Детский садик

Николай Шурик
               Хотя мама и работала в бухгалтерии, которая находилась в одном из домов в нашем дворе, постоянные опасения, что ребенок - безнадзорный и может куда-то уйти с детьми, или сам, видимо, отравляли ей жизнь. К тому же, в детском саду, говорят, питание было и регулярным и разнообразным, во всяком случае, там, помимо болтушки, были настоящие каши, даже гречневая. Как мне ни хотелось покидать своих “дворовых” ребят, мама все-таки оформила меня в сад, одела более нарядно, чем обычно (рубашка была штопана один раз, а не десять, и у штанишек было две лямки через плечо, а не одна наискосок, как обычно.) Мы идем, а я потихоньку канючу, что там все будет незнакомо и страшно. Вот и садик, - песочные горки, акации и другие деревья, названий которых я тогда не знал, и даже небольшой ручеек, а через него два мостика.

             Воспитательницу я не запомнил, а вот то, что было перед обедом, — это осталось на всю жизнь. Когда я делал дорожку в песке, подошел мальчишка постарше меня на год и сказал, что он умеет колдовать по-настоящему. Я не поверил, слышал, что в сказках бывают колдуны и волшебники, но чтобы такие маленькие? И он говорит, - встанешь на четвереньки, увидишь. Как не встать? И вот маленький волшебник переносит надо мной левую ногу, затем правую, затем перелез через меня и громко сказал: “Раз, два, три. Раз, два, три. Больше, больше не расти!”. Потом посыпал меня песком и закончил: “Горе, горе, - не беда, будешь маленьким всегда!”. Я, плача, начал просить его расколдовать меня. Он подумал и поставил два условия - дать честное ленинское, честное сталинское, что никому, никогда, ничего не скажу и отдам ему сегодняшний обед. Что мне оставалось делать? На обед была болтушка и настоящая манная каша, даже сладкая, я в жизни такой не ел, и два кусочка хлеба. Я только попробовал две ложки каши и отломил полкусочка хлеба, а он уже грозит кулаком из-за другого стола. Больше я не притронулся к обеду, и он все доел. А потом он привел меня на то же место, опять поставил на четвереньки и снова повторил те же страшные заклинания. Когда я начал плакать и стыдить его за обман, он засмеялся; “Но ты ведь не весь обед мне отдал”. Тогда я с горя сказал, что пожалуюсь воспитательнице, после чего мне напомнили, какие честные слова я давал. Так я и остался сидеть у этой кучки песка, пересыпая его то одной, то другой рукой и представляя, как я буду уже взрослый, а такой же маленький, и все будут смеяться надо мной, а я не смогу маме помогать, и ничего-ничего никогда уже нельзя будет сделать. Ну, может быть, папа придет с войны и сможет меня расколдовать, но когда еще это будет? Ну, зачем, ну, зачем привели меня в этот страшный садик?

             Когда мама вечером пришла за мной, я так и сидел у этой кучи, и на лице моем были полосы от слез. Мама очень удивилась, она думала, что мне здесь будет интересно. На все ее вопросы я, или не отвечал, или постанывал. Она решила, что я заболел, и сказала, что денек подержит меня дома. Вот тут я так обрадовался, что даже запрыгал на одной ножке. Дома с замиранием сердца попросил маму отметить карандашом мой рост на двери (в садике, когда меня привели, определяли и рост, и вес). Рассчитывая, что завтра буду дома, я совсем отошел и, будто, забыл обо всем. Мама же, видя, что ребенок в порядке, рано утром разбудила меня и стала собирать в садик. И весь ужас того, что было, что будет сегодня, и что будет теперь всегда, навалился на меня.

             Я зарыдал во весь голос и, гладя мамины руки и ноги, умолял: “Мамочка, милая, дорогая, любимая, не води меня в садик. Я очень - очень тебя прошу, не води, не води, не води, не води! Мне там плохо-плохо и будет еще хуже. Любимая моя, разреши, я буду дома. Ну, хочешь, я даже во двор не буду выходить, пока ты не придешь, и все-все время буду в комнате. И хлебушек буду просить только в выходной, а все эти дни не буду ничего есть!” Я уже не помню, чем и как смог убедить ее, но мама сняла с меня штаны с двумя лямками, дала старые и разрешила еще неделю быть во дворе. Все это время я был паинькой, только один раз порвал штаны о забор. Утром в конце недели мама померила меня и сказала, что я стал немного выше. Как я был рад, как я целовал ее! И все время говорил, что, если я не буду ходить в садик, то вырасту БОЛЬШИМ, умным, добрым и хорошим, каким она хочет меня видеть. И мама сдалась. Больше в садик я так и не ходил.

       Андреевка 2001