Глава V
Александр Гаврилович приподнялся в кресле, когда доктор медицины Федор Иванович Гетцер появился в дверях.
- Ну, как, доктор? – Спросил Еланский, сдерживая возбуждение. – Ну что, картина вам прояснилась? Что с моей супругой, это расстройство психики? Вы сможете мне помочь?
Доктор Гертцер прошел вглубь кабинета, в котором за рабочим столом сидел хозяин дома, потягивая от напряжения коньяк маленькими рюмочками. Повинуясь жесту Еланского, доктор налил себе этого благородного напитка во вторую рюмочку стоявшую на подносе. Выпив залпом налитую рюмку, налил вторую, держа ее в руках сел в кресло напротив хозяина, и только тогда ответил на его вопрос.
- Нет, к сожалению нет. Вернее сейчас нет. Психически она здорова. Ее состояние вызвано другими причинами.
- Какими такими причинами?! Не темните, черт побери! Говорите прямо, в чем дело? Александра Ивановна чем-нибудь больна?
- И да, и нет, - последовал неопределенный ответ. – Прежде чем я начну вам излагать свои мысли, я хочу знать кое-что о ваших с женой интимных отношениях. Мне не понадобиться спрашивать, была ли ваша супруга девственна, вступая в брак….
- Не понадобится! Да она была девственней всех девственниц на свете! Вряд ли какой-нибудь юноша даже поцеловал ее хоть раз!
- Я так и понял. И еще – могли ли у нее быть более-менее ясные представления о так сказать физиологической стороне брачных отношений?
- Откуда мне знать? – Замешался Александр Гаврилович. – Я никогда не спрашивал ее о таких вещах. Я женился на девице разрешенного по закону империи брачного возраста, мне нужны наследники, я мужчина, в конце концов, мне нужны телесные ласки моей жены. А как я уже излагал вам, любезный Федор Иванович, супруга моя после первого же супружеского соития впала в истерику, в которую возвращается при любых попытках возобновить нашу половую жизнь. Хотя слово возобновить, дорогой доктор, здесь не уместно. Эта жизнь так и не началась.
- Поговорив с Александрой Ивановной, и выяснив ряд подробностей о ее детстве и юности, я имею возможность предполагать, что никто не обеспокоился тем, чтобы разъяснить ей подобные вопросы. Никто, даже ее собственная мать не сочла возможным или необходимым просветить свою дочь в вопросах пола хотя бы поверхностно. Таким образом, когда девушка вступает в брак, абсолютно не будучи готовой к физической стороне дела, многое зависит от мужа, насколько он ласков, терпелив, игрив, если хотите, фантазер. И насколько он сам любит свою настолько молодую жену. Это, как выясняется, вопрос тоже не маловажный. Вот вы, например, как действовали в супружеской постели со столь юной женой, как Александра Ивановна?
- Что вы, доктор, имеете в виду? Я действовал так, как мужчина действует с женщиной. Мы вступили в законный брак, у меня есть право….
- Стало быть, приступили прямо к делу. Не пришло ли вам на ум поинтересоваться у жены, что она обо всем этом знает, чего она хочет, чего боится? Не пришло ли в голову быть ласковым, нежным? Она юна и пуглива. Ваша прямолинейность, вероятно граничившая с определенной грубостью, перепугала ее вконец. Она замкнулась в себе, как минимум в этом вопросе. Вы спрашиваете, что мешает вам жить с женой нормальной половой жизнью? Я отвечу. Это в первую очередь страх. Ее страх перед этой жизнью. Признаюсь, меня удивило ваше отношение к этому вопросу.
- Послушайте, доктор! Мужчине в моем возрасте не надо всех этих нежностей. В жизни я был влюблен, и не раз. Моя покойная жена, царствие ей небесное, имела, как вы говорите, кое о чем понятия, были у нас и письма, и свидания, и игры всякие, древним эллинам бы стыдно стало. Да и потом, бывали романчики, с душой и трепетом. Хватит, милый доктор, мне нужна законная женщина в постели и законные наследники на все мои капиталы, движимые и недвижимые. А тут жена моя – молодая и здоровая женщина, вдруг, как вы, говорите, уходит в себя. Да еще запирается там, на трехдюймовый засов! Вы, голубчик, доктор по всяким психическим штучкам, так будьте любезны, страхи эти у моей супруги и развейте.
- Александр Гаврилович, хороший вы мой. Не нужен вашей супруге доктор. От вас тут все зависит. Приучите ее понемногу к себе. Окружите лаской, заботой. Я не знаю, сколько на это может потребоваться времени, но другого пути нет. Отправьтесь с ней в какое-нибудь путешествие, в Европу, к морю, на воды, да хоть куда. Будьте предельно внимательны, обходительны. Да просто влюбите ее в себя! Вы же незаурядный человек, Александр Гаврилович, неужели эта финляндская простушка вам не по зубам.
Еланский глотнул коньяку, обмяк в кресле. Взглянув на Федора Ивановича, слабо махнул рукой.
- Да ведь как вы не понимаете, что, в определенном смысле, спешу я. Мне ведь с плотскими то утехами еще ладно, разобрался бы, хе-хе. Но ведь мне нужно увидеть своего старшего сына уже взрослым деловым мужчиной до того как я умру, вот в чем дело! А если я сейчас как мальчик к собственной жене подъезжать начну да женихаться, как в юности, могу ведь и не успеть.
- Ну, не сгущайте краски, Александр Иванович, во-первых, вы не так уж стары, во-вторых, вы уже законный супруг, масса формальностей отпадает. Подумайте, пораскиньте умом, благо его вам не занимать.
После ухода доктора Александр Гаврилович еще долго сидел в кабинете. Слова доктора не выходили у него из головы. Александра испытывает к нему неприязнь, боится его! Конечно, он действовал тогда, в первый раз, достаточно прямолинейно, можно сказать, по-деловому. Но у него было много женщин, в том числе, достаточно молодых, и никто из них не замыкался в себе после всего этого. Правда, он, Еланский, не был первым мужчиной у этих женщин, в этом тоже был ответ. Это были, в основном, служанки, иногда замужние женщины, редко девицы легкого поведения. Никто не жаловался, если можно так выразиться на него, как на мужчину. Напротив, кое с кем из этих женщин не вдруг было расстаться, хоть прячься. Естественно, ни одна из этих женщин не могла претендовать на звание госпожи Еланской, со всеми вытекающими для нее материальными и статусными благами.
Помещик пригорюнился. Он вспомнил Мадлен, Мадлен Валениус. Из нее бы вышла породистая женщина, хозяйка дома. С ней все было бы по-другому. Но его женой была не Мадлен, а Сесилия, то есть Александра. Врач сказал, что сейчас лучше не пытаться снова овладеть ею. Да это и понятно, зачем лишние истерики. У Еланского в голове, почему-то сидела уверенность, что с Мадлен и в этой ситуации все было бы по-другому. Она вела бы себя по-другому, и он бы по-другому к ней относился.
Внезапно, в приступе нахлынувшей честности перед самим собой, Еланский вдруг отчетливо понял, что причиной его грубости, именно грубости в отношениях с Александрой была месть ей, за то, что ее сестра так вероломно, с его точки зрения, отказала ему. Не получив в жены Мадлен, с которой был бы счастлив как муж, по крайне мере он думал, что будет счастлив, к Александре он относился в основном как к матери его будущих детей. От еще не родившихся детей мысли перетекли к давним временам, в юность, детство. Из нескольких сестер Саши Еланского все кроме одной умерли в младенчестве. Эта последняя, Ксения, жила в Эстляндии, замужем за хорошим товарищем и партнером Еланского по торговым делам. Таким образом, Александр Гаврилович был единственный мальчик в семье, после выделения родителями определенного состояния сестре, остался, после отхождения отца от дела, единственным же полноценным наследником и продолжателем довольно внушительных дел, в основном в лесоторговле.
Справедливости ради, надо сказать, что отец не сразу взял сына в компаньоны, а взяв, долго не верил в расчетливость и даже удачливость сына. Александр Гаврилович окончил Дерптский университет, изучал языки, древние и новые, искусство и культуру. В глазах отца долго оставался «школяром», «книжным червем». Отец также не понял желание сына купить у знакомой разорившейся дворянской семьи все их поместье, с угодьями, постройками и работами. Гаврила Алексеевич отнесся к этому, как к какой-то блажи, и денег сам не дал. Александр Гаврилович взял ссуду и решил таки этот вопрос.
Первое, что он сделал в качестве помещика, это отпустил всех крестьян на волю под различные выкупы, с кого наличными, с кого векселями, с кого-то, кто навострил лыжи сразу в город, росписями в том, что они оставляют свои домишки в полное его Еланского владение. Александр Гаврилович не шибко торговался, как чуял, что через считанные годы, по царскому манифесту всем крестьянам воля выйдет без оглядки на помещичье желание. А может, и чуял, потому что знакомств, всяких, наделал много и все по делу.
С годами превратил Александр Гаврилович это имение в почти образцовое сельскохозяйственное производство, вплоть до столицы поставлял продукцию. И все это помимо семейной лесоторговли. Только посмотрев на этот удавшийся эксперимент, отец, отходя от дел, вручил Еланскому ключи и печать.
Вечер уже начинал приближаться к ночи. Надо было в любом случае сходить проведать Александру, которая, скорее всего, уже отправилась в постель. Еланский вздохнул, допил из рюмки коньяк, поднялся из-за стола и, запахнув полы домашней бархатной куртки и застегнув плетеную петлю на пуговицу в виде медвежьего клыка, вышел из кабинета.
Поднявшись на второй этаж и подойдя к дверям спальни своей молодой супруги, Александр Гаврилович слегка замешкался, как бы обдумывая с чего начать разговор. Человек он вообще был довольно решительный, так что думал он не долго. Толкнув без стука дверь, что за церемонии, в самом деле, помещик подошел к кровати жены и присел на край. Александра еще не спала, и, увидев входящего Александра Гавриловича, приподнялась, было, на локтях, и опять откинулась на подушки. Она смотрела на приближающегося мужа не отрываясь, не отвела взор и когда он сел рядом с ней. Еланский взял ее ладонь в свою руку, и слегка сжал ее. Александра присела повыше, опершись спиной на грядушку кровати. Ее рука выскользнула из руки Александра Гавриловича и спряталась под одеяло.
- Ты боишься меня? – спросил он, также, не отрываясь, глядя на слегка нахохлившуюся молодую женщину. Она на удивление быстро осваивала русский язык, хотя Еланский на этом не настаивал, но знания были еще самые начальные, и для серьезного разговора не годились. Поэтому, как всегда в подобных случаях, Еланский заговорил на немецком, на котором сама Александра говорила почти как на родном.
Александра молча помотала головой из стороны в сторону. Совсем по-детски, подумалось Александру Гавриловичу.
- Я кажусь тебе отвратительным? Тебе неприятно общение со мной? Я плохо к тебе отношусь, по твоему мнению? Ответь мне, пожалуйста, сейчас и честно.
Синие кукольные глаза на белокуром кукольном личике опустились, пушистые ресницы скрыли эти глаза от супруга. Еланский подождал с минуту и поторопил:
- Ну же, Александра. Ответь мне, пожалуйста. Я тебе неприятен, противен?
- Нет, конечно, нет. Ты мне не противен.
Ответ был произнесен тихим, слабым голосом, почти шепотом. Александр Гаврилович осторожно взял Александру за подбородок и поднял ее лицо к себе. Синие глаза опять начали смотреть в глаза Еланского.
- Ты покупаешь мне такие красивые вещи… это бальное платье… шуба…сережки. И на Рождество такой дорогой браслет! Ты очень хороший.
Еланский криво усмехнулся. Что-то не получается у него даже купить близость жены.
- Ты хочешь быть мне хорошей женой, Александра? Ты хочешь иметь от меня детей? Ты вообще, хочешь иметь детей?
Помещик старался сдерживаться, и по тем собственным тональностям, которые он слышал, это ему удавалось. Он отпустил подборок жены, опустил руку на одеяло. Александра не опустила и не отвела глаза, продолжала смотреть на мужа. Ее губы немного шевелились.
- Я не слышу тебя, Александра. Что ты говоришь?
- Я хочу быть твоей женой. Я хочу иметь детей. Я понимаю, о чем ты говоришь. Но что-то мешает мне. Прости меня.
Нижняя губка Александры задрожала, глаза слегка заблестели. Ну вот, начинается, с досадой подумал Еланский, встал с кровати, подошел к окну, посмотрел на залитое лунным светом белое безмолвие. Не поворачиваясь к жене, он произнес:
- Доктор Гертцер посоветовал тебе развлечься, развеяться, отвлечься от нашей повседневной жизни. Он имеет в виду куда-то съездить, переменить место, как говорят. Я мог бы свозить тебя куда-нибудь. Куда бы ты хотела съездить?
Помещик повернулся к жене и увидел, что ее глаза уже не блестят, а светятся, и губа больше не дрожит.
- В Гельсингфорс … к маме.
Александр Гаврилович отметил про себя, что его жена даже не задумывалась над различными возможностями, сразу высказав свое пожелание. Какое то время Еланский молчал, опять отвернувшись к темному окну.
- Почему же к маме? Прошло только три недели, как ты рассталась с матерью и отцом. Надеюсь, ты помнишь, что они провели у нас Рождество. И ты опять хочешь к родителям, - тональности Александра Гавриловича приобрели менторские оттенки. – Ты должна помнить о том, что ты замужем, что ты живешь здесь, в Богородском, в нашем имении. Что за недолга ехать в Гельсингфорс?
Кудрявая белокурая головка поникла, ответа не последовало.
- Не сердись, Александра, я имел в виду только то, что можно ведь поехать куда-то, где мы будем вдвоем. Нам…, тебе нужно привыкнуть ко мне, понять, наконец, что я твой любящий муж, отец твоих будущих детей, твоя половина, как у нас говорят.
Если бы я сам так думал, вздохнул про себя Еланский. Но вслух он продолжал:
- Мы могли бы поехать в Ревель, в Ялту, в Париж, наконец. Только пожелай! Только туда где мы будем вдвоем, так, как не сможем быть вдвоем в гостях у твоих родителей. Может быть в Карлсбад, на воды?
- Но я не больна. И доктор сказал, что я нисколько не больна.
- Мне доктор сказал то же самое. Только он сказал мне еще, что ты боишься меня, и, возможно, я тебе все-таки неприятен.
- Нет, что ты, конечно нет. Я постараюсь заставить себя быть близкой тебе.
Большие синие красивые глаза Александры, почему-то, в этот момент разозлили Еланского. Ведь наверняка доктору говорила совершенно другое. Начало неприятно свербеть в душе у Александра Гавриловича. Что-то было неправильно, очень неправильно. Внезапно ему стало наплевать на предупреждения доктора Гертцера, и на собственные мысленные предосторожности. Он повернулся к жене, сделал несколько шагов к кровати, и начал довольно быстрыми движениями раздеваться.'
- Если все так хорошо… как ты говоришь…, - пробормотал он.
Заметив подобные приготовления со стороны мужа, Александра сжалась в комок, натянув одеяло до подбородка. Раздевшись, Еланский опять присел на кровать и, взявшись за край одеяла, довольно решительно откинул его, почти вырвав из рук своей жены. Тут он увидел, что под боком у Александры лежит большая кукла. Кукла была одета в кружевную ночную рубашечку, почти как у самой Александры, и на голове у нее был закреплен ночной чепчик, тоже с кружевной отделкой.
- Что это, что это такое? Я ведь запрещал уже тебе играть с этой куклой! Взрослая женщина, жена, и в куклы играет! – Александр Гаврилович поднялся с кровати.
- Розалинда всегда была со мной! – Тихо попыталась защититься Александра, прикрывая куклу рукой, как будто Еланский собирался ее отнять.
- А твоя мать, она что, тоже спит с куклой? – С раздраженной насмешкой спросил Александр Гаврилович.
- Нет, конечно, нет.
Еланский опять присел на край кровати. Он опять вспомнил советы доктора и попытался заговорить с этой девочкой-женой как можно более приветливо и нежно.
- Ну, послушай, в самом деле, неужели ты играла бы с этой куклой, если бы у тебя был свой маленький ребенок?
Александра помотала головой.
- Нет, тогда бы не играла…
- Ты ведь сказала, что хочешь своего маленького ребенка. Ты была бы счастлива, имея своего маленького ребенка?
- Да, была бы. Я бы за ним ухаживала, играла бы с ним. Это ведь был бы мой собственный ребенок.
- Тебе нужно понять, Александра, что нам нужно с тобой … ну быть как мужчина и женщина, чтобы у нас был свой ребенок. Мне нужно владеть тобой.
- Но это больно, и нехорошо. Я не знаю, смогу ли я… - тихо произнесла Александра, прижимая к себе Розалинду.
- Глупости, все получится, - Еланский схватил куклу, хотел швырнуть ее подальше, сдержался, положил на ковер рядом с кроватью. Затем он привалился к жене, задрал подол ее ночной рубашки, и попытался раздвинуть ей ноги. Он почувствовал, с какой силой этот ангел опять сжался всем телом в один кусок гранита, как она вообще перестала дышать. Даже пухлые груди Александры превратились в два булыжника. Встретившись глазами с женой, Александр Гаврилович опять увидел взгляд испуганного ребенка. Выругавшись про себя, он ослабил хватку, отстранился от жены, поднялся с кровати. Черт побери! Ничего не вошло в голову этого тупого создания. Он опять чувствовал себя каким-то злодеем, причем бессильным.
Когда за мужем закрылась дверь, тело Александры обмякло, она перевернулась на живот и уткнулась лицом в подушку. Полежав так какое-то время, она свесилась с кровати, подняла к себе куклу, прижала ее к себе.
- Иди ко мне, моя хорошая, мама позаботится о тебе. Никто тебя не обидит.
Полежав еще немного с куклой в обнимку, Александра заснула. Засыпая, она подумала о том, что как хорошо, что у них с мужем разные спальни.
Еланские завтракали каждый день вместе в большой столовой, высокие окна которой выходили в большой красивый сад, за которым, под косогором, петлял Оредеж. Вид был удивительно красив и тогда, в сентябре, когда пара прибыла из Гельсингфорса проездом через Петербург. В Петербурге они провели несколько дней в красивом отеле Европа, на углу Невского и Михайловской улиц.
Гельсингфорс – не маленький город, по финляндским, да и по скандинавским меркам. Но Петербург просто ошеломил Сесилию, обрушился на нее всей роскошью и гамом большого мегаполиса. В Гельсингфорсе они жили на окраине, утопавшей в зелени, так что здесь новоиспеченная Александра Ивановна была смята и раздавлена. Ни магазины, ни театры ее не радовали, и она была очень довольна, почти счастлива, когда они продолжили путь и вскоре очутились в живописном имении Богородское, подернутом золотом и пурпуром осени.
Сейчас снег и лед покрывали окрестности. Когда Александра глядела на эти унылые для нее зимние пейзажи, она отчетливо чувствовала, какой иллюстрацией являются эти зимние картины с ее собственным душевным состоянием. Она была чужой здесь, выданная замуж за чужого человека, увезенная к чужим людям. Она поначалу даже не могла разговаривать с прислугой. Они все говорили только по-русски, то есть на языке, который она только, выйдя замуж, и услышала в первый раз. Только фрейлейн Нойгут говорила по-немецки, так как была родом из Ревеля, из старинного немецкого прибалтийского рода.
После посещения доктора Гертцера и последовавшего за ним вышеописанного начала ночи, Александра не спустилась вниз, к завтраку. Она послала фрейлейн Нойгут сказать, что у нее очень болит голова, и что она не хочет ничего есть.
И без того мрачный Александр Гаврилович стал еще мрачнее, выслушав это известие. За завтраком он начал думать, что же теперь делать. Нехотя он согласился сам с собой в том, что не может думать ни о чем другом, кроме как о проблеме, которую создала Александра. Это притом, что масса важных дел ждет его непосредственного вмешательства, участия, и решения. Что-то надо делать, но что? Закончив завтрак, он решил сходить проведать жену. Если ей действительно нездоровится, то есть смысл выказать ей свое участие и внимательность.
Из шкафа в кабинете Еланский достал бутылку хереса, налил бокал и понес его на второй этаж жене, в ее спальню. Он не стал стучать, чтобы не разбудить, если она спит. Он осторожно приоткрыл дверь, заглянул внутрь.
Александра сидела в кресле у окна. На ней был шелковый красный пеньюар, поверх которого был накинут большой пуховой платок. Этот пеньюар Александр Гаврилович привез жене из Парижа в числе других рождественских подарков. Ее золотистые локоны колечками ниспадали на плечи. Тихим нежным голосом Александра пела что-то по-шведски, качая кого-то или что-то на руках.
Конечно, это была кукла, эта проклятая кукла, на которой в последнее время сосредоточилось все раздражение и вся злость Александра Гавриловича. Он слегка закашлялся, и жена заметила, что он вошел в комнату. Она вскочила с кресла, стараясь спрятать куклу в обильных складках утренних одежд.
В несколько шагов Еланский оказался около жены. Он поставил принесенный бокал с вином на столик, причем так резко, что херес расплескался и на стол и на пол. Затем, не взирая на слабое сопротивление Александры, он отобрал у нее куклу.
- Ну, все, хватит! С меня довольно! Прочь эту куклу с моих глаз. Поплачь, поплачь, - заметил он уже более миролюбиво, когда Александра начала всхлипывать. – Я сыт по горло твоими частыми капризами и недомоганиями. Если ты не глупа, то немедленно оденешься и спустишься вниз, причем так быстро, как это только возможно.
Сказав это, Александр Гаврилович удалился.
Беспомощно хныкая, Александра кое-как умылась и начала одеваться. Она не стала причесываться как обычно, удовольствовавшись тем, что прихватила волосы на затылке бархатной ленточкой. С колотящимся внутри сердцем она отправилась вниз, в столовую, но мужа там не застала. Какая-то служанка собирала подсвечники и другую серебряную утварь, чтобы отнести почистить, как подумалось Александре. Девушка кивнула хозяйке и скрылась.
Из кухни вскоре раздались голоса. Через мгновение в столовой появилась фрейлейн Нойгут. Александра осталась в зале, глядя на широкую террасу, крышу которой поддерживали красивые витые столбы.
Вежливо поприветствовав госпожу Еланскую, фрейлейн осведомилась:
- Может, принести чего-нибудь поесть? Милостивая госпожа не соблаговолила ничего съесть этим утром!
- Нет, спасибо, я совершенно не голодна. Вы не знаете, куда пошел господин Еланский?
- Не знаю. Он вышел из дома буквально минуту назад.
- Скажите…, куда он положил…вернее, у него что-нибудь было в руках?
- У него был какой-то сверток под мышкой. Но что это, я не знаю.
Возникла молчаливая пауза. Через мгновение фрейлейн спросила:
- Могу ли я чем-нибудь помочь вам… услужить? Вы желаете что-нибудь, милостивая госпожа?
- Нет, в самом деле, мне ничего не нужно. Я не хотела беспокоить вас, отвлекать от ваших занятий. Я просто… посижу здесь немного.
Александра присела на угол красного бархатного дивана у стены столовой. Она ни о чем не могла думать, и не могла соответственно, придумать, что ей делать.
Фрейлейн исчезла. Александра откинула голову на спинку дивана и закрыла глаза. Она представила себе, что она дома, в Гельсингфорсе. Она услышала нетерпеливый голос своей матери: « О чем ты размечталась, Сесилия? Сегодня мы полируем все бокалы и рюмки. Немедленно иди на кухню».
Через мгновение Александра уснула. Только во сне она смогла забыть все свои переживания.
Александр Гаврилович вернулся через несколько часов, в прекрасном расположении духа. Насвистывая он прошел в гостиную, где Александра сидела, читая найденный ею в библиотеке немецкий роман.
- Ага, золотце, тебе лучше! – Муж наклонился поцеловать жену в лоб. – Ты знаешь, я сегодня сделал очень большое и важное дело. Я узнал, что у богородского кузнеца Архипа дети давно болеют, чем-то заразились, кто его знает. Я решил сходить их проведать, и заодно снести им какой-нибудь гостинец. Это была твоя кукла. Она осталась у них. Дети были просто счастливы. Они не могли сперва даже решиться потрогать ее, эту твою куклу. Их мать очень тебя благодарила, и желала тебе здоровья, счастья и всего хорошего в жизни. Потому что я сказал, что это ты меня послала к ним и дала эту куклу для ее детей. Так, этот пункт вычеркиваем!
Продолжение следует