В квартире было пусто. Странный запах выбивался из ванной, пахло мочой Гришани и им самим, но как-то не так. Я скрёбся в ванную долго, но он почему-то мне не открывал. Тогда я зацепил мордой ручку и нажал на неё, одновременно потянув на себя. И сначала ничего не понял.
Гришаня висел на одном из крюков для бельевой верёвки. Язык у него вывалился, под ним самим растеклась лужа. Он был… неживой. Я в ужасе завыл и выл, выл, выл. Я и не знал, что могу издавать такие звуки. Они вырывались сами, помимо моей воли, если в тот момент она у меня вообще была. Я видел раньше дохлых голубей и кошек, но до них мне не было абсолютно никакого дела. А теперь мой хозяин висит на проклятой верёвке под потолком, и его состояние ничем не лучше состояния раздавленной колёсами кошки. Смерть, оказывается ужасна, когда умирает близкий. Гришаня, мой любимый хозяин, как мне без тебя! Нам было вдвоём так хорошо. Что с тобой случилось? Как ты мог оставить меня? Я плакал, когда меня уносили от мамы, я не хотел расставаться с ней. Но она оставались живой и здоровой. Я оплакивал привычную реальность и страшился неизвестности. То горе ещё не было горем. Что такое горе, я стал понимать только сейчас. Я мотал головой, сучил лапами по полу, в горле стоял комок, из-за чего вой получался хриплым и страшным. Сердце рвалось от боли, в голове свистела космическая пустота. Гриша, я не могу без тебя!
Язык высунут, он перед смертью задыхался, как я когда-то под водой. Как ему было плохо! Ну почему я задержался во дворе! От верёвки пахло чужим человеком, тем, чьи следы я унюхал перед дверью. Чёрт бы побрал таких гостей! Это он сделал что-то с Гришей, что он не мог сопротивляться, потом надел на его шею верёвку и вздёрнул. Гри-иша! Мне надо было неотступно следовать за ним. Я смог бы его защитить, или умер бы вместе с ним и сейчас бы не страдал.
В дверь, кажется, постучали, но я не мог оторваться от Гришани. Мне было больно!
-Дракоша, что с тобой? Гриша, всё в порядке? – раздался голос соседки тёти Нади. Она дошла до меня и охнула, увидев Гришу. Краем глаза я заметил, что она схватилась за сердце. И завыл ещё громче. Тётя Надя добрела до телефона и начала тыкать в кнопки. Руки у неё дрожали, голова соображала, наверное, также плохо, как и у меня. Набрать номер правильно она смогла раза с десятого.
-Приезжайте, тут труп в квартире.
Она продиктовала адрес, невпопад ответила на все вопросы и села ждать на кухне, откуда не было видно Гришаню. Она позвала меня, я уткнулся ей носом в колени, вой мой стал тише и потихоньку перешёл в тихое поскуливание. Вскоре квартира наполнилась людьми. Я думал, они первым делом снимут Гришаню с верёвки. Они же занимались непонятными мне делами. Фотографировали, обмеряли. Потом стали задавать вопросы тёте Наде. Та ответила, что знала. А знала она немного. Пошли опрашивать других соседей. Я всё ждал, когда же они попросят меня взять след, ведущий к убийце. Когда ждать стало совсем невмоготу, я стал показывать, как мог, что готов им помочь. Меня не поняли и попытались запереть на кухне. Я слышал, о чём они говорили, поэтому не попался на их удочку. Я выскочил из квартиры, удивляясь, как люди не видят и не чуют очевидные вещи. Ладно, в обыденной жизни, но когда происходит преступление, убивают человека, неужели и тут они слепы и глухи? Я сбежал вниз по лестнице, след был ещё не очень затоптан, можно не очень принюхиваться. Я быстро пролетел сквозь квартал, ещё один, но тут меня ждал сюрприз – у проезжей части следы обрывались. Уехал! Как его теперь найти! В отчаянии я коротко взвыл, и помчался обратно домой.
Подбегая к дому, я увидел отъезжающую от нашей парадной машину скорой помощи. Бегом поднялся по лестнице, ворвался в квартиру. Люди там были, а Гришани не было. Увезли на той машине! Я кубарем скатился по лестнице и бросился вдогонку. Я видел, как она вильнула на выезде из квартала, ринулся наискосок дворами. Когда я её увидел снова, она пропускала другие машины. Мы с ней поравнялись, но дорога освободилась и она тронулась. Я, не останавливаясь, бежал за ней. Она то притормаживала, то снова шла быстро. Так продолжалось ещё три квартала. И я сдох. Силы слишком неравны. “Скорую” я уже не видел. Она обогнала меня навсегда. В изнеможении я свалился на газон. Гриша читал иногда любимые стихи вслух. В одном стихотворении были такие строчки:
За красным мелькающим светом
Собака бежит, задыхаясь.
Споткнувшись, кидается снова,
В кровь лапы о камни разбиты,
И выпрыгнуть сердце готово
Наружу из пасти раскрытой.
Я был похож на ту собаку из стихотворения. В отличие от неё я был жив, и лапы мои были целы. Но меня не было. Вернее, не было какой-то моей части, и очень большой, которую занимал хозяин. Выть я уже не стал, или не мог. Опустошение было полное. Меня вынули из моей шкуры, и она просто лежала на газоне недвижно. Мимо проезжали машины и проходили люди. Мне было всё равно. Я думал, что умер. Молодость наивна. И живуча. Я не умер. Ночью я встал и поплёлся домой. Уткнусь в Гришин тапок, буду вдыхать его запах и умру дома. Но умереть мне не дали. На нашей двери белел смачно приклеенный бумажный прямоугольник с печатью, а сама дверь была закрыта. Я медленно спустился и медленно побежал прямо. Зачем, я не знал. Утро меня застало далеко от дома. В этом районе я не бывал. Не всё ли равно, где мне быть, если нет Гришани. Я залез в какую-то дыру и забылся. Я хотел лежать и не вставая, умереть. И добросовестно лежал. День. Или ночь. От заката до обеда. А потом меня припёрло. В туалет хотел, никакой мочи не было терпеть. Пришлось встать и опорожниться. Почему-то сразу захотелось есть. И я не стал снова ложиться, а побежал искать, где бы мне поесть. Раньше я не задумывался, где питаются уличные собаки. Конечно, мне случалось натыкаться на нечто съедобное на помойках и газонах, но Гриша не одобрял, и я ничего не подбирал. Позднее я и сам начал брезговать пищей с земли. Часто это были протухшие до невозможности куски или заплесневелая булка. А как же питаются волки? Они живут охотой. Я ведь тоже охотничий пёс! Значит, и я могу охотиться. Вопрос – на кого? В кошке мяса много, хватило бы наесться. Но я как-то уже привык, что кошка друг человека и на неё зубы не поднимутся. В подвалах ещё живут крысы. Зверь поменьше кошки, но тоже ничего. Вот если на мышей охотиться, то это сколько ж их надо проглотить, чтобы хоть чуть-чуть наестся? Попробуем словить крысу, она побольше.
Я обшарил несколько домов, пока искал открытый подвал. Наконец удача улыбнулась мне. Рядом с подвальной дверью валялся сбитый замок, кто-то постарался как будто специально для меня. Постойте, старались всё-таки для себя, кто-то спускался здесь совсем недавно. Ладно, подвал большой. И крыс там должно быть много. На всех хватит.
Люди прошли налево, а я пойду направо. Я быстро пробежался вдоль труб. Определил наиболее посещаемые крысами места, и лёг в засаду. Лежал долго. Наконец дождался. Появился нос. Заходил из стороны в сторону. Я лежал так, что ветерок из форточки поддувал в моём направлении. Вышло у меня это автоматически, я не думал, с какой стороны мне залечь. Наверное, это и есть охотничий инстинкт. Нос двигался. Я терпеливо ждал. Крыса решила, что она в безопасности и осторожно вылезла из дыры. Снова осмотрелась. Я лежал неподвижно. Она медленно пошла вдоль стены. На пустое пространство выходить боится, - понял я. Эх, чёрт, идет за трубой. Тут мне её не схватить. А вот труба повернула, куда пойдёт крыса? Она продолжала идти прямо. Я напрягся, выбрал момент, когда ей было одинаково далеко до ближайших дырок и бросился. Как ни старался я допрыгнуть до неё быстро, она оказалась очень юркой. Я ухватил её за зад, когда она передними лапами уже была в норе. Крыса свернулась вдвое, выгнулась кренделем и вцепилась мне в нос. От боли я чуть не отпустил её, но вовремя вспомнил, что это не игра, а охота. Ранения в порядке вещей, а еду отпускать нельзя. Одним быстрым движением я отскочил от норы, слегка подкинул крысу вверх, и тут же схватил её поперёк хребта. Одно движение челюстями, и она мертва. С крысой в зубах я вылез на свет божий. Из раны текла кровь. Мне повезло, непосредственно по носу попали лишь верхние зубы. Нижние застряли в моих усах. Если бы не это, кусочка моего великолепного чёрного влажного носа мне бы очень недоставало. Я положил крысу рядом и стал зализывать рану. Кровь остановилась, и пора было приниматься за еду. Но аппетита почему-то не было. Я привык к нарезанному мясу. Конечно, и куском тоже съел бы, но Гришаня всегда давал мне нарезанное. А ещё он баловал меня косточками. Не голыми, которые продаются в магазинах под названием кости пищевые, а настоящими мясными косточками, сгрызать с которых мясо было сплошным удовольствием. А тут что-то шерстяное и тёплое. Противное. Вдобавок, крыса во время короткой агонии описалась, и я сразу вспомнил Гришаню. Это совершенно естественное для смерти опорожнение мочевого пузыря окончательно отбило у меня аппетит. Я оставил крысу на траве, а сам поплелся, куда глаза глядят. Долго шёл бесцельно. Думал. О Грише, о себе, снова о Грише, о еде. Пока из парадной точечного дома не выскочила ошалелая течная доберманша. И ни о чём другом, кроме как о любви, я думать уже не мог. Я забыл про всё, про голод, про Гришину смерть, про раненый нос. Доберманша сбежала из дома через приоткрытую дверь и обрадованно прыгала вокруг меня, я от неё не отставал. Конечно, главным моим намерением было пристроиться сзади, но она так вертелась, что мне это никак не удавалось. Я был в этих делах ещё совсем неопытен, и быстро взять её в оборот мне не удалось. Пока эта дура скакала, из парадной выбежала девчонка и крикнула: - Кора, ко мне!
Страждущую даму увели, не дав мне её утешить, и я, несолоно хлебавши, отправился дальше. Но, как ни странно, жить стало веселей.
Следующей моей охотой была охота на ворону. Вернее, на воронёнка. Он, смешно подпрыгивая, пытался от меня убежать. Естественно, у него ничего не вышло. В воздухе сразу оказалось множество ворон, и многие из них угрожающе пикировали на меня. С воронёнком в зубах я спрятался под скамейку и начал потрошить добычу. Перья лезли в горло, скрипели на зубах. Потом я приспособился, разорвал тушку и начал выгрызать её изнутри. Никаких проблем, прекрасное мясо, ничуть не хуже куриного. Жаль мало. Но можно ещё обглодать косточки, продлить удовольствие. Неистовое карканье мне совсем не мешало. На скамейку села одна из ворон. В следующий момент я обомлел. Со стороны вороны чётко и ясно раздалось: - Гоша – плохой мальчик!
С перепугу Гошу я принял за Дракошу. Выходит, вороны братья по разуму, а я только что съел вороньего ребёнка! Каннибал несчастный! В ужасе я бросился из-под скамейки, куда угодно, лишь бы подальше от останков бедной птички. Бежать пришлось к ближайшей парадной, сверху меня атаковали вороны, и как я ни увиливал, одна всё-таки долбанула меня клювом по затылку. И, надо заметить, больно долбанула.
Отсиживаться мне пришлось до глубокой ночи. До полной темноты. Вороний пост не давал мне и носа высунуть. Досталось и выходящей на прогулку собаке. Она была одного со мной роста и вороны, готовые броситься, как только я выйду, атаковали её. Но вмешался хозяин, поводком отогнал птиц, а потом они и сами разобрались, что обознались. Ночью я незаметно выскользнул из своего убежища и побыстрей сделал ноги.
Уже неделю я пробовал жить свободно. И, надо признаться, мне такая жизнь местами очень даже нравилась. По Гришане я по прежнему тосковал, и мне его очень не хватало. Но я мог ходить куда захочу, играть с кем захочу. Купался я до одури. А сколько разговоров я слышал! Сколько новых слов узнал! Короткие и ёмкие, они порой заменяли собой целую фразу. И каждый раз могли выражать что-нибудь новенькое, в зависимости от интонации. Чаще всего это были разочарование или злость, иногда восторг, а иногда их просто примешивали к обычной речи. Странно только, что Гришаня их не употреблял, а он ведь был таким умным. Неужели он их не знал?
Сегодня я ощутил, что мне не хватает телевизора. Интересно было бы посмотреть новости, с удовольствием я послушал бы Сенкевича. И фильмы бывают очень даже ничего. Гришаня приспособился в последнее время показывать мне фильмы на компьютере. Включит часа на два, на три и уйдёт. Правда он строго-настрого запретил мне прикасаться к клавиатуре, пробормотав что-то про шаловливые ручки, а может лапки. А может быть зубки, если он имел в виду, как я управляюсь с пультиком? Ведь в здравом уме добровольно слушать дебильную рекламу на предложенной рекламщиками громкости невозможно. Она и людей с их тугоухостью раздражает. Что уж говорить про собак, отличающихся повышенной слуховой чувствительностью. Тут волей-неволей научишься выключать звук. Главное не заслюнявить пультик, а то ещё что-нибудь там испортишь. Гриша поступил мудро, что завёл два пультика, один для себя, другой для меня. Интересно, доведётся мне когда-нибудь ещё посмотреть телевизор?
Всю неделю я бессистемно обследовал территории, прилегающие к нашему району. До сих пор я кружил по новостройкам, а сегодня выбрался в относительный центр, на Московский проспект. Надо сказать, мне здесь совершенно не понравилось. Машин много, людей много. Машины смердят бензином и выхлопными газами. Люди торопятся, того и гляди, ноги отдавят. И дворами не пробежать, всё застроено, заставлено домами и заборами. Я было уже собрался поворачивать обратно. Но тут я вновь почувствовал волшебный запах. Совсем недавно здесь прошла пустующая сука. Я забыл про вонючие машины и топочущих людей и ринулся вперёд. Вот уже и хвост вижу. Беленький такой, весёленький хвост помпошкой. Красивая, модерново стриженая белая пуделиха вышагивала рядом со своей хозяйкой, манерной такой фифочкой в умопомрачительном прикиде. Возможно мне показалось на бегу, но кажется она даже поводок держала не как все нормальные люди, а согнув ручку в локте и отставив мизинец. И поводок был не просто поводок, а красненький, с заклёпочками и какими-то хитрыми переплетениями. Но мне на всю эту красивость было ровным счётом начхать. Единственное, что меня манило, так это место ниже хвоста. Там, где бёдра в мелких завитках делятся надвое и сквозь шерсть проглядывает узкая щёлка. Дамочка стояла перед светофором, ожидая зелёного сигнала. Я наподдал. И успел. Они только дошли до середины улицы, там, где трамвайные пути, как загорелся красный, и хлынули машины. Я уже раньше обратил внимание на неудобные светофоры. Пять минут они пропускают машины по Московскому, затем тридцать секунд пешеходов поперёк него. Если не начнёшь бежать сразу, как загорится тебе зелёный, нипочём не успеешь перейти в один приём. Будешь загорать на разделительной полосе. Фифочка бегать не умела принципиально, а я умел. И подскочил к пуделихе в тот момент, когда они остановились перед второй половиной дороги. Внимание хозяйки было сосредоточено на идущих машинах и она не заметила, как я с ходу наскочил на её собаку и принялся за дело. Спасибо пуделихе, умничке, она только в первый момент слегка присела от неожиданности, а потом разобралась в ситуации и, наоборот, слегка расставила для моего удобства ноги. Я торопился. Несколько месяцев я мечтал, как сольюсь с какой-нибудь сукой, и вот моя мечта осуществилась! Наконец мне удалось достичь вожделенного! Я был в ней, и я ритмично двигался внутри неё. Господи, как же это приятно! Сейчас я благодарил по-дурацки устроенный светофор. Хозяйка по прежнему меня не замечала. Поводок слегка провис и наши движения по нему не передавались. Сопение и дыхание она может быть и услышала бы, но шум машин надёжно перекрывал все другие звуки. Умница девочка упёрлась ногами покрепче в землю, чтобы под моим бешенным напором не вылететь на проезжую часть. Я дрожал от возбуждения и чувствовал, как вибрирует подо мной сука. Замигал нижний свет для машин. Я уже был близок к финалу. Ну ещё чуть-чуть, ну ещё капельку! Загорелся средний свет, потом нижний для пешеходов. Хозяйка шагнула на проезжую часть, потянула за собой поводок, и в недоумении оглянулась. Как раз в это время я, обессиленный, распластался на её суке. Я видел, как округлились её глаза, и в следующий момент чуть не оглох от её визга. Но мне было уже наплевать. Я своё дело сделал, и дама мною вроде довольна. Та, которая собака, естественно, а не человек. Фифочка мною совершенно не довольна, и более того, она с удовольствием меня бы прибила. Что она и попыталась сделать, огрев меня несколько раз красненьким поводочком, точней, его свободным концом. Но замах у неё был маленький, поводок был несерьёзным, а рука слабая. Моя жёсткая, начавшая отрастать, шерсть погасила удар и я его совсем не почувствовал. А может я был в состоянии эйфории и не почувствовал бы сейчас никакой боли? Но даже, если бы она захотела меня побить серьёзно, убежать я всё равно бы не мог. Хорошо людям, у них такого явления, как склещивание, нет и в помине. Я слыхал байки, как кто-то не мог разойтись после акта и им требовалась помощь врачей, но возможно, это всего лишь фольклор, не имеющий под собой оснований. Во всяком случае ничего подобного я ни у Гриши, ни у нескольких парочек, за которыми я нечаянно подглядел за прошедшую неделю, ничего подобного не наблюдал. А для собак это норма. Практически всегда кобель и сука должны постоять какое-то время вместе, потому что распухшие от возбуждения органы суки не выпускают кобеля. Некоторые стоят до сорока минут. Поэтому, что бы не кричала хозяйка пуделихи, что бы она не делала, я не мог оторваться от своей дамы, разве что ценой взаимно порванных гениталий. Я смиренно ждал логического завершения процесса. Мимо проезжали, притормаживая, машины, проходили люди, и тут мне стало стыдно. Пока я драл пуделиху, о этичности своих действий я не думал. Самым главным казалось войти в неё. Сейчас же мне почему то стало не по себе от того, что столь интимный процесс выставлен на всеобщее обозрение. Я был готов сгореть от стыда, но моя шкура, покрытая шерстью, не давала мне даже покраснеть. Рядом рвала и метала фифочка. Она готова была испепелить меня взглядом. Она орала, что её собаку, призёрку нескольких выставок, оприходовал какой-то страшный кобель неизвестной породы. Но тут позвольте не согласиться! По поводу породы мы с Гришей уже давно выяснили, что может я и не идеальный дратхаар, но весьма на него похож и даже имею полное моральное право называться им. Так что извините, подвиньтесь, мадам, это вы плохо разбираетесь в породах. А насчёт того, что страшный... Не все же быть такими прилизанно-ухоженными, как ваша собачка. Хотя для дамы такой образ, пожалуй, позволителен. Но кобель выстриженный, намытый, начёсанный, надушенный, это не кобель, а тьфу... сплошное недоразумение. Зато я красив настоящей мужской красотой. Великолепные мышцы, прямая спина, сильные лапы, жёсткая борода. Что вам ещё надо? Эх, ничего вы, мадам, не понимаете в собачьей красоте. От возмущения я даже перестал стыдиться пикантности ситуации. Ну и в самом деле, откуда всем прохожим и проезжающим знать, что я умный и имею представление о том, что такие дела надо делать в тишине и покое. Они же не признают за собаками права думать и им интересно отпустить скабрезную шуточку, а осуждать меня они даже и не думали. Представьте себе профессора петербургского университета, моющего для поправки своего семейного бюджета лондонский сортир. Проходящие мимо англичане, не зная, что он профессор, примут его за нормального работника метлы и швабры. Но если им сообщить, кто он на самом деле, тут же появятся ушлые журналисты и история будет раздута на весь мир. А может я ошибаюсь, и до российских учёных никому нет дела. Как и всем окружающим до меня.
А любовь, это здорово. Даже если это и не любовь, а так, кратковременная встреча. Я очень сомневаюсь, что встречу когда-нибудь ещё свою первую суку. Но я навсегда останусь ей благодарен за те ощущения, что она помогла мне испытать.
Наконец нас распустило и, увернувшись от прощального пинка фифочки, я затрусил по направлению к своему последнему лежбищу, с нежностью вспоминая происшедшее.
Девочками я начал интересоваться рано. Помню, вышли мы с Гришаней погулять. Навстречу нам женщина с боксёршей на поводке. Увидела нас, и давай к себе её подтягивать. Гришаня ей кричит: - Не бойтесь, он не драчливый, ещё щенок совсем, пять месяцев.
-А я сейчас кобелей боюсь, пустует она. Но раз у вас щенок, то нестрашно, приставать не будет.
Что такое пустует, я смутно догадывался, но вот запах боксёрши не оставлял никаких сомнений – она в поре любви. Я ей был тоже интересен, щенок, не щенок, а всё же лицо мужеского пола. Она начала заигрывать со мной, а я всё норовил залезть ей под хвост и полизать там. Она уворачивалась. Долго мы с ней танцевали таким образом. Наконец мне удалось лизнуть её в самом сокровенном месте. Боксёрша встала, как вкопанная, вульва её мелко-мелко задрожала, поясница прогнулась, задние ноги она, переступив, поставила ещё шире, и, буквально, стала наседать на мой язык. При этом она ещё покачивалась сверху вниз, обеспечивая себе дополнительное трение. Меня такая игра почему-то очень взволновала и я, сам того не заметив, оказался вдруг верхом на ней. Хозяйка, до этого мирно беседовавшая с Гришаней, вдруг заорала дурным голосом: - Лада, фу, ко мне!
Боксёрша испуганно выскочила из-под меня, а тут и Гриша подскочил ко мне. Схватил меня за ошейник, отвёл в сторону. Я думал, он будет ругаться, а он ничего, только потрепал меня за холку и сказал: - Да, брат, далеко пойдёшь!
Ближе к весне пустующих сук стало больше. Сказывался древний инстинкт продолжения рода. Самое удобное время года для выведения потомства – весна. За лето щенки подрастут и к зиме смогут постоять за себя. Мне в этом отношении не повезло. Я родился в самом конце лета и маленьким совсем не застал солнышка.
Почти в каждую прогулку мы натыкались как минимум на следы, а часто и на самих сук. Помня свой первый опыт, я никогда не позволял себе залезать на даму. Я понимал, что хозяевам это не нравится, и был счастлив уже тем, что вдыхал божественный аромат разгуливающейся течки. Гришаня, видя, что я не опасен, успокоился, и позволял мне играть с ними. О, как это было интересно! Соль игры заключалась в том, что надо было не возбудив подозрений хозяев, проделать как можно больше действий, более приличествующих ситуации, но сделать вид, что всё это в порыве самой обычной игры – беготни. Если бы не дурацкие хозяйские комплексы по поводу вязок, какие чудесные минуты могли бы быть у нас! Я клал лапу суке на спину и, подавляя в себе желание, обхватить подругу обеими лапами, отскакивал, якобы приглашая её побегать. Иногда мы ненадолго останавливались и я сочно нализывал ей под хвостом. Она вся трепетала, у меня центр тяжести перемещался в паховую область, и я тоже начинал дрожать, но долго в таком положении мы не могли находиться и приходилось вновь начинать бегать. Благодаря своим уловкам я мог наслаждаться близостью. Пусть не в полной мере, но всё же лучше что-то, чем ничего.
А люди эгоисты. К Гришане иногда наведывались гостьи, я видел уже троих разных, и они проводили очень бурные ночи. Она входила, он помогал ей снять пальто или шубу, поил чаем и наливал ещё что-нибудь в прозрачные бокалы. Потом начинал поглаживать её, и нашёптывать всякие глупости. Мне и напрягаться не нужно было, чтобы расслышать, что он там шепчет. Руки у него пробирались в самые потаённые места, он потихоньку освобождал партнёршу от одежды и уносил её на диван. Иногда он лизал своих подружек также, как и я лизал своих, и они тоже трепетали от такой ласки. А ещё они стонали. У каждой из них был свой голос и манера исполнения. Но я понял, что чем громче и тоньше, тем им приятней.
У собак я такого не слышал. Наверное, это чисто человеческая специфика. Что меня удивляло, так это отсутствие какого-либо специального времени для любви. Похоже, женщины могли всегда! У них не было какого-то специального запаха! Точнее, он появлялся каждый раз, когда Грише удавалось сделать их томными и податливыми. От них вдруг начинало пахнуть очень и очень сильно, так что даже грубый, ничего не понимающий человеческий нос мог его учуять. Они называли этот запах копчушкой. Хотя, на мой взгляд, копчёная рыба была тут совсем ни причём. Так, отдалённые ассоциации. И Гриша реагировал не на запах, а на что-то иное, мне не ведомое. Почему он начинал свои ухаживания, осталось для меня тайной.
Но эгоистичность людей, по-моему, заключается в том, что для себя они придумывают всякие хитрые штучки, а про нас не думают. Если они не хотят, чтобы после вязки собака щенилась, почему не сделают и для нас преве… нет, презеве… Короче, резинки. Гриша отрывал кусочек фольги, доставал круглую штучку, и раскатывал её по своему хозяйству, надо заметить, весьма внушительному. Любой кобель, даже очень крупный, о таком может только мечтать. Ни у догов, ни у сенбернаров нет ничего подобного. И эта резинка изумительно предохраняла его дам от беременности, и, насколько я понял, от всякой заразы. Из передачи «Спокойной ночи, малыши» я узнал, что существуют всякие микробы, которых мы не видим глазом, а видно их только через особое приспособление, микроскоп. И, видимо, про этих микробов и говорили в рекламе медицинского центра, занимающемся лечением венерических заболеваний. А у собак есть свои венерические болезни. Старая мудрая сука лабрадор рассказывала мне про страшную болезнь – венерическую саркому. Ею болеют редко, и только те собаки, которые вяжутся чёрт те знает с кем. Её саму Бог миловал, не болела. Но зато видела больную собаку. Её хозяйка Лена была фанаткой лабрадоров, достаточно известной в собачьих кругах. И ей однажды позвонили, предложили подобранную лабрадорку. У неё были какие то проблемы по женской части. В ближайшей районной ветстанции сказали, что это выпадение матки и нужна операция. Людям со всем этим связываться не хотелось, вот они и спрашивали Лену, возьмёт ли она к себе собаку, если её нужно будет прооперировать. Лена проконсультировалась у своего лечащего врача, и та ей сказала, что без проблем всё устранит. Может и операция будет не нужна, а может собака даже рожать сможет. Привезли новую лабрадорку на такси, оставили Лене. А собачницей она была опытной, собаку осмотрела и заподозрила неладное. На всякий случай свою пустующую лабрадориху и всякую мелкую шушеру типа той-терьеров и пекинесов она распихала по комнатам, а пришелицу оставила до прихода врача в коридоре. Та пришла, и порадовалась, что новенькая изолирована. Показала Лене крупные опухолевые узлы, выпирающие из влагалища и уже находящиеся в состоянии распада, и объяснила, что это заразная опухоль собак, злокачественная. Без операции рано или поздно собака погибнет. Но в данном случае собака явно неоперабельна, очень поздняя стадия. Если её оставить, то, теоретически, могут заразиться другие собаки, особенно вовремя пустовки. Если её выпустить, то дураки кобели из-за кровянистых выделений из опухоли примут её за пустующую и будут вязать. Соответственно, тоже заразятся, причём наверняка. Они решили, что оставлять страшную ходячую заразу нельзя, тем более что сука уже была немолоденькая, уже страдала от своего болезненного состояния, а дальше страдала бы ещё больше. И усыпили её.
Сначала я был в шоке от рассказа. Я не думал, что люди могут убивать собак. Причём хорошие люди, которые вроде собак любят. А потом понял, что, может, они были правы. Не исключено, что та собака и сама могла искать своей смерти. Но собаки не умеют сводить счёты с жизнью. Да и другим своей жизнью она могла принести много несчастья. Но представить себе, что Гриша принял бы решение о моей ликвидации, я не мог. А какая то сволочь ликвидировала Гришу... Если встречу, загрызу. Может быть.