Осторожно, ненормативная лексика!!!
Сразу прошу прощения у всех читателей, кто соблаговолит просмотреть этот...хм, бред, пожалуй. Это всего лишь подражание одному из "великих" авторов, который всех уже достал на блогах mail.ru. Ответ пародией на неадекватность. Прошу отнестись к этому как к хохме. И еще раз повторюсь, кто не приемлет ненормативной лексики ни в каком виде, читать не стоит.
***
Фрол Тимофеевич Паскудников нерешительно мялся у входа в супермаркет. Сегодня была ее смена, а значит, он снова сможет увидеть свою Дульсинею.
Она работала два через два. О, как же тяжко было Фролу Тимофеевичу в те дни, когда у его божественной, обожаемой Ирины случались выходные. Тогда он целыми днями в тоске лежал на видавшем виде стареньком диване и в буквальном смысле умирал от жалости к себе.
Их нечаянная встреча случилась восемь месяцев назад. В тот день по обыкновению Паскудников зашел в ближайший от дома супермаркет, дабы не дать нетерпеливому желудку свести себя с ума дикими завываниями. В колбасном отделе, натянув очки с диоптриями, он скрупулезно изучал цены. Его проклятия, изрыгаемые в адрес «ненасытных олигархов-евреев, доведших страну до ручки, так что несчастному библиотекарю уж и колбасы докторской себе стало купить не по карману», услышала продавщица.
- А шо такое? Шо вам не нравится? Не хотите, не покупайте. Ходют тут всякие, бубнят, никаких нервов на вас не напасешься, - услышал Фрол Тимофеевич над головой божественное воркование.
Съехавшие на кончик носа очки сообщили, оглушенному нечаянной симпатией Паскудникову, что перед ним некто Ирина Тетёркина. Бейдж с ее именем мертвой хваткой вцепился в ошеломляющих размеров бюст продавщицы.
Ох, как же Фрол Тимофеевич в этот момент завидовал маленькому кусочку пластика.
Подняв взгляд чуть выше, Паскудников разомлел окончательно. Перед ним стояла настоящая фея. Ярко-красная помада подчеркивала изумительную пухлость губ. Рукой, похожей на надутую резиновую перчатку Ирина сжимала коляску «Краковской», время от времени откусывая от нее очередной внушительный кусок. От этого помада чуть растеклась, и губы стали казаться бесконечно большими и желанными.
На голове юной феи красовался кружевной чепец, из-под которого редкими непослушными прядями выбивались слегка желтоватые волосы.
- Мне полкило докторской отвесьте…взвесьте…отрежьте, - мысли Паскудникова путались в бесконечном круговороте и оседали на языке нечленораздельным мычанием.
- Таки взвесить или отвесить? – Ирина томно воззрилась на покупателя большими навыкате глазами.
«Такие глаза, наверно, можно встретить у какой-нибудь экзотической рыбы. Несомненно, очень красивой», - подумал про себя Фрол.
- Отвесьте…- уже промычал его бесконтрольный язык.
Недолго думая, вожделенная кудесница размахнулась и резко опустила на голову незадачливого ухажера ту самую коляску «Краковской».
- Ну, шо? Может теперь таки взвесить?
Фрол Тимофеевич не поверил своему счастью.
«Только что она кусала эту колбасу своим божественным ртом, и вот теперь ее след, а быть может и запах помады у меня на голове».
Паскудников слегка дотронулся до макушки, и по всему телу расплылась блаженная нега. Фрол Тимофеевич тут же забыл о ноющем желудке и опрометью бросился вон из магазина.
Он бежал по улицам, забыв сесть на трамвай. Его рука сама то и дело тянулась к макушке, но Паскудников сдерживался.
«Нет, нельзя. Иначе можно растерять весь этот запах».
Не помня себя от счастья, он дрожащими руками пытался попасть ключом в замочную скважину.
«Быстрее, быстрее», - кричало его сознание.
Распахнув входную дверь, Паскудников диким ураганом влетел в комнату своей маменьки.
- Мамаша, быстро дайте мне носовой платок.
И не дожидаясь реакции на свою просьбу, Фрол Тимофеевич сам кинулся к комоду родительницы. Вытащив от туда первое, что попалось под руку, он с глубоким вздохом облегчения водрузил его себе на голову. Затем сильно придавил кусок материи к макушке, желая, чтобы тот впитал как можно больше чудесного запаха…
***
Наконец, Паскудников решился. Набравшись смелости, он резко толкнул от себя дверь супермаркета. Вопреки ожиданиям, та почему-то не поддалась. Фрол Тимофеевич повторил попытку.
Раз…
Еще…
Костяшки пальцев на руках Паскудникова побелели от напряжения. На висках выступили капельки пота. Упершись ногами в землю, он изо всей силы навалился лбом на закрытую дверь.
«Этого просто не может быть. Неужели закрыто? С какой стати, ведь сегодня среда?»
Фрола Тимофеевича начала бить мелкая дрожь. Воображение рисовало самые жуткие картины. То ему чудилось, что Ирина Тетёркина по неосторожности подавилась колбасой, и теперь за ее жизнь борются лучшие доктора столицы. А весь коллектив супермаркета стоит под окном операционной и молится о своей лучшей сотруднице.
То вдруг ему представилось, что утром в магазин ворвались вооруженные преступники, а его несравненная Дульсинея своей прекрасной грудью закрыла от их похотливых грязных лап прилавок с колбысно-сосисочными изделиями. Супермаркет закрыли, и теперь сердобольная уборщица наводит там порядок, глотая слезы, вспоминая прекрасную смелую Ирину.
Фрол Тимофеевич отступил на несколько шагов и с разбегу врезался плечом в неподдающийся наглухо «замурованный» дверной проем – «Они не имеют права скрывать от меня правду. Я все равно войду туда, чего бы мне это ни стоило».
Плечи Паскудникова жгло нещадно. Но желание узнать правду о всепрекраснейшей Ирине было сильнее боли.
Снова и снова Фрол Тимофеевич штурмовал злосчастную дверь. То плечом, а то и головой, пытаясь раздобыть хоть малую толику информации.
Через 15 минут безуспешного штурма он сдался. В последний раз боднув дверь, он отступил.
На глазах Паскудникова проступили слезы. Он в бессилии опустился на землю и, привалившись спиной к неподдающейся двери, ревностно охраняющей от любопытных посетителей жуткую реальность, горько заплакал.
- Что случилось-то, сердешный? – к Паскудникову наклонилась пожилая женщина.
- Там…она…ее…, а-а-а-а-а, - только и смог выдавить из себя Фрол Тимофеевич, обессилившей рукой тыча в сторону двери супермаркета.
- А, проголодался, милок, - догадалась старушка. – А денег нет. Ну, что ж бывает. А ну-ка, поднимайся. Пошли, куплю тебе буханочку хлебушка пожевать.
Старушка взяла Паскудникова под локоть и осторожно подняла с земли.
- А вот мы сейчас с тобой дверку-то откроем, в магазинчик войдем и покушать-то и купим, - продолжала увещевать безутешного Паскудникова сердобольная бабушка.
И каково же было изумление Фрола Тимофеевича, когда тщедушная старушонка с легкостью открыла упрямую дверь.
«Идиот, идиот, идиот. Как я мог забыть? Ведь дверь открывается наружу».
Разом на Паскудникова накатила злоба.
- Пошла вон, мерзость, - не сдержался Паскудников. И оттолкнул от себя бедную старушку.
- Милок, ты чего? – изумилась та. Но дабы не раззадоривать «взбесившегося от голода бомжа», тихонечко проковыляла подальше к стеночке.
Фрол Тимофеевич исступленно бросился в колбасный отдел.
***
Отвернувшись от прилавка, Ирина самозабвенно копошилась в ящиках с только что привезенными сардельками. Тара стояла на полу, но «ответственную» продавщицу это ни сколько не смущало. Нагнувшись к сарделькам, она с наслаждением вдыхала запах свежеупакованной в натуральную оболочку из свиных кишок сои.
Собственно, за этим занятием и застал ее не на шутку разволновавшийся Фрол Тимофеевич. Взгляду измученного душевными терзаниями кавалера предстало необъятное НЕЧТО.
Сначала Паскудников даже не понял, что он имел честь лицезреть. Дрожащими руками он нащупал в авоське очешник, и не без труда водрузил на нос любимые окуляры. Когда к Паскудникову, находящемуся на грани нервического припадка, вернулась ясность мысли, он решил действовать.
Наспех покидав в авоську первые, попавшиеся под руку банки с ближайшего стеллажа, он перегнулся через прилавок и с криком «Никто не смеет прикасаться к сарделькам моей Ирины!!!», треснул НЕЧТО, вложив в этот удар всю свою злость.
На белом халате, туго обтянувшем желеобразное великолепие, жизнеутверждающим пятном растекся кетчуп. По ногам, больше напоминавшим изящные ходули молодой слонихи в период брачного сезона, медленно сползал грустный маринованный опенок.
- Аааааааааа, шоб вас разорвало, габионы проклятые, - от трубного вопля, пронесшегося по супермаркету раскатом грома, казалось, в клочья разорвет барабанные перепонки.
Закрыв уши руками и широко раскрыв рот (так учила его маменька), Паскудников судорожно соображал, что же такое «габионы». В голову лезли самые непристойные мысли.
Паскудников, будучи библиотекарем и прочитав половину книг со второй полки, стоявшего у него за спиной стеллажа, считал себя настоящим ценителем изящной словесности и очень грамотным человеком.
Его всегда коробило мнение непрофессионалов (людей которых он никогда не видел у себя в библиотеке, а таковых было большинство) и он всегда отстаивал свою, единственно правильную точку зрения не стесняясь в выражениях. Прочитав когда-то в журнальчике, которым он периодически убивал сонных мух, что сам Пушкин не брезговал матерным словом, Фрол Тимофеевич смело и с открытым забралом раскрывал свое... свой рот.
А еще, когда-то давно он смотрел глупый американский фильм, снятый наверняка, если уж не евреем, то сочувствующим им точно. Фильм совершенно тупой, привлекший его утонченный вкус только названием – то ли бульварное, то ли криминальное чтиво (На слово «чтиво» он и купился - профессиональная избирательность профессионального библиотекаря). И запомнился бы этот фильм Паскудникову только омерзительной гомосексуальной сценкой (он специально пересматривал ее много раз для того, чтобы понять, насколько она омерзительна). Но…. Был там персонаж, который перед лишением жизни своей жертве обязательно читал какой-то определенный стих из Библии. Задело это Паскудникова. Была у него специально припасенная для подобных случаев фраза.
Нет. Он не был убийцей. Он мнил себя очень миролюбивым человеком. И убивать он никого не собирался, разве что в мечтах, да и то, только помучить до крови, расплющить молотком пальцы, поотрезать руки-ноги, врезать кованым сапогом по лицу, а потом выпустить мозги наружу и дышать, дышать свежей кровью, чтобы….
Так вот, Паскудников был очень миролюбивым человеком. Но фраза… фраза была потрясающая! Перерыв всю половину стеллажа, стоящего у него за спинкой стула в библиотеке, он к сожалению так и не нашел ее автора. А жаль….
«Как смеешь ты наглец нечистым рылом, здесь чистое мутить питье мое с песком и илом. За дерзость такову, я…» Продолжения Фрол Тимофеевич не знал, так как на журнале, коим он лупасил сонных мух, как раз на окончании стихотворения красовалось огромное застарелое бурое пятно. А именно там и был напечатан сей замечательный текст. Поэтому, нанося очередной смертельный удар коматозному насекомому, он, продекламировав любимую цитату, в оконцовке вставлял лихо завернутую матерную фразу, в тайне надеясь, что Александр Сергеевич им бы гордился…
…Но «габионы»!…Это было даже за гранью его фантазий…
- Скорую мне, - продолжало трубить НЕЧТО. – Звоните этим гребаным коновалам, евреи недобитые…
Паскудников встрепенулся. НЕЧТО ненавидело евреев, а значит, имело все шансы стать приближенной к нему, Фролу Тимофеевичу, особой. Быть может, даже другом…
…Друзей у Фрол Тимофеевича было не много. По правде сказать, их не было вообще. Не сложилось как-то. Находясь в любом обществе, он всячески пытался бороться за чистоту русского языка. Что больше всего его возмущало, так это евреи говорящие и пишущие на этом самом великом и могучем.
-У них есть свой язык, иврит! Вот и пусть пишут и разговаривают на нем! – этой фразой почему-то не всегда досказанной и заканчивалось пребывание Паскудникова в том самом любом обществе. Когда вежливо, а когда и коленом под зад, его провожали к выходу и больше уже не пускали обратно.
Однажды после такого вот недосиженного раута в одной из местных пивных он плелся восвояси мимо птичьего рынка. Охая и потирая спину и то, что находиться под ней, он считал синяки. Восемь. Точно по количеству ступенек в пивной. И пробормотав себе под нос вездевставляемое – «Евреи!», он услышал вдруг «Педерасты!»…
На самом деле, попугай (а это был именно он) проорал «Пиастры!», но Фрол Тимофеевичу хотелось услышать совершенно другое, и он это услышал.
Потратив на нового, впрочем, и единственного друга весь аванс, он горделивой хромающей походкой отправился домой, соображая на ходу, что же сказать своей Маман о потраченных несметных деньжищах…
… «Этого просто не может быть…», - Паскудников даже зажмурился и истово замотал головой, чтобы прогнать ворвавшуюся в его переполненный воспоминаниями мозг догадку. «Изящный, утонченный лексикон…Ненависть к евреям»…
Фрол Тимофеевич медленно повернулся в сторону прилавка. Так и есть – широко раскрыв свои глаза фантастически красивой рыбы, на него воззрилась всечудеснейшая Ирина.
- Гомосек педальный…- изрыгнула чудесница. – Слышь ты, сучок с бомбошкой. Твае бля щастье, шо я девушка воспитанное, и патаму ибло не сразу крошу, а тока по панидиленикам. Ты, пингвин гимолайский палзвалил сибе аскарбить женщину и патаму тибе не повезло. Вот мой тебе савет, паря. Быренько дуй на вокзал и скпуай усе билеты на усе паизда во усих направлениях. Таг будид менше шансов шо я тебе отыскаю и сделайу из тваих яйцов саставлюсчую часть для солата алевье. Чумодан с сабой не бери, на хир он тебе здался на том свете? Но прастыку с сабой бири, шоб правадникам было спрадручнии кров падтерать.
Фрол Тимофеевич медленно осел на пол. Во всей этой тираде он услышал только одно слово «гомосек». И от кого?! Нет, этого не может быть, просто не может. Не могла Ирина ошибиться и принять его, Паскудникова, за гея. Его, человека, лютой ненавистью ненавидевшего сексуальные меньшинства. Высокое это презрение сей контингент заслужил от Фрола Тимофеевича неслучайно. Ценитель высокого слога отечественных классиков, Паскудников тем не менее очень любил фэнтези. Читать подобную литературу он не мог (в библиотеке хранились в основном труды классиков коммунистической теории, «Малая Земля» в количестве 800 экземпляров и подшивка бульварной прессы начала 90-х), но вот смотреть он ее обожал. Особенно ему нравился немецкий фильм про Белоснежку и семь гномов. По вечерам, когда его маман отправлялась спать, Фрол Тимофеевич тихо просачивался на кухню, вставлял в видавший виды видеомагнитофон «Электроника» кассету и смотрел, смотрел, смотрел…..
Правда, не всегда ему нравилась Белоснежка. Была там парочка гномов, которые вызывали у Фрола…. гмммм… скажем, повышенный интерес. Но каждый раз, ловя себя на этой крамольной мысли, он повторял заученную еще в детстве фразу «Я не гей!» и становилось как-то легче.
И вот теперь Ирина, его обожаемая, ненаглядная Ирина усомнилась в его сексуальной ориентации. На глазах Паскудникова в который уже раз за день проступили слезы. Опершись плечом о стеллаж со свежемороженой рыбой, поджав под себя щупленькие ножки в стареньких, пузырящихся на коленях тренировочных рейтузах, доставшихся ему от безвременно почившего родителя, Фрол Тимофеевич горько зарыдал.
- Я не гей, я не гей, - могли услышать сквозь нервные всхлипы, подбежавшие к нему, насмерть перепуганные сотрудники супермаркета.
- Да бомж это, кушать хочет, - сквозь толпу огорошенных кассиров и продавщиц просочилась худенькая старушонка. – С голодухи-то, пади, еще не так распереживаешься. Вон как отощал сердешный. Что ты там бормочешь-то? – старушонка наклонилась к Паскудникову, прислушиваясь. Сквозь стенания «измученного недоеданием бомжа» она смогла расслышать нечленораздельное то ли «гей», то ли «еврей».
- Ну, и гей, что уж тут такого, - прошелестела бабушка, тем не менее весьма огорошено. Ей ни разу в жизни не приходилось видеть живого гомосексуалиста. – Подумаешь, беда велика. И геи тоже люди, тоже кушать хотят…
Что говорила дальше пожилая женщина, Паскудников не дослушал. Быстро вскочив на ноги, он подлетел к прилавку, где, уже совершенно оправившись от шока стояла Ирина.
- Я не гей, - громко крикнул он на весь супермаркет, глядя прямо в глаза своей Дульсинеи.
Больше Паскудников ничего сказать не успел.
Увидев сардельку в руке своей возлюбленной, он буквально превратился в соляной столб. Как в замедленной съемке, эта самая сарделька плыла его любимой прямо в рот. Сарделька!!! В рот!!!
Какая Белоснежка?...
Какие семь гномов?...
Наяву, без потертости старой ленты и скрежетаний «Электроники» разворачивалось таинство единения пухлых неровно напомаженных губ и толстенького аппетитного мясного батончика, упакованного в свиную кишку….
Ну…. Давай… еще немножко… и….
И лишь когда частокольные зубы впились в сочный гибрид мяса и туалетной бумаги, Паскудников сокрушенно выдохнул. Очередной педераст… хоть и в женском обличии.
Мысли у Фрола Тимофеевича запрыгали, как сайгак по пересеченной местности. Он так много хотел сказать Ирине. Взять ее за неземной красоты запястье, дотронуться губами до уголка рта, где задорным комочком удобно устроилась свернувшаяся помада. Быть может, даже прочесть ей пару четверостиший собственного сочинения, посвященных, конечно же, ей, сказочной принцессе в кружевном чепце.
Он непременно показал бы ей тот самый немецкий фильм про Белоснежку. И долгими зимними вечерами, на кухне, за тарелкой маринованных опят под водочку, они бы долго говорили о своей будущности.
О, как же часто Фрол Тимофеевич представлял себе, как они с Ириной разобьют у себя на балконе чудесный маленький садик…
***
Додумать Паскудников не успел. Кто-то весьма ощутимо ткнул его в спину и бросил лицом на прилавок. Затем ему бесцеремонно заломили за спину руки, и Фрол Тимофеевич услышал щелчок наручников. Молниеносно в голове пронеслись сцены из «Белоснежки…».
- Я не гей, я не гей, - нервно забился он лбом о прилавок.
- Ты в этом верен? - услышал он за спиной насмешливый голос, с явно немецким акцентом.
…Паскудников потерял сознание.
***
Сквозь решетку на маленьком окошке Фрол Тимофеевич с упоением созерцал необъятные дали. В ноздри ударил терпкий запах лилий.
«Наконец-то я дома».
Паскудников не мог поверить своему счастью. Садик, о котором он так мечтал, шелестел лепестками трепетных ирисов и пахучих роз, прямо под окном его маленькой светлой комнатушки. Перед ровно устланной молочного цвета покрывалом кроватью дожидались своего часа уютные белые тапочки. Но Фрол Тимофеевич, проигнорировав эту деталь туалета, босыми ногами прошлепал к двери. Та тихо скрипнув, выпустила его в коридор.
- Ну, что голубок, очухался? – вывел его из блаженной неги хрипловатый голос санитара. – Здорово вы вчера тут с ребятками повеселились. Слушай, а тебе идет быть Ириной. Живенько так получилось. И откуда только в таком доходяге столько страсти? Видать, здорово тебя в кутузке обучили. Местные шизики, наверно, до сих пор не могут поверить в свое счастье. А то в последнее время все Наполеоны да марсианские роботы к нам в отделение попадают. А тут такая роскошь. Не Клеопатра, конечно, но и Ирина наших малышей вчера здорово побаловала. Слышь, ты только в следующий раз поаккуратнее сосиски кусай, а то наша медичка, когда вчера мужиков штопала, чуть от смеха не лопнула. Ты уж поаккуратнее, а.