Сосед

Одажды, в половину шестого пополудни, в магазинчик Меира зашел неприятный молодой человек. Трудно сказать, что именно побудило Меира впоследствии охарактеризовать его именно так (на этот вопрос даже сам Меир затруднился ответить), но, по свидетельству очевидцев, многое в этом человеке действительно производило впечатление отталкивающее, а некоторых и неприятно интригующее. Что же? Может быть, его чересчур длинное пальто, вроде как щегольское да пришедшееся не на те плечи, об размашистый низ которого он постоянно запинался, а может быть его ироничный, или, как многим казалось, надменный, взгляд, чуть-чуть при улыбке расходящихся в стороны, как у хамелеона, глаз, может быть странные позы, которые он занимал в совершенно неожиданных ситуациях, например на кассе, когда он подложил под голову руку так, будто слушал лекцию известного профессора, а может и еще что-то, не попавшее в отчеты полиции. Короче, Меиру захотелось выпроводить его как можно скорее, и поэтому он не завел с ним привычную бессмысленную беседу, ставшую фирменной в его общении с покупателями, а быстро и уверенно пробил товары в кассовом аппарате и распрощался с ним, даже не подняв проницательных глаз от экрана компьютера.
В тот же вечер, неприятного человека дважды видели на Зеленом мосту, по которому в первый раз он быстрым шагом передвигался с пакетом продуктов, купленных в магазинчике Меира, впоследствии тщательно изучененных полицией и криминальными экспертами. В пакете было два огромных, спелых помидора, сломанный пополам французский батон, пирожное с ягодами, банка маринованых огурцов и пузатая бутылка вода-колы. Весило все это около трех килограммов, и поэтому, по свидетельствам особо внимательных прохожих, неприятный человек держал полиэтиленовый пакет не за ручки, а повесив на запястье, так что тот туго сжимал сухожилия кисти.
С точки зрения Зеленого моста, день происшествия от остальных не отличался, и поэтому, по его широкому тротуару как всегда расхаживали важные голуби, подкармливаемые сросшимися со скамейками стариками, как всегда носились взад-вперед деловые люди, бегали дети, и, перегнувшись через перила, задумчиво рассматривали собственное расплывчатое отражение в речке Вырпе, молодые мечтатели. По неровной мостовой уныло тарахтели автомобили, покрытые толстым слоем придорожной пыли и грязи, перемещая их владельцев из одной пробки в другую. Их выхлопные газы, словно в наказание, все время попадали прямо в лицо неприятному человеку, отчего тот то и дело закашливался (с чем согласились все увидевшие его старички) и прикрывал лицо лацканами пальто (что заметил только один из них, вызвав, правда, яростное сопротивление совсем седой старушки, которая, помимо этого спора, никак не повлияла на составленную картину происшествия). Впрочем, лацканы пальто действительно были загрязнены в соответствующих местах. Неприятный человек шел быстро, явно торопясь в свою маленькую однокомнатную квартирку на Золотой улице, и даже налетел на густо накрашенную даму, получив от нее, по ее же словам, слишком строгий нагоняй.
Но вот он спустился с моста, и направился в сторону знаменитого Светового бульвара, по которому всегда прогуливались люди, меняясь, в зависимости от времени суток, только пропорционально количеству выпитого. Разом вдруг перестав торопиться, неприятный человек остановился и сел на зеленую, недавно покрашенную скамейку под развесистым унылым деревом, не дававшим излишней тени. Рядом с ним оказался вальяжный господин, читающий деловую газету, который в своих показаниях описал его внешность, как нервную, и в то же время надменную, наглую и удивился тому, что тот показался ему даже надменнее и наглее его самого.
Далее, из показаний бизнесмена следовало, что неприятный человек около получаса просидел на скамейке, то раглядывая прохожих, то без особого интереса поднимая с мощеной многоконечными плиточками дорожки мокрые кленовые листы, и наконец, устав от изучения природы и окружающей публики, принялся читать через плечо бизнесмена заголовки деловой газеты, чем раздражал его одиночество. Наконец незнакомец встал и, забыв на скамейке пакет с продуктами, быстрым шагом направился в обратную сторону. Пакет был прозрачный, и поэтому бизнесмен ни на секунду не испугался возможности взрывчатки. Он схватил пакет, вскочил со скамейки, уронив газету в лужу, и хотел было догнать неприятного человека, но тот удивительно быстро скрылся. На этом показания бизнесмена кончились, а пакет, никем не тронутый до приезда полиции, попал прямо в лабораторию криминальных экспертов, откуда через пять минут был торжественно препровожден в мусорный бак (все свидетели, кроме, конечно же, привыкшей быть в оппозиции, белоснежно седой старушки, были согласны со скорейшим уничтожением никому не нужных, чужих продуктов). В нашей республике полиция очень занята и не любит тратить время по пустякам.
Неприятный человек шел быстро. На улице было промозгло, но он так вспотел в этом неудобном, широком пальто, что крупные капли, стекая по угловатому лбу, лишь на мгновение задерживаясь на обширно разросшихся бровях, падали на грустные веки. Он шел не глядя под ноги, то и дело запинаясь о низы пальто и отчаянно ругаясь на него сквозь зубы; он шел, изучая прохожих, и на его лице, как сказали все без исключения случайные свидетели, как следствие этого изучения, была отпечатана та безнадежная скука, от которой даже взрослые люди иногда плачут. Его тонкий рот постоянно кривился от зевоты, так что казалось, попади в него в этот момент молния, он так и замер бы в позе неоконченного зевка. Он шел без забытого на лавке пакета, но пакет ему был не нужен, - банка соленых огурцов вряд ли могла бы рассеять его скуку, он шел в противоположную сторону от дома, но дом навяз в зубах.
Ах, да. Дом... Квартира, - стол, стул, дешевая короткая кровать, с которой по ночам свисали его шершавые пятки, все подаренное на новоселье родителями и редкими друзьями, вентилятор, прикрепленный к потолку и летом круглые сутки дрожащий кривыми тенями. Теснота... Туда невозможно было вернуться... Не хотелось и видеть шумных соседей, не хотелось быть соседом. Живя у родителей, он никогда не относился к себе как к соседу, другие, те, что за стенкой, были его соседями, но сам он был сам. Переехав же в это тесное жилище, наполненное неживой подаренной мебелью, тоскливо пахнущей одновременно маминой любовью и дешевым магазином на окраине, переехав туда и став одиночкой, он стал соседом. И смотрел он на себя недобрым взглядом людей за стеной, под полом и над полтоком, видя в себе странное, неприятное существо, спящее на подаренной кровати и лишенное всяческих жизненных ориентиров, спящее по соседству с красивым и чуждым ему миром. На каждый собственный непроизвольный шум он реагировал так, будто тот нарушал должный порядок вещей, - он злился и горестно собирал осколки обманувшего стакана. Он вел тихий образ жизни, и все же, при случайных встречах с соседями (а такие происходили постоянно, - ведь когда бы ты не вышел на лестничную площадку, кто-нибудь, да высунет нос из своей двери) стеснялся смотреть им в глаза и, не здороваясь, сбегал вниз по лестнице.
Снова мост. Зажглись фонари, и на тротуаре стали появляться следы первых любовных парочек, а старики потихоньку расходились, раскланиваясь друг перед другом фетровыми шляпами и оставляя на скамейках прочитанные газеты. В реке, змеей уходящей вслед за изгибом города, расплывчато отражались огни фонарей, наполняя ее рыжими обрывками света. Неприятный человек остановился, как заправский мечтатель перегнувшись через шелушившиеся перила, и принялся выискивать на мелком дне темной Вырпы, среди мусора, монеток и световых прогалин, намеки на собственное отражение. Но фонари, на которых горсовет традиционно экономил, светили недостаточно ярко, и отражения не было.
Проходившие мимо парень и девушка, увидевшие его в таком положении, почему-то заметили, что у него были удивительно тонкие, почти прозрачные ладони, и казалось, что ему стоит большого труда удерживать на них долговязое тело.
Дальнейшие показания путаны. В них нет общей логической канвы, да и здравый смысл, как таковой, отсутствует. Полицейские, задумчиво разглядывавшие их распечатки, - толстую кипу бумаг, покрытых ровным слоем компьютерных литер - никак не могли сопоставить их будничность и канцелярскую четкость с нелепостью и фантасмагоричностью содержания. Как написала совсем седая старушка, соседка неприятного человека, единственная представительница преклонного возраста, не ушедшая в тот вечер с моста со своей компанией, - «На наших глазах произошло нечто феноменальное». Впрочем, остальные свидетели успели сообщить все подробности прежде, чем руки дошли до ее обширных показаний, и эта знаменательная фраза потонула в груде отчетов и бюрократических заметок, которыми полны полицейские архивы.
Мальчик, искавший в темноте свой мяч, сказал, что «дядя улетел», стайка подростков, вышедшая на ночную вылазку, заметила, что какой-то парень в пальто, лет двадцати, сидевший неподалеку от них, сильно оттолкнулся от перил моста и, буквально, «поплыл в воздухе брассом», словно находя руками и ногами жидкую материю. Особо проницательные свидетели, сумевшие на мгновение отрешиться от паранормальности явления полета, как такового, заметили, что на лице у парня было радостное удивление, а восторженный православный юноша даже добавил: «словно он увидел Христа». Впрочем, как потом тихо добавили менее религиозные граждане, это было удивление, не лишенное скептицизма и боязни, что все-таки происходящее не явь.
Но он безусловно летел. Он летел, рассекая руками и ногами влажный воздух, чувствуя, как ощущение мелочности всего вокруг сливается с реальным уменьшением масштаба города, превратившегося буквально за пару минут в скопище световых точек. Он видел, как впереди сияет неординарная звезда, и понял точно, как описать ее словами. Он и слова эти видел. И стало весело, что соседи наконец-то оказались далеко-далеко внизу, и что звезды теперь ближе их неловких взглядов. И мама, и друзья, и дом, - все внизу, а впереди луна, настолько явственная и подвижная, что казалось, на земле, в этой ужасной, маленькой республике, видят только ее застывшую и неправдоподобную копию. Он достал из кармана блокнот и хотел записать все это на лету, но почувствовал, что даже сейчас ему не хватает слов. Через пару минут он упал и разбился намертво, сильно ударившись о дно реки Вырпы.

Брат погибшего, Сергей, был сильно ошарашен всем этим. Нельзя сказать, что сам факт полета и последовавшей за ним гибели настолько поразил его, но учитывая то, что он в скором времени собирался жениться, происшествие оказалось удивительно некстати. Конечно, брата было жалко, но Сергей, как всякий ребенок, считающий себя взрослым, не мог найти подобающего проявления любой разновидности тоски, и поэтому предпочитал ее заглушать. Впрочем, все же боясь показаться будущей жене чересчур суровым или, упаси господь, бесчувственным, он постоянно со всеми ругался и был в демонстративно плохом настроении, расшвыривая по кабинету неудачно написанные отчеты.
Удар по его будущему и вправду был нанесен сильнейший. Свадьба, которую назначили на будущий месяц оказалась под угрозой срыва, - ведь как же это, жениться сразу после трагической гибели брата? А когда же еще – говорил сам себе Сергей, находя в душе оппозицию. И зачем, кому это надо было, ну зачем было летать и тем более падать?
Итак, старший брат погибшего Сергей Васильевич Яковлев шел по Зеленому мосту, распинывая попадавшиеся камушки длинными ногами в упруго отглаженных брюках. Он совсем не был похож на покойного, его глаза не расползались в сторону, когда он улыбался, а смотрели прямо вперед, он не занимал нелепые позы, не был наглым и странным, в общем, внешность его была приятная. Вы, наверное, спросите, почему он шел именно по Зеленому мосту, то есть там, где совсем недавно произошло несчастье. Ответ прост, - Зеленый мост был, к великому сожалению, центром всех его дневных и вечерних передвижений, и избежать его означало прекратить вовсе бурную деятельность взрослого человека, а такое было невозможно, даже в свете происшедшего.
Но все же, шел он быстро, почти так же быстро, как его неприятный брат, не глядя по сторонам и раздраженно изучая разрастающиеся с каждым днем трещинки на асфальте, насмешливо напоминавшие ему о времени. Вокруг проносились люди, но он стеснялся поднять на них взгляд (вдруг узнают), - надо было как можно быстрее пройти это неприятное место, не наткнувшись ни на одну мысль о происшествии, и спрятаться в паутине узких кварталов маленького города. Там лучше, там потеплее, там может и солнце выйдет и намекнет, что все образуется. Но солнце все никак не выходило.
Наконец-то мост кончился, оставшись позади в виде неприятного пятна на настроени и шума текущей реки, и Сергей смог наконец сосредоточиться на том, куда же он собственно идет. А шел он из офиса домой, а оттуда, и это главное, мысленно перескакивая через различные подготвительные этапы, по ступеням на пятый этаж. Так уж вышло, что он сделал предложение своей соседке по подъезду, красивой девушке с пятого этажа, и сегодня он должен познакомиться с ее родителями. То есть, проще говоря, шел он вовсе не домой, а шел решать свою судьбу у незнакомых и гипотетически вражески настроеных стариков.
Сергей знал, что за месяц до свадьбы знакомиться было поздновато, да и подталкивали его к этому знакомству уже несколько месяцев, но природная стеснительность и нежелание быть в позе изучаемого товара, то есть в роли женской, вынуждали его постоянно откладывать этот важный момент. И вот, свершилось, - под гнетом навязчивых и плоских ухищрений невесты и строгих наказов матери он сдался.
В квартиру он заскочил буквально на пару минут, - сбросить куртку и надеть подобающий событию пиджак. И вот, наконец он оказался на лестнице и, перепрыгивая через ступеньки, взбирался на нужный этаж. В затхлом подъезде все пропахло сыростью , штукатурка медленно осыпалась, а дрожащие перила были выкрашены в такой безобразный коричневый цвет, что становилось неловко за собственную свадьбу. Но он быстро преодолел это препятствие.
- Здравствуйте, здравствуйте, мы уж тебя заждались, - сказала мать, похожая на маленькую птичку. «Теща» - с удовольствием подумал Сергей. Он посмотрел на часы, - вроде пришел вовремя. – Мы с Маней столько всего наготовили, и оливье, и плов, даже «Прагу» испекли, представляете. Какая сегодня погодка-то хорошая, целый день дождя не было, здорово прямо...
- Заходи, - обрывая себя, сказала она, быстро жестикулируя короткими руками, заметив, что Сергей замер на месте и с напряженной вежливостью слушает ее болтовню. – Не стесняйся.
Сергей пошел следом за ней в густо заставленную квартиру с таким низким потолком, что он почти касалася его кончиками волос. Повсюду висела невеста в рамках, в различных возрастах и позах. По одной из рамок ползала жирная муха.
- Ну, как поживаешь, - сказал тесть, вертикальным поглаживаньем седых усов призывая его сесть рядом с ним на диван.
Он сел, оказавшись вплотную придавленным к ломившемуся от различных блюд столу. От тестя пахло никотином и водкой.
- Хорошо поживаем, - ответил Сергей, удивившись своей фамильярности.
- Хорошо, хорошо, - задумчиво пробормотал тесть, оборачиваясь к телевизору, где беззвучно бегали по экрану политики.
Миниатюрная мать, едва слышно шурша тапками по ковру пошла на кухню за напитками.
 - Эти, как их, израильтяне, вчера слышал, что учинили? – неожиданно отрываясь от телевизора и поворачивая к Сергею свое сухое и желтоватое от курения лицо, многозначительно произнес тесть. Говорил он так громко, что Сергею стало жалко собственный слух.
- Нет, - честно ответил Сергей, делая вид, что ему интересно.
- А, ну тогда и бог с ним. Саша, где там шахматы! – сердито сказал тесть и тут же заговорщицки подмигнул Сергею: - Ты ведь играешь в шахматишки, правда?
- В детстве играл, - серьезно ответил Сергей.
- «В детстве», - передразнил его тесть и усмехнулся. – В детстве...
Мать принесла деревянные, старинные шахматы. Отец принялся расставлять фигуры, не глядя на Сергея. Его руки слегка подрагивали, выдавая смущение. Слон случайно встал не на то место, но был быстро смещен конем.
- Подождем Маню. Как она придет, так и начнем, - почуяв скуку, прочирикала мать.
Фигуры расставлены, можно приступать. Настенные часы пробили семь. Сергей, почувствовав зевок, поднес проницательную ладонь ко рту тыльной стороной, и пару секунд слышал только доносившийся изнутри звук собственной зевоты, да гул пролетавшего над домом самолета. Солнце, так и не выйдя из-за туч, упало за горизонт, и на Зеленом мосту, буквально в километре отсюда, где совсем недавно летал его брат, зажглись фонари. Стало тошно.
Шахматы убрали, пришла невеста и принялись за еду. Ели много, Сергей сильно проголодался и не мог остановиться, как с ним часто бывало и за что ему часто бывало стыдно. Нож и вилка быстро бегали по еде, разрывая на маленькие полосочки вареное мясо, вскрывая между ними прозрачные кусочки желе, разминая салат, поддевая рис, маленькая десертная вилочка делила на кусочки торт. Ели молча. От еды и отопления стало жарко, и Сергей почувствовал, как его щеки начинают омерзительно пылать. Он представил бездыханное тело брата с нелепо раскинутыми руками, такое мягкое, что казалось, все кости его скелета были раздроблены.
Он вскочил из-за стола и, едва не налетев лбом на резко снизившийся потолок в коридоре, побежал в туалет. В туалете хорошо пахло аэрозолем. Он встал на колени, почувствовав сильный рвотный позыв. Все тело дрожало, совершая судорожные движения, но безрезультатно. Наконец, еда вонючей смесью подступила к горлу, и его вырвало. Он посмотрел на себя в зеркало, - вроде бы ничего, вроде бы незаметно.
 Сергей, дрожа всем телом, бледный, как полотно, вернулся в гостиную. Все как-то странно смортели на него. Ха, конечно же заметно.
- Так, парень, тебе пожалуй пора домой, - сказал тесть, подытожив взволнованные взгляды невесты и матери.
Опять подъезд. Лампочка горела только где-то внизу, тускло бросая отблески света на каменные ступени. Сергей шел в темноте, держась за перила и чувствуя, что вот-вот задохнется от духоты и привкуса рвоты во рту. На четвертом этаже было распахнуто окно, за которым тоскливо поскрипывал качелями темный двор. Он подошел к окну и высунул голову так, чтобы почувствовать осенний ветер. Тот немедленно дал о себе знать и многократно прошелся по его лицу хлесткими, гулкими пощечинами. Четвертый этаж был высоко, и восходящая луна казалась удивительно близко. Тучи разбежались, и на небе блестели звезды, совсем как позавчера, когда погиб неприятный человек. Как же хорошо на улице!
Он выбежал из вонючего подъезда, веселой тенью промчался по двору, отражаясь в глубоких темных колодцах луж, и оказался на проспекте имени Ленина. Воздух, испещеренный фарами машин, наполненный различными запахами, лоснящийся глянцем румяных лиц, пропитанный ветром, ходящим по волосам пешеходов, напомнил ему о полете. От этой мысли он показался себе невероятно тяжелым, вдруг почувствовав собственный вес, так, если б кто-то все это время нес в своих руках этот груз и неожиданно бы вверил его ему. Но теперь, именно теперь, он ясно это осознавал, пора доказать свою легкость.
Он побежал по гудящему проспекту, все быстрее и быстрее, с каждым новым километром в час усиливая придуманное им ощущение легкости. И вот, - тяжесть пропала, он уже не обуза, не препятствие для ветра, все хорошо. Он, может быть, даже легче брата, и воздух стерпит его. Как же быстро это проиозшло!
На Зеленом мосту он остановился. Растрясшиеся бегом кости быстро теряли свое тепло, стало неловко и не по-осеннему холодно. В пиджаке, без куртки, ветер пил до дна, навалилась усталость, захотелось спать. Люди смотрели с удивлением и жалостью на дрожащего молодого человека, вышедшего осенью на улицу в тонком пиджачке. И зачем он сюда пришел? Эх, чтоб вот так, в первый раз с родителями невесты... Убежал, как идиот, ни о чем не думая, и убежал не домой, а сюда, на этот проклятый мост.
Он достал из кармана бумагу и ручку. Накрапывал дождь, и на бумаге появились пятна. Движимый бессмысленным инстинктом и желанием хоть как-то отличиться, он написал плохое стихотворение и, бережно сложив мокрый лист вчетверо, спрятал его обратно в карман пиджака.
Мимо быстро пронеслась машина и ударила по нему светом фар и брызгами грязной воды, но он не успел закрыться.