Вот уже неделю стояли сорокаградусные морозы, от которых промерзало железо и ломалось, как стекло. Топить приходилось три раза на дню.
Вера накинула на плечи старый клетчатый платок и вышла в сени за дровами. Натасканные из сарая еще с осени дрова высохли и обычно хорошо горели. От мороза стена в коридоре звякнула, словно в нее кто-то постучал.
– Господи, ну и мороз. Хоть бы стены устояли. – За неимением собеседника она взяла в привычку говорить сама с собой вслух, чтобы не забыть звуки человеческой речи. – За все свои пятьдесят лет не припомню таких морозов. – Вера перекрестилась.
Ее дом, построенный еще прадедом, был старым, добротным, но к утру все же выстывал. Вера поежилась и вошла в кухню. Сложила в топке дрова, подожгла газету, в которую была завернута береста. Несколько секунд наблюдала, как огонь с треском поедает растопку, и, уловив в прохладной кухне густой дымок от горевшей бересты, засунула факелок между поленьями. Огонь сначала затих, дыхнув горьким дымом, а потом заскакал по березовым поленьям, прожорливо обгладывая их и бересту. Вера потерла ладони, зябко передернула плечами, поднялась от печи и, скинув только валенки, юркнула под одеяло. Из-за навалившихся морозов весь дом натопить было трудно, и она уже с неделю как перебралась в кухню, на диван.
Мороз словно богатырской палицей стукнул в угол дома, раскатисто пробежал ею по бревнам избы, а потом несколько раз, уже тише, постукал в угол между окном и дверью в тамбур.
– Так еще и маленького морозика привел?! – снова вслух сказала Вера. – Ой! Что это я? Какой морозик?!
В том же углу опять тихо стукнуло: мол, да я это, я – морозик. Вера прислушалась, тот же тихий стук в углу повторился.
– Нет, это не мороз. Леший возьми, кого в такую погоду нелегкая несет?!
Вера, сунув ноги в валенки и накинув на плечи тулуп, снова вышла в сени. Крикнула:
– Кто?
Никто не ответил.
– Кто там? Отвечай, не то уйду!
За дубовой дверью кто-то попытался ответить, но получилось лишь мычание. Вера распахнула дверь и ахнула. На ступеньках крыльца сидела маленькая женщина в стареньком, заношенном до дыр пальтеце и бережно прижимала к себе что-то, замотанное в кучу тряпья.
– Ты сумасшедшая? Шляться в такую погоду?! Откуда взялась тут?
Женщина закатила глаза и повалилась на спину. Тряпье сползло с ее скрюченных рук, белые, обмороженные, без рукавиц они разжали сверток. Вера успела подхватить его. Где-то внутри него слабо пискнуло. Ребенок?! Вера кинулась в избу с живой ношей. Поленья в печи пылали, весело потрескивая, в кухне было уже тепло. Положила сверток с младенцем на диван, накрыла краем одеяла. Выскочила в сени, на крыльцо. Вера была крупной и сильной от природы, и втащить маленькую женщину в дом ей не составило труда. В кухне она, не раздевая, повалила женщину рядом с ребенком, накрыла другим краем одеяла и снова выбежала из дома.
Не замечая, что от мороза горят колени, руки, лицо, Вера бежала через огород к соседке Ивановне. Деревенские хоть и пользовались ее услугами, но боялись знахарку-колдунью и не любили, а промеж собой звали – Лихоманкой. Вера ее не боялась, но и не любила, но иногда заходила к старухе – приносила свежеиспеченный пирог с яблоками или звала помыться в баню.
– Ивановна, Ивановна! – забарабанила Вера по оконному стеклу.
Лихоманка выглянула в окошко, махнула рукой и исчезла.
– Что стряслось-то, помер кто? – крикнула уже из сеней.
– Помрут! Помоги, Ивановна. Баба какая-то с дитём. Замерзли. Как ледышки бесчувственные.
– Беги, я живо, – Лихоманка проворно побежала обратно в избу одеваться и за снадобьями, которыми славилась в округе.
Вера не помнила, как добежала до своей избы. Сердце бешено стучало, гудело в ушах. В голове только одна мысль – лишь бы не померли. Уж кто-кто, а она знает: если заснут – уже не проснутся.
Дома, скинув у порога тулуп и валенки, Вера вбежала в кухню. Слава богу, ребенок был жив, пищал, как слепой новорожденный котенок. А вот женщина, с белым мраморным лицом, не шевелилась, и, казалось, не дышала. Вера несколько раз ударила ее по щекам. Женщина заморгала ресницами, но глаз не открыла. Вера стала бить ее по лицу и срывать с нее одежду. Женщина реагировала слабым морганием глаз только на пощечины.
– Открой глаза! Ну, кому говорят, открой! Сдохнешь, если не откроешь глаза. Ты не можешь умереть, у тебя ребенок. Он умрет без тебя! – Вера трясла женщину, как боксерскую грушу.
– Кто ему даст умереть-то, Вера. Ты б ее раздела совсем. – Вера не слышала, как в дом вошла Лихоманка.
– Ивановна, ребятенка, может, в первую очередь?
– Ты разворачивай, я гляну, решим, – Лихоманка разложила свои склянки с настойками на кухонном столе. Вера раздела младенца.
– Девочка. Хорошенькая, – Лихоманка осторожно потрогала малышку своей сучковатой старческой рукой. – Вон из той зеленой банки попить ей дай. Да холодный отвар-то, разбавь столовую ложку с кипятком. Кипяток-то есть?.. Две ложки… Заверни ее в сухое и под одеяло запихай… Да наперво разотри шерстяной рукавицей, – командовала старуха.
– Сейчас, сейчас, – лихорадочно все повторяла Вера, исполняя приказания соседки. Быстро налила в миску ложку отвара и две кипятка, попробовала сама и стала вливать малышке в рот. Девочка все сглотнула и захныкала. Вера, натерла его сухой шерстяной рукавицей, завернула в свой большой платок и накрыла малышку одеялом. Та все не унималась, хныкала, но плач ее сейчас только успокаивал.
– Помогай мне. Пусть пока поплачет, послушаю, не застудила ли легкие. Верка, гляди, напрудит тебе, подсунь под жопку что-нибудь, – Лихоманка уже намазывала руки женщины вонючей мазью. Закончив, обернула их полиэтиленовыми пакетами. – Тряпки есть?
Вера сбегала в комнату, принесла простыню, ножом сделала надрезы, разорвала на шесть полос.
– Ее в больницу надо. Руки отрежут, иначе гангрена пойдет. Ноги спасем, – Лихоманка принялась за ноги.
Вера помогала. Они вдвоем обмазали женщину почти целиком и обмотали простынными бинтами. Наконец Лихоманка сказала:
– Ну теперь беги к соседу, «скорую» вызывай. Пока приедут, с тобой побуду... Беги, беги, пока я дамочке питье готовлю.
Пока Вера бегала к «богатому» соседу, бывшему бухгалтеру из райпотребсоюза, у которого единственного имелся телефон в доме, Ивановна колдовала над отваром. Вера вернулась – пытались вдвоем напоить им больную.
– Ух, зубешки-то как сцепила. Разожми ей рот ложкой, да не сломай зубы-то…
Вера исполняла, а старуха заливала женщине в рот понемногу отвара из ложки.
– С девочкой все будет хорошо, выходим. А вот с мамашей …
Вера вдруг как отключилась, смотрела на малышку, которая уже не плакала, а смешно покряхтывала, и ничего вокруг, кроме нее, не видела.
– Вера-а… Вера, Вера-а! Что так смотришь? А? Что задумала-то? По глазам вижу. Не-ет, Верка, в ентом деле я тебе не помощница. Ты «скорую»-то вызвала?
– Не работает телефон у Василь Петровича, обрыв связи. Придется в Маяковку или в Зимовье бежать.
– Давай, подкрепись сначала, перед дорогой, нутро согрей… А то не добежишь, тоже вся заколеешь… Чаю поставь.
Вера достала из шкафа чашки, сахарницу и полузасохший пирог. Включила электрический чайник. Пока он кипел, сходила в сени, принесла поллитровую банку молока и розовый пакетик.
– Верка, что в пакете?
– Соска.
– Откуда?
– Осенью Вавиловна просила привезти. У нее ягнята, как родятся, титьку не берут, из соски кормит. А этим летом ярку поменяла, вот и не понадобились ей... Что с женщиной-то делать будем? Вдруг и в Зимовье телефон не работает? – Вера смотрела на Лихоманку так, словно от той зависела жизнь женщины.
– Схороним, коли помрет, – спокойно ответила старуха. И приказала: – Посмотри в карманах, может какой докУмент есть у этой дамочки.
– А почему – дамочка? Пальтецо-то дранное у дамочки.
– Ты гляди не на одёжу, на кожу. Больно уж ручки да ножки холеные. А ногти ее видела? Может, и ребенок не ейный.
– Да, видать, эти ножки по коврам ходили, а ручки кроме расчески ничего в руках не держали, – Вера оглянулась на женщину. Та лежала – как мертвая. – Спящая красавица.
Вера пошарила по карманам драного пальтеца «Спящей красавицы» – ничего не нашла. Торопливо допила чай, оделась, достала из сеней финские сани и вышла на дорогу. Ее хутор стоял на границе области: справа деревня Зимовье – меньше километра, слева – поселок Маяковка, до него два километра. Вера повернула налево и заскользила на полозьях по укатанному большаку. Обратно она торопилась и бегом толкала перед собой сани, только иногда вставая двумя ногами на полозья, чтобы отдышаться.
– Ивановна, Ивановна, «скорая» сейчас приедет!
Запыхавшаяся, вбежала в избу, плюхнулась на скамеечку возле печки, не раздеваясь. Сидела так какое-то время, отогреваясь. Потом встала, подошла к дивану. Стала разглядывать женщину и ее малышку. Женщина, видно было, не жилец. А малютка, со своими розовыми щечками, курносым носиком, пухлыми губками и светлым пушком на головке, спала безмятежным младенческим сном и была похожа на ангелочка.
– Не отдам! – вдруг сказала себе, по своей всегдашней привычке – вслух, забыв, что не одна в доме, рядом Лихоманка. Неожиданно соседка поддержала ее.
– Ну, ну, угомонись. Приедут – ясно будет… Все ж-таки решила не отдавать?.. Ну, коль решила не отдавать – не отдавай. Думаю, греха большого не будет. Ежели на сиротство – не отдадим, – старуха улыбнулась и хитро посмотрела на Веру своими лисьими глазами. – Слышь-ко, голуба, заверни потеплей девчонку да отнеси ко мне. А то неровен час приедут доктора, а она запищит. Что тогда говорить будем? Чей? Тебе уж поздно рожать, а мне и подавно.
Вера завернула в овечий зипун малышку и понесла в избу к Ивановне, крепко прижимая к груди – словно кто-то ее мог отобрать у нее. В чужой избе она по-хозяйски развела огонь в печи, нашла манную крупу в банке, молоко и поставила вариться жидкую кашу. Помешивала ее в кастрюле, стоя у плиты и все говорила, говорила… рассказывала, уже не себе, а малютке, как нашла ее, как спасала, как они будут жить дальше вместе... И, конечно, не слышала, как приехала неотложка, чтобы забрать умирающую в городскую больницу. Как старый фельдшер расспрашивал Ивановну, что да как, а молодая врачиха все вздыхала и сетовала, что не довезут неизвестную до города.