В те времена, когда гармонь на селе была великой роскошью, довелось мне гулять на одной сельской свадьбе. И молодых-то уже не помню, и вновь обретённых знакомых из числа гостей, а вот гармониста забыть не могу. Вернее сказать гармонистку, поскольку была гармонь в руках женщины. Называли её все по отчеству - Митрофановной. Заказывали то одну песню, то другую, и играла она то бойко и весело, то размеренно и печально.
Первый день свадьбы пропелся-проплясался быстро, а вот второй, как обычно, долго не мог начаться - всё ждали когда, наконец, соберутся все. Воспользовавшись паузой, спросил я о Митрофановне одного из селян:
- Играет хорошо - слов нет, но почему женщина гармонист, не мужик?
- Умеют у нас теперь и мужики играть, приехавшие в село в шестидесятых годах культуру поднимать, завклубом да учитель музыки. По науке играют, по нотам стало быть. Случается и концерты дают. А вот на свадьбах по сей день Митрофановна - первый парень. А до войны-то у нас гармонист был единственный, Фёдор. Мелодию любую с лёту на слух играл. Девки за ним табуном ходили, каждая, почитай, симпатией своей гармониста Федю считала, а присушила одна - Митрофановна. И чем взяла не понять. Были, говорят, девки и краше её, и статней, а вот ведь нашлось и в ней, видать, что-то. Сердце-то оно по-другому смотрит. С год они поженихались, а расписались перед самой войной. Лишилась тогда Митрофановна, почитай, всех подруг разом. Все обиду на неё затаили, что парня увела. Не знались с ней, не здоровались, а война помирила. Когда на фронт мужики уходили, играл Фёдор последний раз на гармони, а простившись с женой, передал ей инструмент и велел хранить до встречи. Только не довелось им больше свидеться на этой земле: на Покров похоронка пришла. Тогда-то и вернулись к Митрофановне все подруги, погоревали с ней, разделили беду и простили. Стояла гармонь в углу сиротой казанскою, всю войну молчала. Не до песен было: война, труд от зари до зари, горе то в одной избе, то в другой. А в сорок пятом вот, в мае, понадобилась. Собрались подруги у Митрофановны в избе Победу отметить, сидят за столом, вроде и песни весёлые поют, а всё не то. "Был бы Фёдор жив, - говорят, - и гармонь бы запела. Жаль сыграть некому. Хоть ты бы сыграла, Митрофановна. Ведь учил, поди, Фёдор-то играть?" "Учить-то учил, - отвечает, - да я без охоты училась. Всё думала: мне-то зачем? А сейчас бы вот пригодилось". "Так вспомни, - настаивают подруги, а мы пособим - подпоём. И радость великая нынче, и Фёдору память будет". "Ежели в память, - соглашается, - да с великой радости, то попробую". Взяла гармонь, а та, видать шибко по рукам истосковалась, запела сперва робко, а потом настойчивей, верней. И праздник-то стал как праздник, и гармонь ожила. Вот так вот, не сразу, но стала Митрофановна гармонистом. Сперва играла то, что Фёдор учил, потом новые песни на слух подбирала. Песен-то много тогда с разных фронтов мужики привезли. Так и играла Митрофановна сперва на встречах возвращающихся с фронта, потом на праздниках, а потом и на свадьбах.
Пока рассказывал мне селянин эту историю и гости все собрались, и Митрофановна пришла. И запела сызнова свадьба, и заплясала. А я смотрел в глаза этой солдатской вдовы и замечал с удивлением, что если песня весёлая - глаза её грустнели, а при задумчивой песне блестел в них озорной огонёк. И подумалось мне, что помогает Митрофановне Фёдор управляться с гармонью, потому так умело нажимает она на нужные кнопочки, потому так уверенно разводит меха.