...На улице было ветренно, промозгло, редкие старушки торопились по своим старушечьим делам. Я ещё не знал, что через пару дней, в тридцать градусов мороза, я буду идти по пятам за одной из таких старушек, чтобы вычислить магазин, где продаётся самый дешевый хлеб - уж старушки-то в таких делах "штирлицы".
А тогда, бредя с почты, я присматривался к городу и начинал понимать, что мне тут будет не слишком комфортно.
Какой может быть комфорт, когда мало денег.
Но когда их нет совсем...
Вечером в мою пустую семикроватную комнатушку поселили улыбчивого дальнобойщика. Посетовав ему на застрявшую машину, я услышал в ответ, что он как раз только что с тех мест, добирался со знакомыми вояками на вездеходе. И на мои робкие прикидки, сколько же придётся ждать машину, с хохотом сообщил, что такая погода с заносами и метелями может затянуться на пару недель. Причём, даже если тут будет ясно - это ещё не показатель, что трасса открылась.
Наутро водила уехал, провоняв всё чесноком. На улице прояснилось и похолодало, в комнате стало как-то неуютно и тоскливо.
А, самое главное, возник вопрос с проживанием. Если человек преспокойно может выжить без кулебяк и буженины сколько-то там недель, то без тёплого ночлега в морозы ему не протянуть.
И начались мои ежедневные беседы с бабушками-вахтерами.
Я им рассказал всю правду - что жду машину, что ни копейки и даже в залог дать нечего. Они хмурились, плевались, одна даже материлась... Но - терпели. Предупреждали только, что если их начальство узнает - тогда мне кранты.
Кстати, насчёт "крантов".
В Братске вообще выражались интересно. В ходу был блатной жаргон даже в невинных ситуациях. В солнечное время я слонялся по городу и видел, как мужское население, заходя в помещение, снимает верхонки, сплошь и рядом обнажая партаки, расказывающие о бурной жизни их владельца и сообщающие о его рецидивистических наклонностях.
Ничего удивительного - рядом находится масса лагерей, большая часть тамошних сидельцев всегда "зависала" в Братске.
Тому, что в коммерческих ларьках выдают продукты, обычные портвейны, "сникерсы" и сигареты, по записи, без оплаты - я уже не удивлялся. В стране царствовал бартер, зарплату всем выдавали продуктами производства. Соседи по купе ехали к тутошней родне и везли мотки пряжи из южных краёв, на обратной дороге собираясь затариться у родственников здешними ведёрными аллюминиевыми кастрюлями, популярными на югах.
Жаль, что я не догадался прихватить часть своего товара с собой. К моим братским контрагентам соваться с пустыми руками было нельзя - все рассказы про метель и прочие природные явления не входили в их разбор "по понятиям".
А больше перехватить грошей было негде. Почта тогда работала со слезами - послать деньги было можно, но не факт, что получатель их увидит в ближайшее время. Записывались "на получение" аж за пару недель до того, да и-то - без всякого шанса увидеть кровные...
В тот день, второй для меня в Братске, я, наконец, проголодался. И даже немного порадовался голоду - вес достиг критической отметки (я не знал, что через несколько лет тогдашняя "критичность" будет вызывать у меня зависть к себе самому, молодому) - можно было немного и ужаться.
Книги немного отвлекали, весь вечер у меня бурчало в животе, ночью снились пресловутые кулебяки, а утром я не выдержал и, пересчитав все оставшиеся монетки, вышел на улицу.
По протоптанным тропинкам шли вереницы старушек.
Все они были с авоськами, все, как я думал, шли за едой.
Я вообще уже ни про что другое думать не мог, только про еду.
За которой шли жадные и голодные старушки.
Но не такие голодные, как я.
Здраво решив, что только эти дамы с авоськами могут знать, где дешевле хлеб (а хватало у меня только на него), я отправился за одной из них - самой, признаться, медленной. Она несколько раз оглядывалась, метко обнаружив во мне нездешнего, пока, наконец, не добрела до местной, - о, счастье! - пекарни, где, как я предполагал, должен быть самый дешевый хлеб.
К моему ужасу, не только цены на гостиничные номера отличались в Братске в разы от новосибирских. Мне не хватало даже на половинку ужасного серого хлеба.
Старушка, за которой я мельтешил всю дорогу, тем временем начала скандалить. Оказалось, что она требовала, чтобы ей отрезали четвертинку самого дешевого хлеба, на что продавец доказывал, что такое по правилам запрещено.
Это был мой звездный час!
По домам мы со старушкой отправились, благосклонно посматривая друг на друга и держа в руках вожделенную четвертинку, каждый свою.
Это была ЕДА!
В общежитии на подоконнике обнаружился небольшой шматок сала, которое вчерашний дальнобойщик не смог доесть. Там была, в основном, шкурка, но какая божественно вкусная она была! Я до сих пор больше не встречал такого засола.
Хлеба и сала хватило на пару не самых сытных дней. Далее в ход пошли вытряхнутые из собственной сумки остатки пересохшего сыра, завялявшегося ещё с прежней командировки, витаминки, неведомо как оказавшиеся в потайном отделении (до сих пор не уверен, что это были именно витаминки). Осмотр всех тумбочек комнаты (ко мне больше никого не подселяли) позволил получить горсточку рассыпанного прежним хозяином зеленого чая и половинку крекера.
Зато у меня было много туалетной бумаги. Не очень нужной мне, впрочем.
Так прошло дней семь.
Почему мне не пришло в голову где-то подработать "за еду" - тем же грузчиком - не знаю. Может, ещё не так приспичило, а, может, я по-прежнему побаивался "блатного" города. Да и желающих попасть в грузчики в те голодные времена было предостаточно.
Поднимаясь вечером по лестнице к себе в комнату, я услышал, как кто-то гневно распекает бабушку-вахтёршу за живущих в общежитии "халявщиков", от которых пора избавляться. Похоже, это было то самое "начальство".
Бабушка меня защищала, сказав, что полчаса назад звонили с сообщением для меня: машина уже в пути, завтра к обеду она уже точно прибудет сюда и привезёт мне деньги. Видимо, мои коллеги по здешнему адресу узнали телефон общежития.
Начальственный голос продолжал наезжать, уже потише, я подходил к вахтёрской всё ближе и тут нога у меня подвернулась, обрушив за собой всё стокилограммовое (впрочем, порядком исхудавшее к тому времени) тело.
Причитания вахтёрши, "что случилось, что случилось?" того начальственного субъекта, оказавшегося маленьким толстячком с выколотым "солнышком" на тыльной стороне руки.
- Что ж ты бледненький-то такой и губы синие? Сердце не шалило раньше? - заохала участливо бабушка.
И тут меня как в бок пихнули, - давай, мол. Ведь было неясно, как пережить эту ночь, да и страшно хотелось жрать, до следующего дня, казалось, не выдержу. Это только в книжках красиво расписывается, как вскоре у голодающего притупляется чувство голода, а на самом деле человек готов всё сделать за еду, голова занята только одним.
- Болит, давно болит сердце, а сейчас вообще вздохнуть не могу, - немедленно пожаловался я.
Тут началась суета, валидолы-корвалолы и вызов скорой...
Минут через пятнадцать меня уже везли в больницу, отказавшись, правда, тащить на носилках, что было немного обидно.
Потом забрали вещи, переодев в казенное, потом поддатый и заполошный врач несколько секунд послушал мне сердце и измерил давление. Странно, но тут никто не был знаком со старым зэковским способом немедленного поднятия давления и мне сошли с рук мои "верхние" двести.
Врач сказал, что нынче вечер пятницы (я совсем потерял счёт дням), он на всех один и что, может быть, утром ко мне ещё придут, а пока мне не рекомендуется жирное-мучное-мясное и ещё там какое-то, до выяснения всех обстоятельств болезни.
Врач ещё не успел уйти, распространяя запах свежего спирта, а я уже рванул в местную столовую, легко ориентируясь по запаху. В своё время я предостаточно полежал в больницах, знал их типовые здания назубок, ориентировался во внутренних правилах и психологии медперсонала моментально, так что через два сестринских поста прошел, как нож через талое масло.
На кухне был дым и чад - готовили ужин.
Я доложился, что новенький, что совсем плох и что мне для желудка просто необходимо чего-нибудь жирное и немедленно, чтобы "купировать процесс".
В те годы, признаться, я всегда вызывал умиление у женщин, старше меня лет на пятнадцать-восемнадцать. Одна из дам мне как-то объяснила, что я - такой, каким мог бы быть её первый мальчик, если бы не тот первый аборт, по глупости и залёту.
Через минуту передо мной стоял чуть приостывший обеденный комплект, а на просьбу дать мне ещё и приготовленное на ужин, ибо очень слаб, второй раз не дойду - мне наложили тушеной капусты с фаршем и поставили рядом чайник с компотом.
Так быстро я никогда не ел. Хорошо, что лицо у меня было бледное, не приходилось делать страдальческих гримас для работников кухни - иначе мой обман мог и раскрыться.
Напоследок тихонько завернув в марлю полтазика хлеба, выставленного на ужин, я рухнул в кровать и стал обмысливать дальнейшие действия.
В палате стоял чей-то старый телевизор, в местных новостях сообщали об улучшении дорожной ситуации и завершении снежной блокады, так что сведения о завтрашнем прибытии моей машины подтвердились, оставаться тут было бессмысленно.
Немного потянув время, я, в конце концов, выпросил у кастелянши - такой же пьяной, как и весь остальной персонал, - свою одежду ("Ой, я же колмандировочный, у меня же там, в гостинице, документы и деньги - покрАдут же!") и отправился "домой". Общежитие оказалось где-то совсем рядом - иначе бы я не донёс своего обожравшегося пуза.
На вахте я что-то наплёл, выслушал сочувствующие речи бабушки и отправился к себе.
Ночью мне, впервые за всю неделю, снились сны не про еду.
Проснулся я от сигналившего под окнами МАЗа с алтайскими номерами. Сашка-водитель кричал мне свою историю про "затерянного в снегах", я ему - свою, про голод и тёток.
Расплатились с вахтёршей, подарив ей смешные меховые тапочки и первым делом отправились... Нет, не по делам, а в ресторан.
Двухметровый Сашка и я с так и не утолённым чувством голода в глазах сожрали каждый, наверное, по три тарелки борща и сколько-то там голубцов под белым соусом, прежде чем откинулись на драные диванчики кабака.
А потом уже был склад, работавший, на наше счастье, в субботу. Потом оформление сделки и знакомство с суровыми бритыми мужиками - "менеджерами" Комбината, отправившимися после нашей встречи на похороны очередного своего "авторитета" - почему-то в полосатых, с искрой, костюмах.
В Братск я приезжал ещё раза три. Селился в той самой дорогой гостинице - кажется, "Тайге". С отвращением ел тамошние голубцы под белым соусом.
С тех пор прошло много лет, я почти забыл ту историю.
Вот только до сих пор не могу видеть, как на тарелке остаётся еда.
Сразу начинает болеть сердце.