XVI
Веки были тяжёлыми, просыпаться не хотелось, и, не открывая глаз, я пыталась припомнить, звенел ли уже будильник. Несмотря на полусонное состояние, немного мучило угрызение совести: первый урок - русский язык, а домашнее задание не сделано. Да и вообще - все уроки не сделаны, и придётся теперь готовиться на переменах. Наконец-то, усилием воли, глаза открыть удалось, моему взору предстало нечто непонятное: я лежала не в постели, а на диване, и было не утро, а день, причём уже половина пятого. Моё тело машинально поднялось с дивана и двинулось в детскую, но в дверях замерло как вкопанное: на письменном столе небрежно разбросанные книжки говорили о том, что кто-то там делал уроки. Но кто? Не я же. Меня всю охватили неприятные ощущения, поскольку никак не удавалось вспомнить, была ли я сегодня в школе или по каким-то причинам занятия пропустила. Когда же взору предстало недописанное моей рукой упражнение – сердце в груди сильно заколотилось, и показалось, что я вот-вот упаду.
- Проснулась? – голос появившейся в комнате матери немного отрезвил. – Как себя чувствуешь? – она спросила непринуждённо, но взгляд таил в себе настороженность и любопытство.
- Я не помню, как и почему оказалась на диване, - последовала моя жалоба.
- Не помнишь? – в глазах её на какое-то мгновение сверкнула радость, которая тут же была замазана удивлением, - Ты не помнишь, как попросила таблетку от головной боли и прилегла на диван?
- У меня сегодня болела голова? А в школе я была?
- Ну, да. Пришла из школы, пообедала и села за уроки. А потом подошла ко мне и сказала, что у тебя сильно болит голова. Ты, что, совсем-совсем ничего не помнишь? Это, скорее всего, из-за головной боли.
Подойдя к холодильнику, она глубоко и сочувственно вздохнула, потом, открыв дверцу, долго смотрела внутрь, но так ничего и не взяв, вернулась на веранду.
Я присела за письменный стол, тупо глядя на писанину, созданную, судя по всему, мною же. Стало жутко настолько, что по телу пробежали мурашки. Однажды из-за головной боли я чуть не разучилась разговаривать. Теперь, вот - вообще забыла всё, что сегодня происходило. Если ещё раз заболит голова, можно просто сойти с ума или умереть. Хотелось всё это с кем-то обсудить, но мать, заявив, что ей уже пора на работу, быстро оделась и ушла.
На следующий день все уроки утомляли своей длительностью, голоса учителей вызывали раздражение. Домой я возвращалась молча, даже не прислушиваясь к разговору подруг, что-то бурно обсуждающих. В голове сидели лишь размышления на тему, сколько мне осталось нормальной жизни. Так как не было объяснений, отчего возникают эти ужасные головные боли, влекущие за собой столь странные последствия, ситуация пугала своей неопределённостью.
Дома, отключившись от всего, я снова ушла в себя. «Что ты помнишь?» - пронеслось в моей голове, словно этот вопрос мне недавно кто-то задавал. Но кто? Я вышла к матери, которая, как и обычно в это время, готовила на веранде обед.
- Мам, к нам вчера кто-то приходил?
- Вчера? Приходил? Кто тебе это рассказал? – испуганно вскинулась она.
Наверное, неожиданно оторвала её от своих мыслей, - объяснила я себе такой испуг.
- Никто не рассказывал. Но мне кажется, что до того, как у меня голова заболела, я с кем-то разговаривала.
- Разговаривала, - она, улыбнувшись, кивнула головой. – Во сне разговаривала. Я заглянула в зал, думала, меня зовёшь. Потом поняла, что это ты во сне с кем-то беседовала. Тебе, очевидно, вчера что-то приснилось.
Какое-то время я молча стояла возле матери, пытаясь вспомнить, что же мне накануне снилось, но что-то мешало этим воспоминаниям, да и не только этим... Внутри меня сидели недовольство и обида, абсолютно не понятно, чем вызванные.
- Мам, я, кажется, что-то в своей жизни забыла, - было очень трудно сформулировать беспокоящую меня проблему.
- Что забыла?
- Если бы можно было сказать что именно, то тогда бы я об этом не забыла. В том-то и дело, что в моей памяти нет чего-то, по-моему, очень важного.
Мать глянула на меня внимательно, потом, улыбнувшись, понимающе кивнула и сказала, как бы стараясь успокоить:
- Если бы это было важно, то ты бы не забыла. А раз забыла, значит для тебя это не важно. Каждый человек что-то забывает, иногда это даже хорошо, старое и ненужное забыть.
- А почему со мной раньше такое не происходило?
- Ты просто стала старше, повзрослела...
Я вернулась к себе в комнату, напрягла память. Раннего детства, как такового там не оказалось. Словно в тумане всплыл общий силуэт бабушки, она часто ругалась с Маней, но из-за чего – не удалось вспомнить ни слова. Она гладила меня по голове, однако всё виделось так, словно бабушка глухонемая, но больше всего тревожило не это – меня самой, настоящей и живой, с чувствами и желаниями, в тот период жизни, как будто не было вообще. Я снова вышла к матери.
- Мам, у меня такое ощущение, что я родилась и сразу же пошла в школу.
- Такой умной себя считаешь? – насмешливо спросила она.
- Да, нет, - с трудом удалось подавить в себе раздражение. – Я ни одного дня из своего детства не помню.
- Всё не успокоишься? – мать почему-то перешла на крик. – Чего ты себя терзаешь?! Я же сказала, все люди что-то забывают! А если всё время изводить себя всякими воспоминаниями, так и до дурдома докатиться можно! Я тоже, к примеру, детство своё очень плохо помню.
- Так тебе – вон, сколько лет...
- Какая разница? Я, ведь, забыла это не вчера. И потом, не может быть, что бы ты абсолютно ничего не помнила. Как тётя Сима к нам приезжала, и мы с ней на море ездили, помнишь?
Я утвердительно кивнула головой:
- Мы с тобой потом раньше вернулись, а у соседей воры были...
- Ну, вот видишь! – Мать приветливо улыбнулась. – А ты говоришь, ничего не помнишь. Всё что необходимо в твоей памяти есть.
Возникло острое желание уединиться, и я снова удалилась в детскую. Мать оказалась права. Некоторые фрагметы вырисовывались довольно-таки чётко: история с трактором, с похоронной процессией. Вспомнилось, как я Эдьку поцарапала, а мать грозилась пальцы пообрезать. А ещё я мысленно родителей всегда называла по именам, потому что внутренне никогда не чувствовала их отличие от основной массы людей. Но вспомнить, когда я от этой привычки отказалась, мне не удалось, и снова захотелось про себя назвать мать Маней, а отца - Борисом. В памяти вдруг всплыла трагедия с мёртвым братиком, подготовка к школе и мои слёзы у тыльной стенки дома...
- Мам, - снова ринулась я к Мане, - а ещё я помню, как Ирина Карповна мне Динкин белый фартук подарила.
- Вот видишь, - мать удовлетворённо кивнула.
- А потом ты всё время не хотела мне новую форму покупать, говорила, что я быстро расту, и на меня не напасёшся...
- Глупости! – Из Маниных рук выпал нож. – Ты у меня всегда, как куколка была одета. И форму школьную... Да – ты носила её несколько лет, но сидела она на тебе великолепно. Ты уж, если и пустилась в воспоминания, так не выдумывай то, чего не было. Надо же, придумать такое... Форму я ей, видите ли, не хотела покупать...
Оставив мать наедине с её возмущениями, я вернулась на своё прежнее место в детской. На этот раз меня захлестнула обида: как она может утверждать, будто я была хорошо одета, если в знак протеста, мне пришлось в столь позорном виде расхаживать, что самой себе юродивой казалась! Вдруг всё моё тело покрылось холодным потом: почему именно это событие сидит во мне в мельчайших подробностях, в то время как многое другое исчезло бесследно? Уж лучше бы я всё остальное помнила, а об этом забыла. Возникло ощущение, что кто-то посторонний вторгся в мою память и, словно стирательной резинкой, убрал оттуда, на своё усмотрение, важные для меня моменты, - от таких мыслей стало не по себе настолько, что выйти ещё раз к Мане, я не решилась. Может я, действительно, медленно схожу с ума? Ведь память – это же не картинка в альбоме для рисования. Захотелось сменить тему рассуждений и, натянув пальто, я напрвилась к двери.
- Ты куда? – поинтересовалась мать.
- Ещё не знаю. Может к Гале...
- Какая Галя? Папа скоро с работы придёт, а мне уже уходить пора, - произнесла она с некоторым раздражением.
- А я здесь при чём?
- Как это, при чём? Ты, что, забыла, что если меня нет дома, то папу кормишь ты и потом со стола за ним убираешь, посуду также помоешь.
- Посуду можно и вечером помыть, перед сном. А кормить-то его зачем? Он же сам себе обычно кушать берёт.
- Ну, здрасте, - она скептически улыбнулуась, - сама напросилась, а теперь отказываешься.
- На что я напросилась?
- Ну, ты же сказала, что хочешь каждый вечер папе кушать подавать. Тебе же вечно не нравилось, что я тебя к домашним делам не привлекаю.
Маня смотрела мне в глаза, словно хотела там что-то прочесть. Я же стояла в полной растерянности. Каждый раз после разговора с ней внутри меня возникало ощущение, что я – это не я, или хотя бы на половину не я. Да – самолюбие иногда задевало, когда моё желание помочь, отклонялось. Но добровольно согласиться вечерами сидеть дома, ради того чтобы налить тарелку борща и ждать, пока она станет пустой? Такое в голове просто не укладывалось. Казалось, что до того странного приступа головной боли в моём теле жил совсем другой человек.
- Может, ты меня не правильно поняла?
- Что я не правильно поняла? Ты что ж и это забыла? – её осуждающий взгляд призывал меня к чувству вины, - Нда, плохи дела, - сказала она в заключение, и, взглянув на часы, скрылась за входной дверью.
Отец пришёл с работы вовремя, однако кушать уселся лишь к семи часам. Он тут же уставился в газету, полностью забыв, что сидит за столом не один.
- Пап, - решила я напомнить о себе.
- Ммм, - раздалось в ответ из-под газеты.
- Пап, с моей памятью какие-то странные вещи происходят. Я очень многое в своей жизни не помню.
- Память тренировать надо, тогда странные вещи с ней происходить не будут.
Взгляд наконец-то оторвался от газеты и перенёсся на мой облик. Но было такое ощущение, что я что-то разбила, и меня упрекали за неуклюжесть. Как правильно разъяснить отцу ситуацию, на ум не приходило, и я попробовала начать с последних Маниных утверждений.
- Ну, вот, например, мама говорит...
- Мама говорит? – он вдруг повысил голос. – Ну, раз мама говорит, значит, так оно и есть! Или тебе вдруг наябедничать захотелось?
- Да, нет, - я задумалась, не находя нужных слов.
- Ну, а раз нет, то иди, наливай чай.
Елозя тряпкой по посуде, я ругала себя ту, предыщую, которую угораздило проявить такую дурацкую инициативу. Возникло желание всё в корне изменить.
- Мам, так это мне самой в голову пришло, каждый вечер папе ужин подавать? –уточнила я на следующий день.
- Ты, что, мне не веришь?
- Не в этом дело... Просто, я передумала. Давай, он как и раньше сам ужинать будет. А то с ним скучно.
- Что значит, передумала? Ты приняла решение. Я и папа на тебя расчитываем... Да и вообще – привыкай принимать решения один раз. Тебе же в жизни потом легче будет.
Она снова смотрела на меня пристально, как будто изучала, а мне показалось, фразу, что решения надо принимать только один раз, я уже когда-то от неё слышала. Но когда? Вялость и усталость от всей этой Маниной болтавни, вызвали желание её покинуть. Какая разница, когда она это говорила?
Ужин на пару с Борисом отличался от предыдущего только тем, что, сидя за одним столом, мы не обменялись с ним ни словом. После этого также молча пошли смотреть телевизор. Фильм был скучный, и лишь когда на экране показался паровоз, сердце моё вдруг забилось так сильно, что его мог услышать даже Борис. Захотелось отвернуться, уйти, убежать... Расстилая постель, я вдруг вспомнила, что однажды собиралась лечь под поезд. Зачем? Я, наверное, была тогда ещё совсем маленькой и не понимала, насколько это страшно.
На уроке, как и обычно, Алла Александровна положила мне на парту листочек с задачей, но решить её удалось на этот раз только дома, да и то, при помощи Мани. А через несколько дней я впервые в своей жизни написала контрольную по математике на четвёрку, потому что допустила несколько глупых ошибок. Неделей позже учительница истории надумала повторить с нами пройденный материал. На большинство её вопросов я ответила невпопад – даты и события в голове перемешались настолько, что всё это походило больше на винегрет, чем на исторический прцесс. В журнале и дневнике засветилась тройка, сопровождаемая комментариями Зинаиды Петровны:
- Ты же всё знаешь, просто не хочешь работать!
Маня, узнав об этом, возмущённо заявила:
- Ну, я же говорила, что рано или поздно ты скатишься на трояки.
Она продолжала выражать своё недовольство, а во мне копошились воспоминания. Действительно, мать когда-то мне говорила, что школу я окончу на одни тройки. И сказанно это было, потому что ей не хотелось признаваться, чем больна Белла Наумовна. Дождавшись в Манином монологе паузы, я прошла в детскую, из головы не выходила родственица. Интересно, чем же она всё-таки больна? Образ Беллы Наумовны всплыл в моей памяти очень размазанно, но зато довольно-таки чётко вырисовалась внучка Марина и то, как мы играли с ней в какое-то детское лото. Но, если есть внучка, то должна быть дочка или сын. Ну, да, конечно же – тётя Зина, мы были у неё на новоселье. Однако, тогда у неё и муж должен быть... Я долго силилась вспомнить, как выглядит муж Беллы Наумовны, но не только вспомнить, но даже выдумать его облик, мне не удалось. То он казался болшим и толстым, то маленьким и сутулым...
- Мам, - выбежала я опять к Мане, - а у Беллы Наумовны муж есть?
Она смотрела на меня какое-то время, не отводя взгляд, и даже не моргая, потом улыбнулась:
- А ты, что, его не помнишь? – и не дожидаясь моего ответа добавила, - Конечно. Ты же совсем маленькая была, когда он к нам приходил.
- А потом они, что, разошлись?
- Почему разошлись? Просто он болеет часто, так что, ему не до гостей.
- А Белла Наумовна, ведь тоже болеет? – уточнила я.
- Все люди болеют, одни больше, другие меньше, - недовольно проворчала мать и поспешила тему сменить. – Ты последнее время очень мало времени урокам уделяешь, сегодня тройку по истории получила, завтра ещё по чем-нибудь схватишь...
В угоду Мане, я уселась за книжки, но учить ничего не хотелось. Зачем, если завтра всё это из головы вылететь может? Самое надёжное – учить уроки на перемене, - решила я и книжку захлопнула. Однако делать было нечего, а душа лежала только к математике, и, выковыривая из задачника задания со звёздочкой, я погрузилась в работу, казалось, никому не нужную, как и я сама.
(продолжение следует)