Обои.
У нас на даче построили туалет. Из новых досок и старой фанеры, на которой кое-где оставались куски обоев и я пошла их сдирать. Никогда не знаешь, кто будет клеить на твои стены обои и кто потом будет их сдирать. Там 4 слоя. Клеили примерно (исходя их качества обоев и рисунка) каждые 15 лет, причем, последний раз был 20 лет назад. Получается, первый был сразу после войны. Это у меня такая кривая калькуляция, я знаю, но следы 60х мне там очевидны. Это такие хитрые зеленые обои, по которым нежно розовым обозначены контуры каких-то безобидных для соцстроя цветов. В общем, я бы в комнате с такими обоями не повесилась, но наверняка нашлись умельцы.
Когда я в 95 в июне клеила обои в большой комнате, сначала рисовала на старых. Это такое забытое ощущение того, что запрещают каждому ребенку до 15 лет, потому что в 15 он уже по любому поводу подрывается уйти из дома. Мне, кстати, тогда было без 3 месяцев 15. Так что удалось порисовать только на старых обоях, подлежащих заклейке. Я ходила на улицу в длинной черной юбке, черном бадлоне, черных туфлях. Был, правда, серебряный кулон, но серьги тоже, понятное дело, были черные. Иногда я ездила на залив в 35 троллейбусе. В очках без стекол. Иногда стояла в подземном переходе и слушала знакомых девчонку с парнем. Билл играл на гитаре, Джуд на бубне. Печальное зрелище в общем. Вот так я однажды стояла, стояла и вдруг увидела Серегу. Он шел домой, но решил пойти по другой стороне улицы.
С этого начались наши с ним гуляния. То есть каждый раз мы сталкивались в переходе, шли до его дома, он брал своих собак и мы гуляли. Медленно уходила моя к нему любовь. В мою комнату поставили всю мебель, я спала на старинном диване с гнутыми деревянными ручками. Правда, я не спала, а переписывала стихи в клеенчатую красную тетрадь, которую назвала «зеленая книга». Ночью я либо переписывала стихи, либо читала Цветаеву. Хотя, на самом деле никакой ночи не было, потому что был июнь.
На обоях я рисовала Серегу, себя, свою подругу, собаку, цветы, розовые на зеленом фоне как и положено.
Потом мы уехали на дачу. И появился Тима. Я ехала на Салюте по дорожке вдоль садоводства и везла на багажнике маленькую девочку Сашу. Впереди был очень крутой разворот и, подъезжая к нему, я была уверена, что не впишусь, и мы упадем. Я уже видела разодранные локти и колени, молчащую от шока Сашу со сломанными руками, и ничего не могла сделать. Мы должны были упасть. Но мы не упали, так как я все-таки развернулась и удержалась – вот такие у меня с велосипедами отношения. И так я обрадовалась, что показалось, что я теперь за что ни возьмусь, все получится. И тут метрах в 20 я увидела ехавшего нам на встречу велосипедиста и поскольку было очень радостно, то когда он поравнялся с нами, я крикнула ему «привет!». Крикнула «привет!» незнакомому взрослому парню, которого никогда не видела. Вот такая я была тогда смелая и веселая, потому что не упала с велосипеда.
Через 3 минуты он уже ехал за нами, пытаясь догнать.
- Мы что, знакомы? – спросил он.
- Нет.
- А почему вы тогда поздоровались?
- Просто так. Настроение хорошее!
Вот так мы и познакомились. Он поехал с нами, мы говорили о чем-то, я заметила у него на левой руке обручальное кольцо, подумала, что жена отпускает его покататься и на футбол, потому что мы стояли у футбольного поля, и он спрашивал, как часто они тут играют.
Потом он повез меня в магазин на багажнике, и мне пришлось держаться за его спину в клетчатой рубашке на футболку. Нужно было купить сахар. И я рассказывала ему, какая я роковая женщина, и что из-за меня один парень даже повеситься хотел.
Тимур прижился и стал приходить каждый день. Оказалось, что он разведен. А жена его умерла. Ее звали Света и она была его старше. Ему было 19 лет и он учился в Римского-Корсакого. Мы ходили гулять, лежали на крыше, играли в бадминтон, жгли костер ночью. У меня была гитара, и он на ней играл всякие бардовские песни и обычный рок типа Макаревича.
Как-то получилось, что отношения стали романтическими, мы даже решили пожениться. Было такое ощущение, что кроме него ничего быть не может. А когда я была с ним, казалось, что я в воде по самое горло и если оступлюсь, то утону.
У него были светлые вьющиеся волосы, зеленые глаза и польская фамилия, хотя, он уверял, что отец его татарин. Он тусовался с бандитами и у него был пистолет. Как-то был день дежурства нашего участка и мы с ним сидели в зеленом домике при входе в садоводство и дежурили. То есть я сидела у него на коленях, и мы трепались. Вдруг он достал пистолет и приставил его мне к виску.
- Если ты от меня уйдешь, я тебя убью, - сказал он спокойно. – потому что ты всегда будешь моей, что бы не произошло.
Пистолет был тяжелый, черный, холодный, в общем, именно такой, каким должен быть пистолет. Оказалось, что пистолет не его, и что на нем уже что-то висит, так что нужно будет от него избавиться.
Потом он пропал на 3 дня. Каждый раз, когда я выглядывала в окно, мне казалось, что он идет, но он все не шел. Я ходила к зеленому домику и ждала там, надеясь, что встречу его на подходе.
Наконец-то я выглянула в очередной раз в окно, и он стоял у калитки. Как показывали в еще не очень набивших оскомину мексиканских фильмах, я побежала и бросилась его обнимать. Оказалось, что он ходит очень условно, потому что был на разборке и там его ранили в ногу. Приехал бандитский врач, делал ему операцию и он выжил. Вот поэтому он и не мог прийти все эти дни. Я как-то случайно запнулась о его выставленную в проход ногу…
А потом у него был астматический приступ. Мы сидели на улице и вдруг он стал задыхаться. Тогда я долго сидела потом со свечкой и грела руки. Я где-то прочитала, что если так делать месяц и просить дара экстрасенса, то можно им стать.
Мы решили, что мне надо сделать поддельный паспорт, потому что иначе нам не пожениться. А потом я сказала ему, что мне не 15 лет, как я ему все это время говорила, а 14. Тут-то и случился раскол. Может, он и начался чуть раньше, когда папа стал очень против всего этого нашего общения или когда я сказала ему, что через 2 недели уезжаю в лагерь. В общем, в какой-то момент он перестал приходить.
Я уехала в лагерь. Потом вернулась в Питер. Он не появлялся. Как-то в сентябре он позвонил, попросил, чтоб я пришла к кафе напротив моего дома. Я испугалась и не пошла. К тому моменту мне многого уже наговорили про бандитов и про ту разборку, в которой его ранили. Мне уже нравился другой мальчик, который учился на филфаке, читал рассказы Набокова мне вслух, слушал RADIOHEAD, гулял со мной по лесу. В общем, он был совсем другой и я тоже стала немножко другая. В общем, я не пошла.
Он снова нашел меня через 2 года. Это была осень 97. Я еще не играла в Ветер-4, но уже почти не хипповала. Он снимал дом в Пушкине. Он встретил меня после института, мы поехали ко мне домой, сидели, пили чай, он рассказывал по свой бизнес. К нему я тоже съездила пару раз. Первый раз в субботу в ноябре. Долго сидела на вокзале и ждала, пока он меня заберет. Потом сидели в этом домике с его другом Женей и его девушкой, ели шашлык из электрической шашлычницы и пили какое-то вино. Я была совсем кривая, но домой все-таки поехала. Мы шли по шоссе на расстоянии друг от друга, он в кожаной куртке на меху, я в длинном пальто. Было темно, холодно и противно, что из комфортных условий одного дома нужно перебираться в другой по такому бескрайнему одиночеству.
Он поймал мне машину, дал денег водителю, сказал, что запомнил номера, если что. Не помню, как мы общались, когда не было труб. Вернее, у него она была и я могла позвонить ему в любое время. Я позвонила во вторник днем, после второй пары. Мы договорились и я поехала к нему в Пушкин. На 287 автобусе – он как раз шел почти до самого его дома. Я вышла у аграрного университета. Ветра не было, от чего казалось, что отражавшееся от снега солнце даже греет.
Он сидел в комнате и играл на пианино, скрючившись над клавиатурой. Он вообще сильно сутулился. Пропало ощущение полета, которое возникало при нахождении рядом с ним. За эти два года со мной произошли разные события, на фоне которых Тима и его пистолеты сливались с розовыми цветами на обоях.
Потом мы лежали на кровати и говорили о семье. Он опять хотел, чтоб мы поженились.
- Ты помнишь, что я тогда тебе сказал?
- Когда?
- Ну тогда, на даче.
- Что ты меня никогда не отпустишь? Помню.
Очень хотелось есть и мы пошли на кухню. Я курила, а он делал чай. Из сумки он достал бутерброды с котлетой.
- Будешь?
- А что, больше ничего нет?
- Нет.
- А почему они в сумке?
- Я у мамы был. Она мне в сумку положила.
Больше я ему не звонила. И когда он звонил, ему говорили, что меня нет.
Еще 2 года спустя я шла по литейному в августе и считала глазеющих на меня мужиков. Шла я с Фурштацкой, где оставила ветку тогда уже отцветшей сирени в парадной молодого человека, из-за которого бросила бой-френда, и который меня ну никак не хотел любить взамен. Справа от меня оказался парень, который сказал:
- Девушка! Можно с вами познакомиться?
Это был Тимур. Он увидел меня в окне кафе, где работал барменом. Мы зашли к нему в кафе, сели за столик. Мне принесли чаю с лимоном. Было так мило вдруг встретить человека, который знал меня совсем другой, когда я еще не умела выходить из закрывающихся дверей последнего поезда метро и уходить от парня к его лучшему другу.
- Ты ведь тогда не был на разборке, - сказала я.
- То есть?
- То есть, ты не был на разборке и тебе не простреливали ногу, и она не болела, просто ты претворялся, чтобы произвести на меня впечатление.
- Ну конечно не было никакой разборки. Ты думаешь, человек бы смог после такого ранения так быстро встать?
- И пистолет был ненастоящий.
- Да, пневматический. У друга взял.
Наверное, мне было его жалко. Вся та легенда о бесстрашном Тимуре растаяла. Я стала заходить к нему в это кафе чаще. Я почти забыла парня с Фурштацкой. Новый бой-френд работал на Рубинштейна, и я иногда заходила по дороге к Киру в Тимино кафе.
У него никого не было. Он не был женат. Он просто работал барменом в кафе на Владимирском проспекте, где сейчас сделали кофе-хауз.
Он рассказывал про влюбленную в него девушку, которая пишет ему стихи и оставляет на столике. Про молодую женщину, которая все время заказывает куриный бульон и ее здесь иначе и не называют. Про хозяина кафе, который любит приходить с друзьями, набираться и просить Тиму сыграть что-нибудь на рояле, который специально притаился в местных кафешных кустах.
Как-то в ноябре я сидела у него, убивая время, пока Кир не освободится.
- Это сейчас ты говоришь, что никого не любишь. А потом ты останешься одна и будешь никому не нужна.
- То, что это произошло с тобой, не значит, что это произойдет со мной.
Через какое-то время Кир сказал, что спал с моей подругой. От злости я со всей силы бросила серебряную ложку об пол. Она не разбиралсь. Потом я курила и рассказывала ему про Тимура. Как мы встретились, как он рассказывал все эти байки про бандитов и умершую жену.
- Его звали Тимур, да? Тимур Т.? – спросил Кир.
- Откуда ты знаешь?
Оказалось, что в детстве, когда Кир с мамой были на юге, они познакомились с еще одним мальчиком и его мамой. Они были из Пушкина. Мальчика звали Тимур. Они с Киром сдружились и даже встречались в Питере.
- Мы ходили ловить рыбу в Екатерининском парке. Но мы ловили на булку. Потому что я думал, что червякам больно. У меня, кстати, есть фотография с юга, где мы с Тимуром.
Последний раз, когда он появился опять, был 2001 год. Это был конец зимы. И. снова уехал Америку. Перед отъездом я отдала ему письма, которые писала весь год. Не знаю, читал ли он их, но в аэропорту он казался совсем безразличным и отстраненным. Он не думал, что я поеду его провожать. Но так уж вышло. И когда мама сказала, что звонил Тимур, мне даже было интересно, что с ним сталось.
Мы встретились в кафе рядом с моим институтом. Он пил кофе, я – мартини. Я курила красный Мальборо. Очень много, так много, что он даже начал кашлять. Ему было 25 лет. В этот раз он рассказывал, что его друг Женя попал в тюрьму, и теперь Тиме приходилось носить передачи.
Я рассказала ему про И., я вообще тогда могла говорить только про И. Еще я могла молчать про И. И этим в основном и занималась.
- Знаешь, а я недавно вышел из психушки. Я там лежал с маниакально-депрессивным психозом пол года. Поэтому я так поправился. Но теперь все нормально. Найду себе нормальную работу в офисе. Вообще-то хочу кафе открыть. Не все же оружием торговать, а то еще с прошлой партии осталось. Надо его деть куда-нибудь. Тебе не надо?
Кроме бардов и Макаревича в тот год на даче Тима еще пел замечательную песенку «мой папа шизофреник, но я его люблю».
Кир принес мне черно-белую фотку, где два мальчика 6 и 7 лет сидят на огромном камне, у самого моря, щурятся от солнца, улыбаются мамам и совсем не думают о том, что станет с ними через 20 лет.
Их истории – как рисунки на обоях – витиеваты, но предсказуемы, и уже после 2х минут пристального рассматривания становится понятно, где узор должен повториться. И конечно под этими обоями есть еще много старых, которые не стали сдирать, а просто поклеили сверху новые для тепла или из-за лени.