Душные факелы смолили и без того чёрное небо.
Йосеф смотрел вслед соседской девчонке и не узнавал её. Восхищённый цок замер у него на языке. Когда в последний раз они встречались, она была ребёнком. Или не заметил, старый дурак. Совсем по соседству вырос дивный цветок, а он пропустил. Тонкая, воздушная, стройная, ступала она легко, и казалось, иди она по траве, та даже не прогнулась бы. Он едва не произнёс вслух: - Эх, хороша!
И когда она успела превратиться в женщину? Но не в основательную еврейскую женщину, мать многочисленного семейства, а просто в женщину, любоваться которой можно было до бесконечности.
Ещё совсем недавно малышка Мириам не производила на него никакого впечатления. Тихая, скромная девочка, исправно ходящая в синагогу и безропотно выполняющая работу по дому. Она часто проходила мимо него с кувшином к источнику, и его взгляд никогда не задерживался на ней после её почтительного приветствия. Он вежливо отвечал ей, как того требовали приличия, и продолжал думать о своём. А подумать было над чем. Если разобраться хорошенько в генеалогическом древе, то в числе предков Иосифа значились весьма уважаемые люди, как, то: царь Давид и царь Соломон, а также и некоторые другие, не очень уважаемые, например Манассия. Но это не очень важно. Главное другое, большинство из них было царями, повелевали людьми, жили в богатстве и роскоши, и никому из них не приходило в голову зарабатывать себе на хлеб плотницким ремеслом. Правду сказать, Йосеф и не чувствовал в себе потребности повелевать, а вот пожить в роскоши он бы не отказался. Да и остаться в истории царём гораздо, скажем так, предпочтительнее, чем каким-то безвестным плотником. Хотя кто сказал, что плотник вообще может войти в историю?
Удерживая кувшин на плече, Мириам шла невесомо, стройная и упругая, почти незаметно покачивая бёдрами. Ткань одежд её не летела вслед за ней и не развевалась на ветру, а лишь слегка отставала от неё, что придавало её походке ещё большую невесомость. И Йосеф как будто впервые увидел её. Да так оно и было. Ранее он знал девчонку, а сейчас видел перед собой деву. Мириам подняла на него свои кроткие глаза, и у Йосефа внезапно перехватило дыхание. Если бы он не сидел, то ещё неизвестно, удержали бы его ноги. Бездонная глубина, не дающая заглянуть в душу, мудрость старухи и наивность девчонки, всепонимание и вечный вопрос, всё это выплеснулось на него, и он погрузился в пучину, увлекаемый водоворотом. Мысли сначала хаотично вертелись, потом их закрутило в воронку, и одним потоком они покинули его. Он молча стоял перед ней, не заметив, когда поднялся с земли, видя, как двигаются её губы и не зная, что она ему говорит. Смысл её слов не доходил до него, а звук пронизывал его насквозь, переливаясь в нём мелодией. Оцепенело он стоял и тогда, когда она, стесняясь стоять так долго перед мужчиной, не дождавшись ответа, пошла к дому, также еле заметно покачивая бёдрами. Она уже скрылась из виду, а Йосеф всё ещё стоял столбом в полном оцепенении.
Следующие несколько дней были кошмаром, тем более удивительным, что ничего подобного с Йосефом не случалось даже в молодости. Накануне свадьбы с ныне покойной женой ничего подобного не было. Тогда он робел и не знал, чего ему ожидать. Невеста была выбрана родителями, так и должно было быть, испокон веков было так. Что он, юноша, мог понимать в женщинах? То ли дело родители, мудрые и праведные, облюбовали девушку, посватали её за Йосефа, и он покорно стал ждать после обручения назначенного дня свадьбы. Да, были у него греховные помыслы в те несколько месяцев, представлял он себя с будущей своей женой, да всё равно в реальности всё оказалось не так, как в мыслях. Но такого трепета Йосеф не помнил, ни до свадьбы, ни во время супружества, ни во время вдовства. Сейчас же волна томления захватывала его, он выжидал, когда Мириам пойдёт в храм или к источнику, старался ненароком встретиться с ней, поймать её оливковый взгляд, угадать очертания её бедер под одеждами. Грешил Йосеф, ой и сильно грешил он. Ведь знал, помыслы не менее греховны, чем поступки. Рано или поздно его страсть заметят, он станет посмешищем для всего города, и, что самое страшное, долгие годы его праведной жизни могли быть перечёркнуты его безумными желаниями. И когда Йосеф обречённо понял, что это не временное наваждение, что дальше так жить нельзя, он принял решение жениться. Всё время, пока приходилось выжидать удобного времени для сватовства, он ходил окрылённым. Душа его пела, он представлял себе череду тихих радостных дней, детишек, которым они с Мириам дадут жизнь. Дом надобно увеличить, скоро сын Иаков порадует первым внуком, для большого семейства нужно много места. Хорошо, сейчас работы у него стало больше, доброе имя мастера много значит. Ведь для Назарета он оставался чужаком, род его происходил из Вифлеема. Но когда назаретяне поняли, что плотник он хороший и человек набожный, с приличествующими уважаемому человеку скромностью и основательностью, заказы стали поступать всё чаще и чаще. Жить стало проще, даже после сборщиков налогов что-то оставалось, уже получалось откладывать на чёрный (а может на светлый день). А уж для молодой жены он в лепёшку разобьётся, сделает так, чтобы она ни в чём не нуждалась. «Содержи жену свою в достатке». А как же иначе? Первая задача у мужчины, заработать денег на достойную жизнь, чтобы женщина, вверившая себя ему, не знала бедности. А потом и сыновья подрастут, станут подмогой. Йосеф уже не помнил, что неделю назад он и не помышлял о женитьбе. Одинокое существование не смущало его. Идея продолжения рода не владела им. Один сын у него уже был, хороший сын вырос, уважительный, основательный. Жалко конечно, что жена не смогла родить ему ещё детей, но на всё воля божья. После родов что-то как будто сломалось внутри неё. Неделю она лежала в горячке и беспамятстве, и Йосеф уж было думал, что сын его останется сиротой. Молил он тогда всевышнего об одном, чтобы жена его оправилась от болезни, и малютка его не умер без материнского молока и заботы. Не умерла тогда жена. Начала вставать и к обряду очищения после родов могла уже держаться на ногах. Полгода потребовалось ей, чтобы окрепнуть. Но молоко не потеряла. Иаков, названный так в честь отца Йосефа, рос хорошо. Огорчений отцу с матерью не доставлял. А вот жена, Руфь, бывало вдруг согнётся от боли, на глазах слёзы выступали. И несколько дней лежит, не вставая. Поили её лекари разными отварами, поднималась она на ноги. А потом через год, самое большее через два, снова, как подкошенный стебелёк, падала. Больно было Йосефу смотреть в такие дни на жену. А когда Иакову исполнилось пятнадцать, умерла Руфь. Не помогли тогда снадобья, помогавшие ранее. Угасала она на глазах, долго. Почти два месяца. Исхудала так, что поднять её мог даже ребёнок. На подушке виднелись только глаза и волосы. Лицо стало маленьким и незаметным. Бескровные губы превратились в ниточку. Болело у неё всё внутри. А если пыталась она пошевелиться, то слёзы непроизвольно появлялись на её глазах. Кожа стала тонкой и сухой. И запах был какой-то странный. Не то, чтобы отталкивающий, нет. Сладковатый, густой, тяжёлый. Ничего отвратительного не было в этом запахе. Но не должно было так пахнуть от живого человека. Ухаживал Йосеф за женой до последнего. И умерла она у него на руках. Скорбел ли он? Пожалуй, да. Привык он к ней за годы брака. А вот тоски не было. Даже чувство облегчения было, отмучилась, наконец. Себя не жалел Йосеф. Что ему? Крепкий, здоровый, кряжистый. Больная жена особо в тягость ему не была. А вот смотреть на её мучения было невыносимо больно. Снова жениться Йосеф не захотел. Сын становился уже мужчиной. В мачехе он не нуждался. Несколько лет назад женил его Йосеф на дочери кузнеца. Невесткой Йосеф был тоже доволен, почтительная, немногословная, и готовит вкусно, за порядком в доме следит. Много ли надо одинокому старику? Хотя, какой из него старик. Лишь курчавые волосы с проседью, да морщины у глаз, а тело то ещё крепкое, жилистое. Топором вон как махать ещё может. И из города в город в поисках работы легко ещё ходит. И весь свой инструмент на своём же горбу тащит. Зато сейчас Йосиф как трудолюбивый муравей соломинку к соломинке, травинку к травинке, собирал свой будущий дом с чадами и домочадцами, скотом и утварью. Вначале в мыслях, а что был в силах сделать сейчас - делал не медля. Никогда ещё он не искал себе с такой горячностью заказы. Но сейчас другое дело, он закладывал основы благосостояния семьи. И ради этого стоило потрудиться. И все дела у него ладились, работал он, как одержимый, и откуда только силы брались.
Но спустя несколько дней ноги еле донесли его до дома. Он шатался как пьяный римлянин, и бормотал вслух как сумасшедший. Тоска была в его взоре, все желания оставили его кроме одного, всепоглощающего – желания обладать Мириам. Отказ подкосил его. А как же дом, который он уже построил в мыслях своих, а как же дети, которых он видел уже на лужайке перед домом? А ласковая жена, почтительно встречающая мужа с работы? Неужели всего этого не будет? Неужели всё зря? Он готов был ненавидеть её родителей, сморозивших глупость и пообещавших свою дочь ещё в младенчестве богу. Благочестие благочестием, но почему именно её?
Несколько дней Йосеф ничего не ел и почти не пил. Руки опустились. Заказчики видели, что он почернел, и сочли его больным. Даже положенные молитвы давались с трудом. Хотелось молиться о том, чтобы Бог даровал ему в жёны Мириам. Но можно ли было обращаться к богу с такой просьбой? Хорошо, хоть сына с невесткой не было, и никому ничего не надо было объяснять. Сиднем сидел Йосеф, а чаще лежал на одиноком ложе. Еда не интересовала его. Разговоры людей, проходящих по улице, не касались его. Они отдельно, а он наедине со своим горем. Мириам, Мириам не будет его женой! Потому что посвящена богу! Как! Она ведь так нужна ему, Йосефу! И разве не главное предназначение женщины оставить после себя многочисленное потомство, дабы не истощился род людской на земле? А к иудеям это относится особо. Испокон веков другие народы, казалась, только тем и занимались, что пытались истребить евреев. Выжил, выстоял богоизбранный народ! Но если цветущая женская молодость будет приноситься в жертву богу, долго ли он ещё сможет выживать? Не ищи врага вне себя, он в тебе. Воистину так. О многом передумал Йосеф за эти дни. И только когда обнаружилось, что воды в доме не осталось, он вышел на улицу. Солнце играло сквозь листву, колышущуюся от лёгкого, ласкающего ветерка. Причудливо скачущие солнечные блики кричали о том, что всё преходяще. Йосеф, наконец, вздохнул полной грудью. А есть-то как хочется! В доме всё равно никакой еды нет, пожалуй, стоит сходить в харчевню. И Йосеф, всё ещё нехотя, поплёлся туда.
Гул голосов не раздражал Йосефа. Они говорили о своём, а он думал о своём. Никто не слышал его мыслей, а он не слышал никого вокруг. Мрачно жевал он кусок жареного козлёнка с хлебом. Не заметил, когда закончил, и продолжал сидеть, навалившись на стол. Хозяин вырос перед ним.
- Желаете ли ещё чего-нибудь, господин?
Йосеф недоумевающе посмотрел на него.
- Воды, вина, может ещё мяса? – попробовал достучаться до его сознания трактирщик.
После продолжительного голодания тот кус, который он умял, не оставил почти никаких следов в его теле. Ощутив, что он по-прежнему голоден, Йосиф кивнул.
-Давай воды, овощей, мяса и хлеба.
Он начал пробуждаться. Пока трактирщик не вернулся с заказанным, Йосеф огляделся. За соседним столом группа молодых людей окружила путешественника. Сеточка морщин говорила о том, что он находится в почтенном возрасте, но тело было упругим и гибким. Видно, морщины его происходили не от возраста, а от солнца и ветра на земных просторах. Ветер странствий запутался в длинных его волосах. Плащ его был запылён. Юноши внимали ему, открыв рот. Он рассказывал про дальние земли, про порядки в них. О том, как устроены государства и как в них живут люди. Сейчас речь зашла о свадебных обрядах. Где и как сговариваются жених с невестой.
-Скажи, почтенный человек, ты много видел, много знаешь, как сделать так, чтобы девушка полюбила сватающегося к ней? –вопрошающий был тщедушен и некрасив. Кожа его была нечистой, глубоко посаженные маленькие глаза составляли контраст с необыкновенно огромным носом. Беглым взглядом окинув его, путешественник отметил, что судя по бедной одежде, достоинств, затмевающих его недостатки, у него, по всей видимости, не было. Девушка и её родители были правы, отказывая ему. Он решил отшутиться.
- Бывает так, что девушка влюбляется в мужчину, от которого она носит ребёнка, - изрёк гость.
Раздался дружный гогот. Смеялись не только за этим столом, но и за соседними, где тоже прислушивались к словам мудрого человека.
-Ну, это, положим, уже не девушка, а женщина, - подал кто-то реплику. – И если она ещё не замужем, то и жениться на ней, распутной, незачем.
Вопрошавший юноша сидел красный, как будто его обварили в кипятке, и судорожно сглатывал, пытаясь что-то сказать. Вместо членораздельных звуков из его глотки вырывалось бульканье, и он оставил свои попытки.
Йосеф замер. Девушка влюбляется в мужчину, от которого она носит ребёнка. А ведь это мысль. Если Мириам будет беременной, её не смогут посвятить служению богу. И с радостью отдадут замуж за того, кто к ней посватается. Только как привести её в такое интересное состояние? Соблазнить не удастся. Мало того, что это грех. Но малютка ещё чиста помыслами, а даже если бы она и не устояла перед соблазном, то соблазнителем будет не старый Йосеф с морщинами на челе и сединой в кудрях, а какой-нибудь молодой шалопай с горящим взором и бодростью в членах. Взять силой – не под венец, а на казнь, если ранее тебя не забьют насмерть родственники поруганной. Думай, Йосеф, думай. Ты не римлянин, прущий напролом, ты еврей. Пусть ещё не старый, но многоопытный хитрый еврей. Богоизбранный. Из самой безвыходной ситуации можно найти выход. Есть, конечно, ещё один путь - быстренько обзавестись богатством, славой и властью. Но в нынешней ситуации народная слава и власть, данная римлянами – две вещи несовместные. А быстро разбогатеть, это разве легко? И где гарантия, что родители Мириам клюнут на это и нарушат свою клятву перед священниками? Сделать ребёнка всё же проще, но как? Ответ не приходил.
Ни о чём другом Йосеф больше думать не мог. Он думал о Мириам ночами на своём одиноком ложе и утром видел его смятым. Он думал о ней за работой, обтёсывая бревно, и чудилось ему, что это она у него в руках, подвластная его воле. Он думал о ней во время молитвы, в то же время, не решаясь просить бога о помощи в таком сомнительном деле. Везде, везде была она. Её лицо смотрело на него из сосуда, когда он наклонялся напиться из него. Со стен его жилища, из зелени деревьев, отовсюду, отовсюду... Облака принимали её очертания, её голос был слышен в пении птиц и шелесте ветра. Йосеф чувствовал, что сходит с ума, становится одержимым. Он видел себя, овладевающем ею, тихой и покорной. Он видел её после, радостной и просветлённой. Он видел её с младенцем на руках. Он всё это видел и ощущал, и знал, что так оно и будет, но как осуществить задуманное, он пока не ведал.
Решение пришло неожиданно. Утром по дороге на рыночную площадь ему навстречу попался бедуин с красавцем конём в поводу. Прекрасен был скакун. Редкостных линий верх, благородная голова, влажные глаза с длинными ресницами. А ноги! Точёные и крепкие, с трепещущими жилками, легко несли они жеребца, и хоть видно было, что прибыли они с хозяином издалека, ни тени усталости не было в великолепном животном. Мышцы играли под атласной шкурой редкостной масти. Один лишь раз в жизни видел нечто подобное Йосеф. Давно это было. Тогда ходил он из города в город в поисках работы. И несколько дней шёл он с караваном кочевников, приведших табун нессейских лошадей на продажу. Однажды раскинули они свои шатры для ночного привала и увидели, как к лагерю приближается клуб пыли. То были римские воины, сопровождавшие центуриона. И восседал тот точь-в-точь на таком же коне, но с богатой сбруей. Парфянский то был конь, полученный либо в бою, либо с данью. Рослый, резвый, выносливый, легко несущий на себе всадника в латах, и сам закованный в броню. Центурион дал команду разбить лагерь неподалёку, а сам отправился со свитой побеседовать с бедуинами. На все вопросы смиренно отвечали те, пряча свои гордые взоры и удерживая непокорные руки. И когда римлянин остался доволен ими, взмолились они: - О, высокочтимый! Прекрасен ты в своих доспехах, печать мудрости лежит на твоём челе. Прекрасен конь, носящий тебя. О, высокородный, позволь твоему жеребцу выбрать в нашем табуне кобылу по вкусу и оплодотворить её. За труды его готовы мы дать малую толику денег, стоящих такого коня.
Римлянин хмыкнул, - Малую, говоришь? Как насчёт мешка динариев за одну ночь? - О, господин, денег таких у нас ещё нет, ведь лошади наши ещё не проданы. Но что ты скажешь, если мы тебе предложим десять лошадей из нашего табуна? Если их продать, сумма будет не меньшей, а даже большей. И лошади наши все как на подбор. Одна лучше другой, а мы уж тебе отберём лучших из лучших.
Римлянин не показал виду, что удивлён. За одного, максимум трёх неродившихся жеребят эти дикари готовы отдать десяток прекрасных лошадей. Неужто они своих животных настолько не ценят? А ведь лошади отличные. Самому цезарю восседать на такой не зазорно было бы. Но его собственный жеребец всё равно лучше. Хотя, наверное, он стоит этого десятка. Но ему же предлагают не поменять его, а только дать на одну ночь. А денег много не бывает, как и коней. Одним махом заполучить десяток лошадей, кто же от этого откажется?
- Хорошо, берите жеребца. Но ежели что с ним случится, я из-под земли вас достану и передам палачам. И утром жду своих лошадей на лугу за моим шатром.
Йосеф стоял вместе с бедуинами и так же покорно отвечал на вопросы центуриона. Стоять ему было тяжело, с утра у него крутило живот. Скрючился почти до земли, но все восприняли это, как знак подобострастия перед римлянами, а не как следствие нездоровья. Еле разогнулся Йосеф, когда центурион знаком руки отпустил их. И рысцой побежал за ближайший холмик, гадая, успеет он убежать подальше от людей или позор настигнет его раньше. Успел, и принялся натужно освобождать живот от лишнего. Долго сидел Йосеф, хотел увериться, что выпустил всю вредоносную жижу. И только собрался вставать, как из-за холма вынырнули с факелом бедуины, ведущие в поводу давешнего коня и кобылу. Молод ещё был Йосеф и процесс соития был ему интересен. Решил он остаться и понаблюдать. Коня подвели к кобыле, но почему-то в тот момент, когда он был готов осуществить предназначенное ему природой, старый бедуин одним движением надел ему на причинное место узкий кожаный мешок, не дав войти в кобылу. Жеребец, не разобравшись, считая, что всё идёт, как надо, совершал свои бешенные движения, но кобыла служила ему всего лишь подпоркой. Йосеф ничего не понимал. Зачем нужно было отдавать коней, когда жеребцу не дают покрыть даже одну кобылу? Дальше было ещё непонятней. Жеребец скинулся с кобылы, плеснули водой и ему, и ей. В мешок налили чего-то, возможно воды, взболтали, опустили туда тростниковую трубочку с круглым утолщением на конце, предварительно сжав эту округлость. Самое странное было потом. Стали подводить одну кобылу за другой, и каждой сзади вводили тростинку в петлю, одновременно нажимая на кругляшку. Йосеф сбился со счёта, сколько кобыл подвели к старому бедуину, обрабатывающего их таким способом. Но не менее трёх десятков. Йосеф мучился вопросом, что же они такое делают, может колдовство какое творят? Его еврейская душа не понимала, какую выгоду преследовали кочевники, отдавая десяток лучших лошадей. Единственное объяснение лежало на поверхности, но в него трудно было поверить. Драгоценное семя для улучшения породы бедуины разбавили и оплодотворили им не одну кобылу, а сразу тридцать. Если так, то они не продешевили.
Долго потом Йосеф обдумывал, не использовать ли ему полученные ненароком знания в прибыль себе. Но скотоводство явно не было его призванием, ему претила мысль возиться со скотиной, убирать хлев, принимать роды. Всё осталось как есть, а со временем и забылось.
Сейчас, глядя на потомка парфянского коня, Йосеф вспомнил о событиях той ночи, и его тут же озарило. Не всё ещё было ясно, но мысль мелькнула, её надо было удержать и обдумать до конца. Йосеф боялся пошевелиться. Чтобы его не толкнули нетерпеливые прохожие, Йосеф вжался в стенную нишу и замер. Заметив, что губы его шевелятся и он, не ровен час, начнёт разговаривать вслух и выдаст свой дерзновенный замысел, Йосеф направился домой, чтобы в тишине спокойно обдумать то, что пришло ему в голову. Это необходимо сохранить в тайне, чтобы ни одна живая или душа не знала.
Итак, что получается? Чтобы сделать Мириам беременной, надо дать ей и её семье сонное зелье. Это ещё не является преступлением. В Торе об этом ничего не сказано. Но если после того, как она заснёт, ею овладеть силой, то это уже страшный грех. Кроме того, утром она обнаружит, что с ней что-то не в порядке, и тогда все поймут, что сотворил с ней богопротивное не кто иной, как Йосеф, просивший её руки и приходивший к ним в дом накануне. Да и позор малютки вовсе не входил в его планы. Но если Йосеф воспользуется бедуинским способом, то Мириам останется также чиста и невинна, как и была. Никаких следов не останется, она и знать не будет, откуда у неё дитя. В Торе ничего не сказано, по поводу того, можно ли зачинать ребёнка таким образом. Там сказано лишь, что не стоит поступать с другими людьми так, как не хочешь, чтобы поступили с тобой. Но даже если Йосефу каждый день кто-нибудь будет подмешивать сонное зельё, разве кто-либо сможет сотворить ему дитя? Так что можно считать, что прямого запрета в Торе и Мицвот, заповедях, нет. Обычным способом нельзя, грех, а про соломинку ничего не сказано. А на нет и суда нет. Семя своё он потратит не попусту, так что в этом греха не будет. А когда родители поймут, что она в положении, о её посвящении богу можно будет забыть. И тогда Йосеф снова попросит её руки. Вряд ли Анна и Иаков будут сопротивляться.
Неделя ушла у Йосефа на то, чтобы соорудить нечто, похожее на соломинку бедуинов. Для закругления на конце он пытался использовать жёлтую кутикулу от желудка курицы. Но она оказалась слишком жёсткой. Для следующих попыток он взял у мясника мочевые пузыри ягнят. Они уже были достаточно просолены, кровь уже покинула их. Проблема, однако, состояла в том, что солёные они спадались, а сушёные ломались. У бедуинов же они были упругими. Чтобы набрать жидкость в соломинку, они надавливали на пузырь, чтобы выпустить – отпускали его. Пришлось Йосефу изобретать свой способ обработки пузырей. Он сушил их на специально выструганной болванке, периодически смазывая оливковым маслом. Потом он туго приматывал их к соломинкам. Из десятка только одна хорошо набирала и выпускала воду. Йосеф прикинул пропорцию разведения, но проводить опыты не стал, боялся согрешить, потратив попусту семя. Следующей задачей было вычислить подходящий для зачатия день. Но это было не так уж и трудно. Известно, что чаще всего оно происходит примерно через неделю после очищения женщины от ежемесячной крови в микве, ритуальном бассейне. А ещё лучше узнать два соседних дня очищения, отнять предписанные семь дней и высчитать середину. Тут уж помогла привычка Йосефа внимательно слушать все разговоры и наматывать на ус то, что до этого не знал. Всё ненужное, например, сплетни, он отвергал сразу и забывал. А вот разговор двух повитух, услышанный им ещё в молодости, запомнил хорошо. И вот на тебе, пригодился. Предыдущий день, когда Мириам в сопровождении Анны, матери своей, прошествовала к микве, был отмечен Йосефом. Осталось не проглядеть следующий. Йосеф старался лишний раз не выходить со двора. К заказчикам сам не ходил, посылал подмастерьев. И вот он снова увидел Мириам и Анну. Значит неделю назад был первый день крови. Разница двадцать восемь дней, как и должно быть согласно луне. Через две недели от первого дня, то есть совсем скоро...
Дрожь в коленках удалось унять только усевшись на скамеечку. Страшно! Ведь если кто-нибудь застанет его в опочивальне Мириам, никакого другого объяснения его пребыванию там, кроме попытки обесчестить девушку, никто не даст. Но он то, Йосеф, относится к ней, как к величайшей в мире святыне. Обесчестить её и в помыслах у него нет. Обладать ею он будет только после свадьбы, а сейчас даже дотрагиваться до неё будет не иначе, как сквозь мягкий войлок.
Всё случилось так, как и предполагал Йосеф. Отказ. Но подмешанное зелье сделало своё дело. Хозяева дома стали склоняться головами к груди. Жених попрощался и вышел, чтобы вернуться через полчаса, как будто забыл что-нибудь.
А когда он снова входил в этот дом, сердце у него ухало и проваливалось в живот, или ниже. Может вернуться, отступить? Но тогда не видать тебе Мириам, а только в ней сейчас видел своё счастье Йосеф. И обмирая от собственной дерзости накинул на неё тонкую полупрозрачную ткань. Ведь сказано в Торе: - Не обнажай наготу.
Каждую ногу от бедра и ниже обернул он войлоком и даже сквозь него чувствовалась теплота её тела. Кровь забурлила в нём, страхи исчезли. Молодым и сильным стал Йосеф рядом с Мириам. Да будет она его женой! Девушка вздохнула. Будет у тебя, Мириам, сын. И назовёшь ты его Иешуа. Вслух он это сказал, или только подумал? И тут вдруг девушка шевельнулась, не открывая глаз прошептала: - Да будет мне по слову твоему!
Прошёл месяц, который Йосеф провёл как на иголках. Прижилось семя, не прижилось? Будет ребёнок или нет? Уже пора было бы Мириам пройти на очищение, но что-то нет её. Неужто? Ещё немного подождать, удостовериться, а потом снова завести разговор о свадьбе.
Но Иоахим с Анной опередили его. Незадолго до этого Анна задумалась.
- Доченька, уже почти месяц, как ты ходила очищаться в микве. Но до сих пор ты прислуживая отцу, прикасаешься к нему. По-моему, тут что-то не так.
- Мама, я не буду в этом месяце «нида».
- Что-о-о? Это как понимать?
- Я не буду «нида» ни в этом месяце, ни в следующем, ни после, всё то время, что ношу божьего сына под сердцем.
- Кого, кого носишь?
- Божьего сына. Мне был сон. Голос в сиянии света сказал мне, что зачну во чреве и рожу я сына. Я его спросила, как такое будет, ведь не знаю мужа я, а он мне ответил, что снизошла на меня божья благодать и назовут моего сына сыном божьим, а я нареку его Иешуа.
- Дочка, Боже мой, Боже мой, какой-то проходимец воспользовался твоей доверчивостью, обманул, сооблазнил тебя. Иоахим, Иоахим! Поди сюда!
- Что случилось, дорогая?
- Позор на наши головы, на весь дом наш и на весь род наш. Доченька наша, Мириам, беременна!
Кулаки Иоахима сжались.
- Убью! Кто?
- Да в том то и дело, что она говорит, что от бога зачала. Я думаю, что кто-то обманул доверчивую богопослушную дурочку и оплодотворил её обычным способом.
- Ошибаетесь, мама. Ни один мужчина меня не касался. Я чиста, как и была. И помыслы мои чисты. Я ведь была посвящена богу. Это и есть моё посвящение.
- Да священники же близко теперь тебя к храму не подпустят. Какой божий сын?! Ведь сказано в Торе, что бог один и он не имеет телесного воплощения. А для оплодотворения нужно семя, из плоти. Как бестелесный Бог может оплодотворить женщину из плоти и крови? Твоему объяснению никто не поверит. И ребёнок твой будет мамзер, незаконнорождённый. Твой «божий сын» не сможет изучать Тору в школе, не сможет войти в Храм. Незаконнорожденный! Позор! Позор! Узнать бы, кто это сделал!
- Отец, успокойтесь. Я понимаю, новость не совсем обычная. Но я клянусь вам, что я по прежнему сохранила соё девство и не знаю я мужчину. Ребёнок в чреве моём не плод греха, а плод божественного провидения.
- А это мы сейчас узнаем. Анна, сходи за повитухой. Только про беременность ни слова. Скажи, что хотим убедиться в невинности дочери.
- Да знаю я! И так ясно, что про это пока рассказывать не стоит.
Повитуха явилась незамедлительно.
- Ну что моя ласковая. Показывайся тётушке Саломее. В чём ты тут провинилась
- Да ни в чём, тётушка Саломея.
- Ну, давай посмотрим, кто прав, ты или родители.
Вердикт повитухи был прост: - Чиста. Девственна. Невинна.
Отблагодарив женщину и проводив её, Анна с Иоахимом стали обсуждать событие.
- Слушай, Анна, а, может, нет никакого ребёнка, может она себе это только вообразила?
- Но крови то нет, как нет. А должна была появиться неделю назад. Я сначала думала, может молодая, сбилось что-нибудь. Бывает же такое. Спросила её, а она меня огорошила. «Сына божьего ношу».
- И что мы будем делать? Как только до Синедриона дойдёт, что кто-то зачал от бога, хоть в голове моей это никак не укладывается, нас сочтут неправедными. Решат, что мы говорим против бога. А с Синедрионом шутки опасны. Так можно и на казнь напроситься. Девочку будет осматривать легион повитух. Всю нашу жизнь вытащат на поверхность и скажут про нас то, чего никогда не было. Хорошо, если живы останемся. А про позор и говорить нечего.
- Слушай, а что если предложить её Йосефу? Он уже дважды сватался к ней. Если у него желание жениться не заглохло, то может он и поверит в то, что говорит Мириам.
И так, и сяк прикидывали они. Йосеф был лучшим выходом из положения. Лишь бы он поверил и принял её. Отправились к плотнику. Заехали они, конечно, издалека. Но как ни крутили они разговор вокруг да около, всё равно, в конце концов, перешли они к главному. Йосеф сделал вид, что такого поворота событий он никак не ожидал.
- Хотел ты взять Мириам в жёны?
- Да, хотел. Два раза ведь сватался. А вы заладили, обещана священникам и всё тут.
- А сейчас хочешь жениться?
- Да, и сейчас.
- Ты можешь взять её, если тебе не помешает одно обстоятельство.
- Я рад выслушать вас и ещё больше буду рад стать вашим родственником.
- Дочка говорит, что зачала от бога и носит сейчас божьего сына. Сам понимаешь, в это трудно поверить. Мы, естественно, подумали, что её кто-то сооблазнил и напел про то, что он Бог. Но вряд ли бы Мириам клюнула бы на это. Ведь сказано в Торе – Бог не имеет телесной оболочки. Тогда мы позвали повитуху, и она подтвердила, что Мириам невинна и мужчина её не касался. Но, однако, она беременна. Никому про слова Мириам мы ещё не говорили и про её беременность тоже. Зачем лишние пересуды? И ещё неизвестно, как к этому отнесётся Синедрион. Можно только догадываться, что плохо. Поверить в это тяжело даже нам, родителям. А что скажут соседи, и так ясно. Будет твоя воля, возьмёшь ты её с младенцем во чреве, и ежели правду она говорит, то будешь воспитывать сына божьего. Если хочешь, тоже можешь позвать повитуху, любую, на твой выбор, пусть она проверит.
- Достопочтимые Иоахим и Анна. Как правоверный еврей, я обязан огласить невесту, как только узнаю, что она совершила что-либо постыдное. Ибо сказано в Торе: "Если кто возьмёт жену и женится на ней, и она не найдёт благоволения в глазах его, потому, что он найдёт в ней что-нибудь постыдное и напишет ей разводное письмо..." Тайно отпустить я её тоже не могу, ибо сокрытие греха – тоже грех.
Лица Иоахима и Анны мрачнели. Зря они обратились к Йосефу. Теперь ещё раньше упадёт позор на головы их и ничего другого уже придумать они не смогут. Йосеф продолжал.
- Я ценю ваше доверие. И не покрою голову вашу позором. Её ребёнка я признаю своим. Приснился мне сон, в котором было всё именно так, как говорит ваша дочь. Я согласен взять её в жёны. Давайте назначим день свадьбы!
Анна еле сдержалась, чтобы тут же, при постороннем не броситься на шею мужу.
А Мириам была спокойна и на новость никак не отреагировала.
- Я знала, что господь меня не оставит. А если мне и придётся претерпеть трудности, то всё это ради Господа нашего!
Прошло обручение, к которому опять же Мириам осталась безучастна. Она, конечно, была благодарна Йосефу, что он берёт на себя заботу о ней и о её младенце. Но никакого трепета она не чувствовала. Ещё до свадьбы Мириам условилась с Йосефом, что должна оставаться девственной пока не родит сына. Дальше она готова быть его женой как все жёны и разделит ложе его. Дотоле же она будет прислуживать мужу, но пусть он не открывает наготы её.
Йосеф был согласен на всё. Конечно, он не мог удержаться, чтобы ненароком не прикоснуться к жене своей. Но делал он это столь изящно, что Мириам не видела в этих прикосновениях ничего постыдного. И потихоньку привыкала к Йосефу. Он уже не казался ей старым и угрюмым. Она видела его заботливым отцом семейства. И он сразу поставил перед фактом сына своего Иакова и жену его.
- Мириам мать тебе, сын мой, и свекровь тебе, невестушка. Почитайте же её.
Легко сказать, почитай. А как это сделать, если мать в два раза младше тебя? Да и не отличается особой праведностью. Вон, не успели обвенчаться, живот уже выпирает. Старик, конечно, тоже хорош. Молодую обрюхатил. А она-то какова? Глаза в пол, сама скромность. А легла же под мужчину, ей в деды годящегося, без свадьбы, распутница. Куда катится мир? Конечно, он обязан был на ней жениться, коль сотворил с ней такое. Но мать, это уже слишком. А может и того хуже, не его ребёнок. Сватался же к ней молодой красивый Пандера. Он-то, вероятно, и смог сооблазнить девчонку. Но разве отцу такое скажешь? Ходит счастливый. Совсем на старости лет ума лишился. До свадьбы Иаков относился к отцу как и подобает – с почтением. Сейчас же ему стоило больших трудов не сказать ему в лицо, что он дурак. Лишний раз глаз поднять не на отца не мог. И Иаков не преминул заявить об отделении.
P.S. То, что вы прочитали - начало вещи побольше, вплетённой в другую книгу. Версия рождения - чисто художественная трактовка, на мой взгляд, более правдоподобная, чем версия про голубя. Библейский вариант не выдерживает серьёзной критики, но никто из священников не говорит верующим, что Библия написана гораздо позже I века и с теми поправками, которые были выгодны тогдашним сильным мира сего. Я считаю Христа реальной исторической фигурой, яркой Личностью, а не выдуманным сыном Божьим.
Ниже я привожу рецензию Валдиса Эгле, в которой он по полочкам расставляет то, что я просто осознаю, но внятно донести не могу. После этих комментариев споров на тему "Ах, как Вам не стыдно!" должно быть меньше.
Прочитал Ваш рассказ, а также бегло просмотрел предыдущие комментарии. Если Ваш рассказ - просто художественное произведение, то тут в общем-то нечего комментировать, но если это хоть частично ВЕРСИЯ, то она мне представляется лишней - в том смысле, что это явление вообще никакого объяснения не требует: оно просто не существует. Догмат о "непорочном зачатии" - самый молодой из всех догматов христианства, раннее христианство его не знало. (Чтобы назвать точные годы, я должен лезть в литературу, наизусть не помню, но примерно порядка так 100 - 200 лет христиане не знали, что Христос был "непорочно зачат", и вообще не интересовались Марией). А через 200 лет можно было придумать, что угодно.
Вообще в (раннем) христианстве можно выделить три главных этапа: 1) Иерусалимская секта иудеев до Павла - это совсем другое христианство, чем "наше"; там Иисус был просто вождем национально-освободительного движения против римлян и местных коллаборационистов, никакие чудеса не творил, погиб, но (как думали сподвижники), воскрес и скоро вернется; эту секту преследовал Саул как вредную для евреев; 2) "Наше" христианство создано Павлом (т.е. бывшим Саулом, преследователем первых "нацаретян"; у Павла Иисус превращается в мистического "сына божьево" и Спасителя; но прочитайте письма Павла - про Марию ни слова, и вообще реальная биография Иисуса абсолютно не интересует Павла; его письма представляют собой откровенное психовоздействие, гипноз, только без сна; и 3) христианство, каким оно оформилось лет через 200 после Христа - с догматами о триединстве Бога-отца, Святого Духа и Сына, уже с культом Марии и догмате о "непорочном зачатии".
Между (1) и (3) христианством нет почти ничего общего, кроме самого имени "Иисус". Если кто хочет изучать РЕАЛЬНУЮ историю Христа, то он должен изучать секту (1), а не "гипноз" Павла (явно имевший цели иные, чем те, о которых говорилось открыто), и, тем более, не легенды христианства (3).
Еще раз повторяю, что легендарной истории с Мириам не было ни в христианстве (1), ни в христианстве (2). Это плод только христианства (3).