Ребёнок снова расплакался. Мать вздрогнула и открыла глаза. За окошечком, кое-как завешенным хилым шерстяным лоскутком, опять дул беспощадный холодный ветер, впиваясь в еле живых прохожих миллионами ледяных иголочек. Зима выдалась суровой, подстать людскому настроению.
Если бы сейчас наступило утро, мать бы спешно доела бы остатки вчерашнего ужина — ломтик чёрствого хлеба да глоток странной, за несколько дней подёрнувшейся тиной жидкости и, хоть как-то попытавшись накормить годовалого ребёнка, унеслась бы туда, на улицу, чтобы найти хоть чего-нибудь съестного, хотя бы даже свежий труп бывшего соседа-священника. О, да это был бы просто пир!
Но сейчас был вечер, и выйти на улицу значило бы стать таким вот свежим трупом, который наутро заберёт себе всё тот же святой отец. А ещё через некоторое время в её комнатушке тогда умрёт крохотный тёплый комочек, который никто, кроме неё, матери, не в силах прокормить.
— Тише, тише, маленький, — прошептала мать, посильнее прижимая к себе младенца. — Знаю, холодно и кушать хочется, но потерпи.
Через некоторое время ребёнок успокоился. Мать заботливо укутала кроху в одеяльце, которое она грела своим телом почти весь сегодняшний день. Внезапно с поля брани послышалось звучное ура. Женщина поёжилась и положила своё дитя на кровать.
Два года. Уже почти два года шла эта никому не нужная война. Она истощила всех — людей и животных, мирных жителей и воинов, священников и ведьм, работяг и нищих, мужчин и женщин, взрослых и детей, нападающих и защищающихся, крестьян и элиту, но машина смерти уже пошла в ход и никто не мог её остановить.
А вот сейчас осадили их город. Мать проклинала воевод, которые сделали это. Из-за них её мужу отрубили руку. Из-за них убили её двенадцатилетнего сына. Из-за них начался страшный голод, что люди, бывшие некогда друзьями, дрались над трупом умершего, решая, кому достанется мясо…
Несколько раз уже несчастная женщина хотела крикнуть своим хриплым голосом: «Мы сдаёмся, сдаёмся!», но мешали другие идиоты. Тогда она хотела просто покончить жизнь самоубийством, но… ребёнок не дал.
На улице что-то с шумом упало. Мать с надеждой бросилась к окну, но нет, это была всего лишь слетевшая с петель вывеска. Зато ребёнок снова проснулся и заплакал. Женщина подхватила свёрточек на отощавшие руки и закружилась по комнате, напевая колыбельную.
Дверь скрипнула, и в каморку вошёл мужчина. Он держал в единственной руке несколько ломтей хлеба, полгорсти каких-то зёрен и кусок собачьего мяса.
Женщина остановилась и подошла к мужчине, так что по-прежнему плачущий ребёнок оказался между ними.
Оба взрослых склонили головы и, не говоря ни слова, заплакали, предчувствуя скорый конец.
Ребёнок, наконец, уснул. Ему же лучше, если навсегда…