творить Стихи, пока рука держит пе-ро…
Был обвал. Сломало ногу.
Завалило — ходу нет.
Надо было бить тревогу,
вылезать на белый свет.
А желания притихли:
копошись-не копошись,
столько лет умчалось в вихре!
Остальное — разве жизнь?
И решил захлопнуть очи…
Только вижу: муравей!
Разгребает щель, хлопочет,
хоть засыпан до бровей.
Пашет носом, точно плугом,
лезет в камень, как сверло!
… Ах, ты, думаю, зверюга.
И — за ним.
И — повезло!
Глеб Горбовский, СПб