- Если бы я так не любил тебя и те деньги, которые я на тебе зарабатываю, я бы сказал, что ты сволочь! Гениальная сволочь! Ты же нарочно ей ребенка сразу заделал. Я это понял по тому, как ты тянул время. Тебе ведь не хотелось просто ню написать. Неееет. Тебе беременную ню подавай!
- Знаю, Жора, все знаю про себя. Сволочь. Я бы и сам так сказал. Но я художник. А у художников нет ничего святого, ты же знаешь.
- Знаю. И все же есть святое и у художников. Это святое, это наше все – теща. Пойду завтра с вами на вокзал, чтобы лично в этом убедиться.
Не дожидаясь ответа, Жора сделал ручкой и умотал. А Саша еще полюбовался на картину – на ней Мила лежала обнаженная на голубом шелковом ****юлином диване, на котором леживали еще при дворе, на шее у нее была голубая бархотка, на ногах – голубые туфли. Вид у нее был спокойный, умиротворенный, глаза полуприкрыты, одной рукой она прикрывала вздутый семимесячный живот...
Потом Саша пошел на кухню, подлить воды в миску Мальчику, проверил входную дверь, заперта ли, и отправился под бочок к Миле – спать. Ей лежать с таким животом было уже трудно. Очень хотелось спать на боку, но тогда надо было подпирать живот несколькими подушечками, да и то, долго так пролежать не удавалось, приходилось поворачиваться на спину. Сейчас, в полусне она повернулась к Саше, а тот с готовностью, уже привычно, подложил ей руку под живот. Вот так было очень уютно и удобно, и Мила снова заснула.
Ей вообще казалось, что всю беременность она проспала. Нет, она что-то делала, даже на работу до последнего ходила. Просто ничто ее не трогало, не заботило, все как-то бесконечно отдалилось. И только Саша был по прежнему близок. Как тогда, как в первый раз.
Все произошло само собой. Не было никакой прелюдии: ни подарков, ни цветов, ни любовных слов, ничего такого, что Миле так хотелось испытать. Видно не суждено ей это.
Просто в один прекрасный день Саша пришел к ней в комнату, присел на тахту и ее притянул к себе.
- А что ты, подруга, думаешь насчет меня? Хочешь, давай поженимся, а?
Мила ужасно растерялась и не знала, что сказать.
- Понимаешь, я тебя люблю. А ты, любишь? Ну, скажи, любишь?
Он еще сильнее прижал Милу к себе и поцеловал, сначала в шею, потом в губы. Да, вот так и хотелось, еще. И Саша поцеловал еще, а потом стал нетерпеливо раздевать Милу. Когда потянул свитер вверх, задержался. Лицо Милы было скрыто свитером, а грудь обнажена. И он стал целовать грудь, вылезшую из лифчика. Мила стала задыхаться, но освободить лицо от свитера не спешила. Так, с закрытым лицом и заломленными за голову руками, она почувствовала страшное возбуждение. Мила откинулась назад, а Саша поднял ее и положил поудобнее на тахте. Вот и он лег рядом. А потом, уже освободившись от одежды, придавил ее сверху и лежал просто так, давая привыкнуть к своему телу. Мила стащила свитер с лица и посмотрела на него. Саша улыбнулся...
- Я хочу, чтоб ты сладость в полной мере почувствовала. Мы никуда не торопимся.
И они вправду никуда не торопились. Миле это было вновинку, вот так тянуть, тянуть, и еще... как будто нарочно, не давая освободиться. И они тянули почти всю ночь, пока не выпили все соки друг из друга. Уже под утро Саша сонно обнял Милу и, почти засыпая, прошептал в ухо:
- Завтра поженимся.
- Угу, поженимся. Я буду жена, а ты муж.
***
- Самодостаточность без денег – это иллюзия! Но и деньги без самодостаточности всего лишь деньги! – разглагольствовал Жора на перроне. Эдуард величаво кивал, а Ритка, которая почти силой приволоклал его на Белорусский вокзал, в нетерпении крутила головой: ну где же поезд. Очень ей хотелось похвастаться своей добычей перед Милиной матерью. И мужик богатый, да и сама вся в брюликах. Жизнь удалась! Мила стояла рядом с Сашей и в волнении не знала куда пристроить руки. Саша держал на поводке Мальчика, который вел себя на удивление смирно.
- Саш, а ты Мадонну с младенцем напишешь? Чтоб уж триптих был. Такого риэлити-шоу в живописи еще не было. Ты ж наш первопроходец! – Жора прочувственно поцеловал Милу в щеку.
- У нас девочка будет.
- Ну, вот видишь. Значит будет мадонна с девочкой. Очень оригинально и в твой имидж вписывается.
- Жор, ну помолчи ты. Вся фишка в том, что я могу не заморачиваться: оригинален я или нет, нравлюсь или нет! И потом... Может Миле неприятно. Чего уж тут заранее-то. Ведь еще ж родить надо.
Все дружно поплевали через плечо. Это вышло так синхронно, что Мальчик заинтересованно посмотрел – а дальше что? А дальше показался поезд. Вот он подтащился к перрону и затих. Встречающих было не много. Они отошли чуть в сторону, чтобы пропустить прибывших. А те уже вылезали из вагонов, вытаскивали чемоданы и сумки. Странно, но оживления или суеты не чувствовалось. Лица приезжих были серьезны и даже суровы. Как будто бы они не в гости в столицу приехали, а готовились к испытаниям. Да, так оно и было. Мила не знала, в каком вагоне приедет мать. Она всматривалась в поток людей, но нет, все чужие... Или вот там, в самом конце? Да, кажется, это она. Женщина в теплом пальто и платке, с чемоданом на колесиках, который все не хотел ехать ровно, а норовил перевернуться. Мила пошла ей навстречу.
- Мам, вот я какая, узнаешь?
- Как же не узнать, доча? – голос у мамы дрожал.
- Но ведь я изменилась, даже очень!
- И правда, красивая стала такая. Но глазоньки-то, глазоньки – те же! Как же это я глазоньки моей дочи, да не узнаю!
Тут все подошли, стали знакомиься, смеяться. Ритка вытащила Эдуарда вперед.
- Вот, теть Кать, познакомься!
- Вы приехали в исторический момент. Саша стал мировой знаменитостью!
- Жор, угомонись. Вот сейчас выйдем на площадь... давайте ваш чемодан. – Саша отдал поводок Миле и взялся за чемодан, который, видимо, почувствовал мужскую руку и больше не вредничал – покатился ровно и легко. Мила с мамой и с Мальчиком на поводке прошли вперед, за ними Ритка с Эдуардом.
- Ну, теперь ты в комплекте, как самый обычный русский мужик. Жена беременная, собака и теща.
- А знаешь, Жор, что я вот только что понял?
- Ну, просвети!
- А понял я, что она последняя славянка, моя Мила, вот что я понял... Теперь таких уже не делают.По крайней мере в Москве.
И под стук колес тещиного чемодана Саша вдруг затянул:
- Прощай, отчий край,
Ты нас вспоминай,
Прощай, милый взгляд,
Прости-прощай, прости-прощай...
Жора подумал и начал подпевать:
- Наступает минута прощания,
Ты глядишь мне тревожно в глаза,
И ловлю я родное дыхание,
А вдали уже дышит гроза...*
А по перрону все шли пассажиры поезда и недоумевающе оглядывались на двух поющих мужиков... вроде своих встретили, вон и чемодан один тянет, а песню прощальную завели. Хотя для вокзала – самое оно!
* "Прощание славянки"