Боже мой, вот оно! Это счастье, счастье, счастье! Миг и вечность – смешение начал – беспредельность – вселенское безрассудство и мудрость младенца. И всё это я! Это тысячу Я и нет меня, нет тела, нет души. Все краски – белый цвет, все чувства – восторг! И вот оно, последнее мгновенье: остановись! – Какая-то сила – обожаю её! – поднимает меня, кружит в стремительном вихре, превращает в снежные столпы; всё выше, выше; упираюсь верхушкой в небесную синь и рассыпаюсь, распадаюсь мириадами блестящих - блескучих – сияющих – невыносимо – белых снежинок…? Всё…
Долго-долго не открываю глаз. Пытаюсь, не дыша, удержать крупинки щенячьего восторга. Чуть-чуть продлить, хотя уже всё ясно. Открыв глаза, увижу серый рассвет за тусклым стеклом, и больше ничего, поскольку окно моё на четвёртом этаже и смотрю я вверх с позиции лёжа. Даже облака обходят стороной это гиблое место, именуемое краевой больницей.
Я прежде бывала в горах. Я любовалась их вершинами, заснеженными, окутанными дымкой облаков, иногда настолько плотно, что очертания только угадываются, а то и не видны вовсе. Захватывало дух от восхищения панорамой горной цепи, открывающейся при подъёме канатной дороги. Испытывала физическое блаженство от единения с природой. Заглядывалась на белые на белом костюмы горнолыжников. Но никогда – никогда! – не стояла на лыжах, не скользила по лыжне, и не падала, не летела, и не…
Этот сон стал преследовать меня с первых дней болезни. Хотя, кто может с уверенностью сказать, когда он был, этот первый день. А сон мне стал сниться в больнице. Меня поразила новизна ощущений. Откуда это счастье полёта, восторг падения?
Если сон – это компенсация наших не исполнившихся желаний, - значит, я жила не так. Не правильно. Или не ярко. Без восторга. Без мечты. Без полёта.
А жила я в доме, в городе, в семье. Я ходила на работу. И в театр. Ещё в магазин. Ещё я, кажется, любила…
И всё же, почему он не снился мне раньше? Когда было так просто взять лыжи и поехать в горы?
Потому что я всё равно бы не поехала. Ведь я могла бы это сделать в любой день, сегодня, завтра, через неделю, летом, наконец.
И он снится мне именно теперь. С периодичностью в три – четыре дня. И я никогда никуда не смогу поехать.
Зрачок тупо нацелен на цветок. Это – хризантема. Белая. Их было три. Еле уместили в бутылку из-под кефира. Подрезали стволы. Два цветка завяли сразу. Тесно. Без стволов. А эта – не вянет. Как я. И без ствола. И тесно. И не живу. А сон снится.
Хризантема качнулась, раздвоилась, разрослась: большая – белая – такая же белая - медсестра – шприц – утренняя подпитка – капельница – дневная подпитка – реланиум на ночь – спи!..
Цепляюсь за сон, ломая ногти, кусая сухие губы. Погружаясь во мрак, жду белизны. Не жду ничего.
Так тихо, что слышно, как шуршит время. Час за часом, день за днём. Неделя, вторая…вечность…
Глаз не открыть. Да и не зачем.
С цветка – по тумбочке – по апельсину – стена надвинулась, перекрутился потолок, ещё раз, и встал на место. Что-то скрипнуло: время или дверь?