В кронах деревьев застревали редкие звезды. Город фонил слабым излучением бессонных окон. В ее доме тоже не спали, прислушивались к дыханию, подходили на цыпочках к закрытой двери. Дыхание последние двое суток было неровным. То тихое, то похожее на хлюпанье насоса.
Жизнь оставила ее тело. Она сразу и не поняла, что случилось. Вроде бы как проснулась, а тело лежит где-то внизу в кровати. Она заметалась по комнате, пару раз заглядывала в полуоткрытую дверь в полной тишине беззвучия, пока не поняла, что смотрит на свое тело чьими-то чужими глазами. Видимо, глазами встревоженных, испуганных близких. Вместе с их взглядами пришло и отторжение. «Свое тело» казалось ей сейчас чужим, неприятным как грубая, искаженная оболочка, из пут которой, она, наконец, вырвалась.
Она наблюдала отстраненно за ним, пока его везли на машине, а потом внесли в люминесцентный зал морга как пустой, гниющий, уродливый сосуд с отростками конечностей. Сейчас она ничего общего не хотела иметь с ним. Но, тем не менее, она ощущала некоторую связь, похожую на притяжение.
Звуков не было. Но в полной тишине безмолвия возникло что-то похожее на них. Тяжелые и легкие вибрации, переплетения потоков, которые сами по себе начинали оформляться в нечто похожее на музыку. Музыка вызывала неприятные ощущения. Источником тяжести были люди, которые сели в машину и поехали обратно домой. Она была связана с этими людьми. Невозможно было оставаться и здесь и там. Она ощутила, как расползается в пелену… Одна часть сцеплена с ее телом, засунутым в холодильник морга, а другая с этими измученными людьми, возвращающимися домой в машине. Властным зовом пришло еще и притяжение дома, той самой пустой комнаты со старыми обоями, в которой она пролежала последние два месяца.
Истончаясь от вынужденного растяжения, она покрыла пленкой почти весь город. Пленка зазвенела как натянутая струна. Натянувшись до предела, она разорвалась, рассыпалась, собралась снова в комок, где-то в другом небе.
Она и не заметила, как это произошло. Пространство города внизу исчезло, превратилось в канву или матрицу с размытыми объемными ячейками. Притяжение к пространству времени ослабевало, закрывалось белым густым туманом непроявленного. В тумане обозначилась темная нить ее жизни, а в сторону от нее отходили, истончаясь нереализованные возможности. Нить казалась бесконечной, и она попыталась притянуться к ней как к спасительной пуповине. Но ее относило вдаль от нити, как глаз отводится от микроскопа. Многомерное макрозрение явило ей бесконечное множество других жизней-нитей, которые переплетаясь с ее нитью, образовывали нечто вроде единого каната Жизни. Неведомая сила несла ее все дальше и дальше, она увидела, что и этот канат, истончаясь, превращается в Нить общей жизни. Нить свернулась в темный клубок планеты, сжалась в точку. А ее понесло в ослепительный свет наслаждения, в самое сердце Вселенной. Она тоже ощущала себя точкой, внутри которой спрятано нечто, некая зацепка за ее место в матрице жизни-времени, то самое семя, из которого она уже однажды произрастала.
Она не могла думать, а только ощущать зов тех, кто ее когда-то любил. Эти воспоминания любви, как магнетические маячки тянули ее обратно.
Их было не так то и много, но вместе они образовали нечто вроде золотистого коридора-желоба, по которому она покатилась солнечным лучом обратно, в жизнь, в свои нереализованные возможности, в свое очередное рождение, в еще одну попытку прорасти в прекрасное.