Я шагнул в полумрак кафешки. Так бывает каждый раз, когда мое воображение неожиданно отключается, и я не могу придумать, чем бы себя занять, а поблизости не оказывается ни одной знакомой души. Я иду в кафе, чтобы выпить огромную чашку какого-нибудь какао, глясе или латте и прикончить аппетитное пирожное, методично разрезая его при помощи ножа и вилки на аккуратные маленькие кусочки, которые так восхитительно тают во рту. Потом можно заказать еще одно пирожное, затем еще одно. Но не больше трех, иначе станет дурно. Так убивается время. Точнее не оно само, а его несмышленые отпрыски - минуты и мгновения, которым нет числа. В этот раз я тоже остался в одиночестве покинутый всеми и самим собой, поэтому решил провести освободившиеся часы, по крайней мере, гордо. Место, куда я зашел, соответствовало моим целям в полной мере: небольшой зал с множеством уютных уголков, маленькие столики на изящных ножках и мягкие кожаные кресла, тепло обнимавшие спину. Музыка ненавязчиво шептала в уши, слегка касаясь их раковин. За такую звуковую деликатность я и полюбил этот ресторанчик. Правда, на плазменную панель, что висела на одной из стен заведения, музыкальный канал безмолвно транслировал какое-то безумное действо, которое ни капельки не вязалось с царившей в зале атмосферой. Впрочем, это не портило моего положительного впечатления.
Усевшись в одно из кресел, я приготовился ждать. Предстояло испытание моего терпения. Немногочисленные официанты усердно создавали видимость бурной деятельности: поправляли салфетки и пепельницы на столиках, за которыми никто не сидел, подходили к кассе, с озабоченным видом направлялись в служебные помещения. Взгляд то одного, то другого порой скользил чуть поверх моей головы, но в ответ на попытки привлечь внимание я лишь получал неопределенный кивок.
Ничего, испытание того стоило, ведь в награду я мне достанется чашка горячего ароматного кофе. Такого, который умеют варить только здесь. Тем более что я никуда не спешил. В ближайшей перспективе маячила вечность.
Я закрыл глаза и... стал невольным слушателем разговора, что велся двумя парнями за столиком около моего.
- А ты читал его последний, сто сорок третий роман? Очень рекомендую. Тонкая проработка психологии персонажей, удивительное внимание к деталям.
- Да. Говорят, это роман, завершающий седьмой цикл его произведений. Но, что касается меня, то лучшим произведением восемьдесят третьего писателя я считаю его девяносто восьмой роман. Это вершина его творчества. Ведь даже над той сценой на двести тридцать четвертой странице работали тридцать три человека. В том числе пять психологов и один депутат парламента. К сожалению, депутат пожелал, чтобы его номер остался неизвестен.
Я приоткрыл один глаз. Парни - два интеллектуала из протестующих. Протестующих легко можно было узнать по знаку протеста, расположившемуся у них на лице - очкам. Сейчас уже всем желающим бесплатно корректировали зрение. Но, как это принято у людей, образовалась группа, принципам которой претило это благое намерение.
- В целом, я с тобой согласен. После девяносто восьмого романа он шел либо ровненько, либо сдавал позиции. Но он живой классик, и с этим приходится считаться.
- Да уж, ладно! Новые авторы наступают на пятки засидевшимся мастодонтам литературы. Две тысячи тридцать девятый! Свежо, и без принятой сейчас пошлости. Две тысячи девятьсот первый - очаровательно и с юмором. А ведь не скажешь, что над его романами и рассказами работает обычно не более двадцати человек.
- Правда? Откуда ты знаешь? Ни за что не поверю.
- Точно тебе говорю. Мне рассказал об этом гражданин два миллиона триста пять тысяч семьсот семьдесят семь, мой очень хороший друг. Он знаком с пятьсот двадцать пятым режиссером, а тот как раз большой приятель две тысячи девятьсот первого автора.
Я слушал. По-прежнему беззвучно семьдесят шестой музыкальный канал показывал двести десятый клип тысяча четыреста восемьдесят четвертой певицы. По ресторанчику шестьсот двенадцать туда-сюда сновали бездельники-официанты. На первый город страны под цифрой семь опускался вечер. Мчалась по своей орбите, приютившая эту страну, планета номер... У планеты тоже был номер. Только я еще помнил ее прежнее название. Земля.
- Пожалуйста, Ваше меню.